— Да нет… Не совсем.

— Чего ты паришь мне мозги, Кошмар, а?

Огурцов медленно повернулся. Взглянул на волка, присевшего рядом с ним на корточки и вдруг увидел на лице добродушного, привычного, являющегося уже давно и для всех частью студийного интерьера волка совершенно новое выражение. Глаза Миши сузились, смотрели жестко, от носа к кончикам губ пролегли глубокие морщины, подбородок выехал вперед. Однако, лишь мгновение продолжалось наваждение — как только Огурцов посмотрел на собеседника, тот снова неуловимо-быстро изменился, превратившись в обыкновенного, примелькавшегося Огурцу поденного рабочего, который раз в месяц молчаливо толчется в очереди себе подобных с тем, чтобы получить свою скудную зарплату, жалкие гроши, которых, при образе жизни, подобающем волкам, должно хватать лишь на портвейн.

— О чем ты? — повторил свой вопрос Огурцов, придав ему более вежливую форму. Так, на всякий случай.

— Понимаешь… Тут приехали… То ли «Казахфильм», то ли «Узбекфильм»…

— Ну знаю. И чего?

— Да там, понимаешь…

Миша Кошмар сорвал длинную травинку и засунул ее кончик себе в рот.

— Понимаешь, администратор ихний…

— Ну? Не пудри мозги.

Огурец уже убедил себя в том, что перемена в лице Кошмара ему привиделась. Но, для того, чтобы убедиться окончательно, он решил нагрубить. Миша никак не отреагировал на мат молодого бригадира и Огурец успокоился окончательно.

— Тут, короче. такое дело, — не обращая внимания на грубость продолжал Миша. — Короче, хочешь бабок заработать?

— Да я понял уже, что бабки можно сделать. Ты скажи — что нужно-то?

— Ну, бабок много, командир…

Снова, теперь уже в голосе Миши, мелькнуло что-то чужое и, в то же время, очень знакомое Огурцову — то ли по книгам, то ли по детективным кинофильмам.

— Много, — веско повторил Кошмар.

— Много — это сколько?

— Пару тысяч.

— Ну ты дал… Что, грабануть нужно кого-то? Так ты не по адресу.

— Ну что ты… За кого ты меня принимаешь? Это, натурально, как на духу, дело чистое… Хочешь?

Огурец молча смотрел на Мишу.

— Ну, я так понял, что ты вписываешься?

— Ты, бля, Миша, запарный человек, все-таки.

— Не, не запарный я… Пойдем, бригадир, я тебя с администратором этим познакомлю…

— Миша, слушай, давай я еще бутылку возьму, треснем и разбежимся. Я вижу, ты сегодня с головой не дружишь…

— Дружу, дружу. Ладно, слушай. Я хотел, чтобы он тебе все сам рассказал… Короче, троллейбус ему нужен.

— Какой троллейбус?

— Ну, здесь, понимаешь, в цехе игрового транспорта троллейбус стоит. Сто лет стоит, еще сто лет простоит…

— А, знаю. Видел. Только он не в цехе, он в чистом поле ржавеет. Гниет, в металлолом его еще собирались отвезти. Все руки не доходят. Большое дело, такую глыбу переть. Трейлер нужен. Себе дороже выйдет.

— Ну да, ну да, — словно про себя, тихо пробормотал Миша. — Только он на ходу… А что гниет — это пустяки. Не так уж он и сгнил. Я же работал водилой на троллейбусе… Раньше. Поглядели мы с этим ихним начальником. Казахом-узбеком… То, что надо.

— А им-то на кой?

— Для съемок, что значит — на кой? Для съемок, — еще раз повторил Миша глядя в сторону.

— Для съемок — пусть с Костей говорят. С нашим директором. И сами вывозят.

— А они и так сами вывезут.

— Не понял. А мы-то, ты-то, Миша. Тут при чем?

— Короче, тебе бабки нужны-нет? Про этот троллейбус ебаный тут никто и не вспомнит. Они за нал хотят купить и вывезти. По официалке пробовали ебатория такая, что месяц только бумаги оформлять. Теперь врубаешься?

— За налик?

— Ну. Тебе объяснять надо такие вещи… Я думал, ты взрослый парень…

— Ладно, не гони, Миша. Я, все-таки…

— Да ладно. Надо организовать все дело так, чтобы не тормознул никто. Понял? А ты — бригадир, ты можешь. Сообрази, Саша, деньги хорошие.

— Ага. И под срок пойти.

— Какой срок? Приехал «Казахфильм», забрал троллейбус на съемки… Твое дело — сторона. Ты — кто? Такелажник? Вот и погрузил. А больше ничего не знаешь. Чего с тебя взять-то? Тем более, что начальство тебя любит, в обиду не дадут. Да и не будет ничего, если сами волну не погоним — никто и не дернется. Не такие вещи тут делались, на этой студии гребаной, фабрике грез, мать ее етти…

— Так что делать-то надо? — спросил Огурец. Предложение Миши Кошмара вдруг показалось ему реальным и, более того, легко выполнимым. Троллейбус, о котором шла речь, он вспомнил. Металлическое чудовище, разбросав по сторонам свои «рога», как называли их такелажники, когда проходили мимо заросшего травой и кустарником троллейбуса, металлическое чудовище, казалось, вросло в зыбкий грунт поляны Филиала, слилось с пейзажем и, Огурец был уверен, исчезни он, троллейбус, никто этого и не заметит. Знал Огурец и о том, что махина эта списана со всех балансов и нигде, ни в одном цеху, не числится, как принадлежащий этому самому цеху транспорт, оборудование или что-то еще.

Однако, понимал он и то, что у кого-то из начальства на старый троллейбус наверняка имеются свои виды.

Он знал цену разговорам о русской безалаберности и расточительстве. Знал, пообщавшись с начальством, потершись в их кабинетах на приватных вечеринках, мини-банкетах и просто посидев в кафе за одним столиком с «небожителями», то есть, с партийным и профсоюзным руководством студии.

На самом деле, фразы о бесхозяйственности и безответственном отношении к средствам производства были пустыми словами. В России, по крайней мере в тех местах, где жил или работал Огурцов, по его наблюдениям ничто и никогда не пропадало даром.

На задних дворах, в полях, огороженных кособокими заборами и в других диких местах, принадлежащих различным предприятиям и организациям, в которых выпало трудиться Огурцову валялось великое множество всяческого добра — от мотков ржавой проволоки и гниющих старых газет до, теперь вот, троллейбуса.

И знал Огурцов, что все эти вещи не просто выброшены на свалку, но что все эти вещи ВЫЛЕЖИВАЮТСЯ, ждут своего часа, что все они уже давно кому-то принадлежат и более того — что все они уже проданы, деньги, полученные за них потрачены, потом весь этот, с первого взгляда, хлам, украден у того, кому продан и продан еще раз, потом еще и еще.

Это была чистая метафизика и чисто российская метафизика — предметы, годами лежащие на месте, вросшие в землю, казалось бы, навечно, на самом деле перемещались, меняли хозяев и даже место, своего пребывания. Они могли числиться одновременно на нескольких складах, иногда даже в разных городах, они покупались и продавались и, при этом, как бы, не существовали.

И всюду, где о них заходила только речь, предметы эти, будучи, фактически, иллюзорными, несуществующими, приносили вполне конкретным людям вполне ощутимый доход. Строились дачи, покупались машины, а груды металлического или какого-нибудь иного лома продолжали валяться там, куда их свалили во время оно.

Огурцову эта механика была известна не досконально, но кое-какое, пусть и весьма отдаленное представление о ней он имел.

Вследствие собственной осведомленности он сообразил, что кража (а Миша предлагал ему именно кражу, как не переиначивай ее название и какими виньетками не украшай) троллейбуса не закончится публичным расследованием на официальном уровне. То есть, с привлечением милиции, следственных органов и прочая и прочая. Конечно, на этот троллейбус кто-то из руководства виды имеет, это ясно. Вещь просто «вылеживается» до поры, идея зреет. А он, Огурцов, ну, конечно, вкупе с Мишей Кошмаром эту чью-то идею похоронят.

Неприятности могут быть. Могут. Но — не обязательно. Огурцов — он на хорошем счету, он, что называется, «не привлекался», «замечен не был», «доверие оправдывал». А Миша — может быть, все на Мишу свалить.

— Я свалю, — сказал вдруг Миша, заставив Огурцова вздрогнуть. — В смысле, я уезжаю из города. Так что, думай сам. Дело сделаем вместе, деньги поделим… А там уж сам смотри. Я тебе могу сказать, что уезжаю я далеко. Так что — мало ли кто на студии болтается… Бесхозяйственность, усушка-утруска…