— Сами же сказали — опасайтесь перерождения… — продолжал гнуть свое человек с завязанными глазами. — Кому захочется — перерождаться-то?

— А если в этом и заключается весь смысл вашей жизни?! — заорал белобрысый так, что на мгновение перекрыл своим звонким голосом давящий на уши гул. — Вы как себе представляли переход на иной уровень развития?! Вот так?! Или, может быть, вот так?! — показал белобрысый руками. — Придут, мол, возьмут под белы рученьки и переведут с треппа на гиффель? Вот вам! — крепко сложенная дуля замаячила перед самым носом ничего не видящего собеседника. — Преображение — это вам не половое созревание! Оно с похабных снов не начинается! Только кошмары! Кошмары!

И, словно вняв словам белобрысого, явился кошмар.

Его приближение ознаменовалось треском деревьев — поначалу еле различимым за плотной завесой механического гула, но с каждым мгновением нарастающим, точно огромное существо вцепилось в могучие стволы секвой и принялось ломать их, выворачивать из земли, легко одолевая укорененную в почве мощь, взметая вверх, не разбирая, где еще нетронутые гиганты, а где уже источенные людскими жилищами, стряхивая с похожих на щупальца корней водопады земли, обрушивая ее на оцепеневших людей. Казалось, невидимый колосс принялся за прополку, освобождая под будущие посевы новый участок земли, поначалу беспорядочно вырывая и отшвыривая попавшиеся под руку деревья, а затем приступив к более методичной расчистке.

Как в истинном кошмаре, где ужас облекается в театральные одежды зрелищности, необъяснимости и, нередко, удивительного эгоизма, когда вид гибнущих людей воспринимается не иначе, чем зловещим предвестником собственной судьбы, и инстинкт самосохранения не сдерживается никакими социальными скрепами и не уравновешивается никакими нравственными противовесами, так и здесь и сейчас волна преображаемой материи нависла над поселком мрачной, мертвенной стеной, замерев на те самые мгновения, которых вполне достаточно, чтобы подобная же мертвенная волна легко снесла внутренние перегородки Высокой Теории Прививания, отгораживающих Человека Воспитанного от позорной тьмы звериных повадок.

— Их надо спасать, — сказал Сворден Ферц. — Их надо срочно спасать!

— Их? — переспросил белобрысый. — Вот этих, что даже перед лицом неминуемой гибели давят друг друга и оставляют на произвол судьбы собственных детей?

Господи, почему же я так спокоен? — странный вопрос закрался в голову. Неужели это и впрямь сон, раз я настолько спокоен, что могу наблюдать, как сотни полунагих людей мечутся у подножия надвигающейся волны, как мечутся муравьи, в чей муравейник подсадили огромного жука-рогача?

— У меня тут неподалеку остался флаер, — сказал белобрысый. — Пару-тройку туда можно запихать, если конечно выбросить очень ценное научное оборудование и результаты важнейших для счастья человечества опытов… Вы готовы поступиться счастьем человечества во имя спасения пары-тройки человеческих жизней, да и то сомнительной ценности?

Или это эксперимент? Нет, даже не так, — Эксперимент? Некто задумал блестящий по своей выдумке Эксперимент — собрать в некоем месте вне времени и пространства целый город посредственностей — интеллектуальных, духовных серостей, и попытаться взрастить на этом поле сорняков хоть крошечный кустик не пустоцвета. Заменить божественное вдохновение электрическим светилом, совесть — каким-нибудь резиновым наставником, а еще лучше — железным, и разглядывать так называемое величие человеческого духа в микроскоп, ибо иначе его и не узришь в бессмысленном кишении беспорядочно делящихся двуногих амеб.

— Ну, так кого прикажете спасать? — повернулся лицом к Свордену Ферцу белобрысый и уставился на него прозрачными северными глазами, в которых не обнаружилось ни тени насмешки, а только яростное отчаяние от того, что тот, ради кого он готов на все, растерянно молчит. — Приказывай! — он стиснул кулаки и прижал их к груди.

— Я не могу выбирать! — заорал Сворден Ферц. — Я не знаю что здесь вообще творится! — больше всего ему хотелось врезать по этому лицу, по этим глазам, которые с ужасающей надеждой смотрят на него, тем самым взваливая на его плечи бремя невыносимой ответственности. И еще Сворден Ферц внезапно понял, что белобрысый принял стандартную защитную позу, из которой очень удобно проводить классический переворот вниз, блокируя, а затем и полностью обездвиживая противника.

— Может, тогда возьмем детишек, это так гуманно и безболезненно для совести? — спросил белобрысый. — Ведь это так естественно для наших социальных инстинктов? Хотя кто-то сказал — то, что естественно, наименее приличествует человеку… Или остановимся на женских особях фертильного возраста? Кто знает, как дела сложатся? Возможно, придется стать адамом нового человечества? Ты готов стать адамом нового человечества?

— Волна приближается, — сказал Железный Дровосек. — Скоро нас накроет.

— Предлагаю взять вон тех, — ткнул пальцем за плечо белобрысый, даже не повернувшись к улице лицом, где продолжалась агония поселка. — Молоденькие и симпатичные евы…

Сворден Ферц ударил. Белобрысый увернулся, но находился в дьявольски невыгодной позиции, поэтому следующий удар пропустил. По всем канонам он должен был ощутить себя туго надутым воздушным шариком, оказавшимся в полной власти подхватившего его ветра, но белобрысый оказался невероятным бойцом. Почти обездвиженный, он ухитрялся пользоваться люфтом дозволенной свободы, парируя атаки Свордена Ферца.

Это походило на схватку медведя с роем разъяренных пчел, от которых тот ухитрялся отбиваться казалось бы неуклюжим, но в то же время точными, просчитанными до мелочей движениями. Как бы пчелы не выискивали уязвимое местечко на огромном и малоподвижном, пропахшим ворованным медом мохнатом теле, они непременно натыкались на встречный удар — хоть и чертовски медленный, дающий возможность увернуться, изменить направление полета, но преграждающий путь к возмездию.

Неизвестно, сколь долго так могло продолжаться, потому что яростное желание сшибить самоуверенного белобрысого с его места сначала сменилось удивлением его стойкости, а затем и восхищением потрясающим мастерством, но пополам с азартом — неужели он, Сворден Ферц, мастер скрадывания, легендарный крюс кафер, валивший оружейные башни еще в то время, когда белобрысый пешком под стол ходил и задумчиво восседал в приюте на горшке, неужели он даст слабину и уступит в спарринге пусть и великому бойцу, но в душе — обычному избалованному мальчишке, который возомнил себя способным и вполне компетентным для совершения необратимых поступков. За такое, как минимум, пыль с ушей стряхивают, темную устраивают, лишают компота и закидывают одежду в непролазные заросли крапивы, мыло под ноги в бане бросают, делают переворот вверх из такого положения, из которого его производить категорически воспрещается…

Последнее Сворден Ферц, похоже, даже прокричал, поскольку вежливое выражение на лице белобрысого крепыша сменилось удивлением, очередной неуклюжий блок наконец-то дал слабину, и одна из пчел устремилась к торсу врага, изготовившись воткнуть ядовитое жало. Помешать ей уже ничего не могло — крепыш все еще стоял на ступеньках, преграждая выход на улицу поселка, но теперь это было лишь видимостью, следом давно погасшей звезды, чей свет еще продолжает свое бесконечное путешествие, хотя раскаленное тело, его испустившее, давно превратилось в разряженные облака туманностей. Последнее касание, и он обратится в космологический объект, несомый неодолимыми силами по эквипотенциалам вселенной, с отчаянием ощущая как радиация прожигает его тело, заставляет скворчать, точно на раскаленной сковородке, мозг, разогреваемый микроволновым излучением.

Но вместо этого Сворден Ферц почувствовал как его самого вздымают в воздух, несколько раз переворачивают, а затем усаживают на что-то жесткое, раскаленное, дышащее обжигающим паром, и у него нет никакой возможности вырваться из стальных тисков этой силы, остается только изумленно наблюдать, как поле схватки с белобрысым остается далеко внизу, скрывается за пологом ветвей и листьев.