Наконец, мы замолчали и выжидающе уставились на него. Он неторопливо выколотил трубку и неожиданно для нас заявил:

— Ну, уж если речь зашла о ненависти у собак... — Он говорил медленно, раздельно, отчего слова приобретали особую убедительность и вескость, — ...то должен вам сказать, что могу поделиться с вами более необыкновенным случаем. Вы не будете возражать, если я займу ваше внимание?

Нет, мы не возражали, и полковник продолжал:

— Лично я глубоко убежден, что собака способна питать ненависть, и очень сильную ненависть. Более того, я думаю, что собаке знакомы многие чувства, которые присущи нам, людям, например: ревность, тоска... Ведь факт, что собака очень тяжело переносит разлуку с любимым хозяином и даже может погибнуть от тоски. Вспомните верного Фрама, который остался на могиле Седова и погиб там. Сорок тысяч лет живет собака около человека, — сорок тысяч лет! Она уже не может жить без человека, настолько близки ей стали его привычки, его уклад жизни. Она научилась понимать наши желания. И не будет ничего необыкновенного в том, что она за это время приобрела, по выражению Горького, и нечто от человеческой души. Один ученый высказал такую мысль: поскольку у собаки есть все те органы чувств, какими располагаем мы, — относительно большой по весу головной мозг, состоящий из двух полушарий, с большим количеством извилин в их коре, сильно разветвленная нервная система и т. д., — естественно предположить, что у нее должны быть и зачатки самих чувств. Павлов называет собаку самым приближенным к человеку животным. Энгельс в «Диалектике природы», говоря о собаке и лошади, прямо указывает, что «имеется немало случаев, когда они свою неспособность говорить ощущают теперь как недостаток». Кто учит собаку ходить на цыпочках, когда вы спите? Или: почему, когда у вас дурное расположение духа, вы невеселы, чем-то озабочены или удручены, — нервничает и собака? Особо возбудимые из них в такой момент даже ищут, куда бы спрятаться, хотя им не грозит никакая неприятность, мечутся по квартире, не находят себе места... Признаюсь вам: я тоже иногда непрочь пофилософствовать об уме собаки. Что поделаешь, уж очень хороший подарок преподнесла нам природа в лице этого животного! Недаром наш великий соотечественник Иван Петрович Павлов из всех представителей животного мира выделил именно собаку. Помните сочиненную им надпись на памятнике в Колтушах: «Собака, благодаря ее давнему расположению к человеку, ее догадливости и послушанию, служит, даже с заметной радостью, многие годы, и иногда и всю свою жизнь, экспериментатору»? Заметьте, что конец этой фразы очень близко касается нас. Ведь мы с вами тоже экспериментаторы, ибо мы, советские кино́логи[41], постоянно ищем все новые возможности и способы применения собаки. Павлов первый поставил ей памятник; не те ханжеские монументы, какие ставятся скучающими барыньками своим умершим Мими́ или Фифи́ на собачьих кладбищах буржуазного Лондона или Парижа, — а памятник собаке как другу и помощнику человека-труженика. Иван Петрович любил и ценил ее за ее понятливость, за ее преданность, за ее готовность всегда и везде следовать за человеком, слиться с его желаниями, полностью отдаться ему во власть. Он наказывал нам никогда не мучить собаку без нужды, заботиться о ней. Теперь скажите мне: великий естествоиспытатель столько раз причинял боль своим подопытным животным, и все же, несмотря на это, они продолжали оставаться его друзьями. Почему? Потому, что природа дала собаке могучий инстинкт, который помогает ей безошибочно отличить друга от недруга, распознавать опасность, иногда даже предчувствовать беду. Не случайно собаку никогда не удается обмануть фальшивой лаской: она всегда распознает обман... Павлов научно объяснил все побуждения собаки. Он доказал, что в основе всего лежит рефлекс, но отнюдь не обдуманные действия. Умаляет ли это наших животных? Нисколько. Просто это позволяет нам лучше понять их, глубже проникнуть в их внутренний мир, мир нервной деятельности, увереннее руководить их поступками. Таким образом, и ненависть у собаки, как я представляю ее себе, — это реакция на какой-то очень сильный раздражитель. Реакция эта может быть очень прочной и ярко выраженной, и тут возможны действительно поразительные случаи. Об одном из них, свидетелем которого оказался я сам, я и хочу рассказать вам...

После паузы, в течение которой ни один из слушателей не проронил ни слова, полковник задумчиво произнес:

— Выше всего я ценю преданность, верность. О преданности и верности будет идти речь и в моем рассказе, хотя главная движущая пружина в нем — ненависть...

3

Начало этой истории относится еще к предвоенным годам, а конец... Впрочем, не буду забегать вперед.

Накануне Великой Отечественной войны я служил в пограничных частях и жил с семьей на границе. Наш участок был одним из самых неспокойных. Это были годы бешеной подготовки капиталистическими державами войны против нас, и они старались как можно больше заслать к нам разведчиков, вредителей, убийц. Словом, работы нам, пограничникам, хватало...

У нас на заставе служил молодой паренек, очень хороший, превосходно воспитанный юноша, начитанный и культурный, вожатый розыскной собаки. Он сам попросился по призыве его в армию направить в школу вожатых служебных собак, окончил ее с превосходными показателями и после этого вместе с собакой приехал к вам.

Собака у него была из породы овчарок, молодая, хорошо натренированная и привязанная к нему необычайно. У него было природное уменье обращаться с животными, навсегда привязывая их к себе.

Да это было и вполне понятно. Характер у него был мягкий, приветливый и в то же время в нужные моменты достаточно настойчивый, даже упорный. Собаке он отдавал все свое свободное время. Можно без преувеличения сказать, что когда они находились на посту, в секрете, то представляли из себя как бы одно целое. Он понимал ее даже по малейшему изменению поведения, по движению ушей, а она слушалась его с одного взгляда. Да...

И вот этого парня, превосходного пограничника, исполнительного, смелого бойца, убили. Произошло это так.

На нашем участке границу перешла крупная банда. Завязалась перестрелка. Ему и еще одному бойцу выпало принять на себя первый натиск. Наши героические пограничники оказали бандитам достойный прием. Несмотря на то, что нарушителей было много, а их только двое, они сумели задержать противника до прибытия подкрепления.

Когда мы прибыли на место происшествия, то застали следующую картину: второй пограничник был цел и невредим, со стороны нарушителей было убито трое, наши потери — один человек — вожатый Старостин...

4

Легкий возглас прервал в этом месте речь полковника.

— Как вы сказали — Старостин?

— Да, — ответил полковник, — Старостин.

— А имя?

— Афанасий.

Лицо бухгалтера внезапно покрылось смертельной бледностью. Он схватился рукой за сердце и, казалось, упал бы, если бы не откинулся на спинку кресла. Мы с тревогой и недоумением смотрели на него.

Старостин — фамилия бухгалтера. Но какое это могло иметь значение? Мало ли однофамильцев на свете.

— Что с вами, Василий Степанович? — осведомился Сергей Александрович. — Вы не здоровы?

— Нет, ничего... уже ничего, благодарю вас, — отвечал тот. Голос его звучал глухо, незнакомо. — Нет, право, ничего, продолжайте, прошу вас, — повторил он через минуту уже своим обычным тоном, видимо, овладев собой. — Что-то немного с сердцем, но уже прошло... Продолжайте, пожалуйста, это очень интересно... то, что вы рассказываете. Так вы говорите, что он... этот убитый юноша... вел себя героически?

— О, да! — подтвердил полковник. — Так, как и надлежит вести себя советскому воину. Но, может быть, лучше отложить мой рассказ до другого раза? Вы все еще бледны...

— Нет, нет, — решительно запротестовал бухгалтер. — Мне уже хорошо. Не нужно откладывать. Извините, что я прервал вас... Больше этого не случится.