Среди людей начался разброд и шатания, поскольку даже червям ничто человеческое оказалось не чуждым, ибо каждый из них тщился выудить из находки максимальную выгоду и одновременно прикрыть задницу. Поэтому ни у кого не поднялась рука немедленно доложить руководству и компетентным органам о находке под смехотворным предлогом очередной проверки и перепроверки обнаруженных фактов.

Вот тут-то на сцену и вышел Конги, до сих пор выполнявший роль универсальной обслуги экспедиции, умело прикидываясь грузчиком, охранником, поваром, уборщиком и, даже, болваном железным, когда исследователи, разгоряченные спорами до хрипоты о судьбе находки, но вынужденные по причине дурного воспитания сдерживаться по отношению друг к другу, дабы не скатиться к рукоприкладству, подзывали Конги и срывали на нем всю накопленную ярость либо криком с брызгами слюны, либо пинками и тычками в железную грудь, либо и тем и другим одновременно.

На самом деле Конги являлся ничем иным, как штатным соглядатаем, коей полагался каждому подобному предприятию, ибо кто знает этих яйцеголовых, в своей неуемной страсти копаться в окаменевшем дерьме способных раскопать такое, что не удастся расхлебать и самым компетентным из всех компетентных органам.

Пока члены экспедиции надеялись, что задержка с сообщением о находке даст им фору в обделывании своих частных делишек, те, кому это полагалось по долгу службы, уже знали о всех перипетиях, и не только знали, а непрерывно заседали, вырабатывая самое обратимое из всех необратимых решение.

Собственно, ответ был известен изначально — никто в здравом уме и твердой памяти не решится сохранить чреватую самыми опасными и непредсказуемыми последствиями находку. Но решению зачистить экспедицию огневой мощью Конги (с последующим уничтожением эмбрионов и более тщательным изучением обнаруженных древних машин на предмет копирования полезных технологий в более спокойной обстановке закрытых научных центров) по какой-то причине хода не дали. То ли сказалась врожденная порченность червей, до дрожи трусящих хоть чем-то повредить своим сородичам, то ли у кого-то из высокопоставленных лиц имелись в составе проштрафившейся экспедиции родственники, друзья, любовницы. Подробностей Ферц не уловил, ибо к данному моменту приступ скуки у него обострился настолько, что хоть ложись и засыпай.

Конги получил приказ деактивировать весь состав экспедиции, ликвидировать эмбрионы и ждать прибытия представителей компетентных органов, что он и сделал.

Дабы избежать осложнений, а также воспользоваться удобным случаем натурного моделирования поведения ограниченного социума в подобных ситуациях (никто не мог гарантировать, что такая находка — первая и последняя, и что в следующий раз обстоятельства сложатся гораздо более драматично, когда сообщество червей поставят перед фактом необходимости принять и воспитать нежелательных отпрысков неизвестных родителей), всем членам экспедиции внушили, что древний агрегат все-таки разрешился от бремени орущими и гадящими младенцами со всеми вытекающими для посвященных последствиями.

Тут уж Ферц впал в полудрему, более не в силах отделять сон от яви, да и метания червей, озабоченных полученными знаниями, раскрывать которые им строжайше запретили, дабы не сломать судьбу нежелательных отпрысков неизвестных родителей, существовавших исключительно в воображении участников злополучной экспедиции, казались ему, мягко говоря, надуманными. Поэтому конца рассказанной Конги истории он не услышал, а может и не было у нее никакого конца, и мытарства живущих иллюзиями червей продолжались до сих пор.

Однако две вещи крепко засели в голове Ферца. Первое. Конги — штатный соглядатай и даже не считает нужным это скрывать. Второе. Железное чудище помимо грубой физической силы и штатного вооружения, которое оно пока никак не продемонстрировало, обладало невероятной способностью к замещению подлинной реальности воображаемой, а проще говоря — к психоломке, что превращало рядового Конги в несокрушимое оружие.

Единственное, господина дасбутмастера смущала идиотская наивность Конги с которой он раскрывал стратегические секреты потенциальному противнику. Нельзя исключать и того малейшего шанса, что железный болван просто-напросто врал Ферцу — вдохновенно, самозабвенно и чертовски убедительно.

— Ты зачем приставлен к Сердолику? — в лоб спросил Ферц.

— Тайна личности, господин дасбутмастер, — отрапортовал рядовой Конги. — Информация запрещена к распространению, господин дасбутмастер.

Бессмысленно приказывать Конги нарушить дурацкую «тайну личности», смысл которой Ферц никак постичь не мог, хотя тот же Конги несколько раз разъяснял ему ее на примерах (какие-то там неизлечимые болезни и необратимые поступки, что звучало для Ферца хуже всякой тарабарщины). Но, по крайней мере, железный болван не отрицал, что и впрямь приставлен к Сердолику.

— Покажи мне его жену, — потребовал Ферц.

Ферц ожидал, что если Конги в очередной раз не заартачится, опять ссылаясь, умгекеркехертфлакш, на набившую оскомину «тайну личности», то здесь как наяву возникнет живая женщина, которую можно осмотреть со всех сторон, пощупать и, чем черт не шутит, заглянуть под юбку. Но вместо пиршества всех пяти чувств господин дасбутмастер получил весьма скудный паек некого смутного воспоминания о весьма красивой женщине с кокетливой родинкой на губе, с которой, как ему показалось, он встречался в теперь уж незапамятные времена.

— Красивая, — сказал восхищенный Ферц.

— Так точно, господин дасбутмастер, — подтвердил рядовой Конги.

— Что ты понимаешь в красоте, идолище, — презрительно бросил Ферц, большая доля опыта общения с противоположным полом которого сводилась к сожительству с воммербют, блеклыми, как сушеная рыба, телефонистками Адмиралтейства, веселыми, но грязными девками из Трюма, да представительницами материковых выродков, хотя последнее следовало прописать не по статье удовлетворения физиологических потребностей, а части обязательной программы истязания приговоренных к мучительной смерти упырей (кто кого истязал еще надо посмотреть, учитывая отвратный вид этих так называемых женщин).

— Все понимаю, господин дасбутмастер, — дерзко возразил рядовой Конги, чем несомненно заслужил бы неминуемое наказание, не окажись господин дасбутмастер в весьма фривольном настроении.

— Пусть она появится здесь голая, солдат, — приказал Ферц.

— Не могу, господин дасбутмастер.

— Ни разу не видел ее голой, рядовой?

— Не в этом дело, господин дасбутмастер, — несмотря на то, что Конги вновь вытянулся во фрунт и чеканил каждое слово с уставным лязгом, по содержанию его ответ тянул на десяток ударов шомполом. — Не могу по этическим соображениям, господин дасбутмастер.

— Каким-каким, солдат? — почти ласково поинтересовался Ферц. — Ты говори нормально, солдат. Вроде по-человечески умеешь толковать, а точно материковый выродок тарабарщину бормочешь.

— Так точно, господин дасбутмастер! Есть говорить по-человечески, господин дасбутмастер! — громыхнул Конги так, что эхо прокатилось по площади. — Учитывая ваше теперешнее состояние, господин дасбутмастер, считаю себя не в праве демонстрировать вам других людей в том виде и в тех обстоятельствах, которые они могут воспринять как порочащие их достоинства.

На первых словах рядового Конги господин дасбутмастер вроде бы даже приосанился, гордясь вбитой в железную башку местной деревенщины сложной наукой правильного обращения к высшему по званию, но последующая отповедь новобранца не столько его разъярила, сколько повергла в ступор.

Проделав весьма непростую мыслительную операцию по переводу сказанного чучелом железным на человеческий язык, Ферц переспросил:

— То есть дрочить я на нее не смогу?

— Я не могу ослушаться законов роботехники, господин дасбутмастер! — вновь рявкнул рядовой Конги, будто грозный взрык мог хоть в малейшей степени искупить неподчинение приказам командира в условиях, приближенных к боевым.

— Чего-чего, железо?