С каждым шагом в грохоте и дудении как бы труб и как бы барабанов — под стать ярмарке уродов — все меньше находилось в запасе слов, дабы отпечатать в потоке внутренних впечатлений словесный портрет этого марша.

Безжалостно насилуя взгляд, уроды никак не проявляли интереса к взирающим на них людей. Они шествовали собственной дорогой, мало интересуясь тем, кто или что стояло у них на пути. Маленький оркестрик безнадежья под предводительством кошмара.

Белесые и пятнистые тела, покрытые крупными каплями слизи и пучками жестких волос.

Испещренные разнокалиберными глазами деформированные то ли головы, то ли наросты.

Рывки щупалец, впивающихся присосками в обломки, увлекая их за собой и внося дополнительную какофонию в издевательски выводимый маршевой ритм.

Топот конечностей, стук когтей и копыт.

Трение студенистых и костлявых туш друг о друга, могущее значить что угодно — от акта вегетации до агрессии.

— А это как объяснить? — задумчиво потер подбородок ржавоглазый.

От обид и переживаний у замарашки вновь проснулся аппетит, и она принялась разгрызать раковины, с жадностью вырывать моллюсков из раковин и отплевывать круглые твердые шарики.

Уроды втянулись в узкий проход между бронированной поверхностью острова и лежащим на боку судном. Бой барабанов и хрип труб усилился гулким эхом. В непроницаемой стене вдруг возникли многочисленные отверстия, в них появились люди, которые свесившись вниз, принялись рассматривать шумное шествие.

Последний уродец, прежде чем исчезнуть с глаз долой, взмахнул щупальцем, бросив в сторону Теттигонии и ржавоглазого нечто цветастое.

Ржавоглазый поднял прощальный подарок — это оказалась кукла с пластиковой головой и тряпичным тельцем. Пошарпанное личико с выцветшими глазами обрамляли волнистые локоны, почему-то зеленого цвета. Драное платьице перетягивала голубая лента с длинными концами.

— Ну-ка, иди сюда, — поманил ржавоглазый Теттигонию.

Та на удивление послушно подошла, осоловев от пережора. Ржавоглазый перевязал ленточкой волосы замарашки так, чтобы кукла оказалась сбоку, на левой стороне головы. Теттигония не возражала.

— Вот так-то лучше, — сказал ржавоглазый, оглядев приукрашенную замарашку. — Пошли? Или здесь переночуем?

Идти ей никуда не хотелось, но оставаться на причале тоже не стоило. Как только мировой свет иссякал, из пучин к поверхности поднимались жуткие создания, взирали на свинцовые облака и придавались цепенящим любое живое существо размышлениям, от которых те предпочитали бросаться в широко раззявленные пасти чудищ, лишь бы прекратить невыносимые страдания.

Ржавоглазому пришлось взять ее на закорки. Поначалу Теттигония показывала ему куда идти, но чем дальше они шли по стальным коридорам, переходя через стальные пещеры, спускаясь и поднимаясь по стальным лестницам и виадукам, тем более сонной она становилась. В конце концов, она закрыла глаза, пообещав себе не засыпать, но тут же нарушила свое обещание.

Спать, прижавшись к теплому телу, а не распластавшись на ветоши, брошенной на палубу, оказалось столь приятно, что замарашка не желала просыпаться, единственно заставляя себя изредка открывать глаза, но так и не разобравшись, где же ее теперь несут, вновь погружалась в теплый уют крепкого сна, где ее ждал Господин Председатель.

— Гррм, — сказал господин Председатель, разглядывая склоненную в глубоком поклоне многочисленную челядь. — Гррм.

От такого звука осы нервничали, беспокойно носились над палубой, выпуская жала, и размахивая руками-эммитерами. Челядь обильно потела не только от поддерживаемой в зале высокой температуры, ускорявшей метаболизм колоссального тела, но и от неизвестности, лихорадочно соображая — что за крамола может скрываться за столь многозначительным «гррм». Последний раз подобное «гррм» оказалось непроизвольной реакцией Господина Председателя на обновляемый физраствор, но кто гарантирует, что и теперь все объясняется сомой, а не дрянным расположением духа из-за какого-то очередного просчета в Высокой Теории Прививания?

— Сегодня ночью, — прогрохотал голос, — мне приснился пренеприятнейший сон.

— Какой?! Какой, Господин Председатель?! — взволновалась челядь, и только Правое Око Господина Председателя промолчал, ибо зорко вглядывался в толпу, высматривая — все ли с должным трепетом внимают Господину Председателя, милостиво решившего поделиться своими видениями.

— Гррм… Гррм… — огромное тело задвигалось, опутывающие его трубки жизнеобеспечения вздрогнули, сильнее зашумели насосы, прогоняя кровь Господина Председателя по сосудам. Вставленные в зияющие дыры на месте носа прозрачные воздухопроводы замутились от добавок успокоительного дыма.

Правая Длань Господина Председателя махнула осам, и несколько из них взмыло к галереи, где кишели крохотные белесые тела пчел, облепивших грохочущие механизмы, что вдыхали и вливали жизнь в тело Господина Председателя. Осы забарражировали, угрожающе выпустив жала. Пчелы застонали от ужаса.

— Мне приснилось, — наконец-то вновь смог заговорить Господин Председатель, — что один из вас предал меня! ПРЕДАЛ МЕНЯ!! МЕНЯ!!!

Челядь содрогнулась. Уста Господина Председателя заверещали, от чего у всех заболели уши. Гудящие осы носились по дворцу, а некоторые из них в ярости принялись накалывать на длинные жала ползающих и неуверенно топающих на неокрепших ногах непривитых, не вкусивших плодов Высокой Теории Прививания. Ребристые черные пики с хрустом впивались в тела, пронзали насквозь, пока не оказывались полностью скрытыми в насаженных вплотную друг другу непривитых — еще живых и уже мертвых. Осы пытались взлететь с такой ношей, отчего жала выламывались из брюха, вытягивая вслед за собой окровавленные витки внутренностей.

Лицо Господина Председателя взбугрилось. Еще целый правый глаз с просвечивающей белизной катаракты принялся вращаться, демонстрируя высшую степень недовольства, а вытекший левый глаз, омываемый потоками криогена, подмораживающим черные струпья, прищурился, отчего кожа тут же лопнула с хрустом, как вечный ледяной панцирь в момент внезапной оттепели.

Громадные куски мерзлой плоти полетели вниз, задевая за трубки и провода, которые от ударов угрожающе натянулись, загудели. Задремавшие было трутни, получив удары разрядниками, проснулись, привычно вцепились в канаты, уперлись всеми конечностями в зубчатые выступы палубы, удерживая начавшую раскачиваться из стороны в сторону гигантскую фигуру Господина Председателя.

Правый Мизинчик Господина Председателя вытянула шею, осмотрелась по сторонам на творящийся бедлам, и пробормотала:

— Мирись, мирись, мирись, и больше не дерись, а если будешь драться, то я буду… — Левый Мизинчик Господина Председателя не дала ей закончить, крайне удачно врезав по зубам локтем.

Милосердие Господина Председателя неистово застучало по черепу молотком, наполняя отсек тяжелым гулом. А когда это не помогло, то привстал и что есть силы шарахнул молотком в висок некой невнятной личности, точной принадлежности которой к Господину Председателя никто не знал. От удара у личности вылетели из орбит глаза, из ушей хлынули потоки крови.

— Возлюбленные чада мои, — печально прогрохотал Господин Председатель, — или вы не помните в каком состоянии я нашел вас, прибыв сюда из мира, где никогда не исчезает свет? Вы, потерявшие человеческий облик, червями возились в нечистотах, в нечистотах рождались, нечистотами питались и в нечистотах умирали!

— В нечистотах рождались, нечистотами питались и в нечистотах умирали! — согласно возопили славные побеги Высокой Теории Прививания. — Честь и слава Господину Председателю!

Громадный глаз Господина Председателя тут же остановил вращение.

— Вы пали так низко, что ничего не могло вас вернуть к человеческому облику — ни позитивная реморализация, ни насильная прогрессия! Вы не поддавались расчетам в стройных уравнениях Контакта, вы без жалости съели специалистов по спрямлению чужих исторических путей, вы делом доказали, что являетесь отбросами из отбросов, а не гордыми носителями звания Человек! Отвечайте — кто указал вам путь к спасению?!