— Ну, ладно, ладно.

L

Когда Лазарев попадал в новую среду, его мысль сейчас же начинала работать над завязыванием новых дел и новых отношений с людьми. Причём отношения с людьми ему нужны были постольку, поскольку они служили тому делу, которое в данное время занимало его.

Жорж сказал ему, что у него есть близкий приятель на фронте, редактор военной газеты. На это Лазарев сказал:

— Великолепно!

У него сейчас же мелькнула мысль о том, какое деловое значение может иметь для него это знакомство, в связи с возможными событиями, грозившими опрокинуть его «организацию помощи жертвам войны».

На фронте встретили путешественников с почётом, какого они даже не ожидали. Очевидно, слухи о могуществе Лазарева в связи с отсрочками военной службы достигли и фронта. На вокзал выехали встречать шесть человек. Среди встречавших были усатый военный, сопровождавший Митеньку в его первый приезд, потом Митенькин становой.

Остальные были незнакомые. Один чиновник с полковничьими погонами как-то невольно приковывал к себе взгляд: у него странно моргал правый глаз, причём Митенька заметил, что одно веко у него было длиннее и почти совсем закрывало собой глаз. Все эти шесть человек в капитанских и полковничьих погонах толпились около приезжих и один за другим подходили и представлялись.

В особенности они опешили, когда вышел генерал. Они как-то особенно торопливо и все враз отдали ему честь.

Но Лазарев и тут не оставил его в покое и сказал:

— Ваше превосходительство, вы ничего не забыли в вагоне, а то мне надоело смотреть за вами.

Все встречавшие значительно и недоуменно переглянулись между собой и с этой минуты ещё удвоили своё внимание и почтительность к Лазареву.

Митенька, улучив минуту, подошёл к становому и сказал ему:

— Я в центре говорил о вас, рассказывал, как об образцовом служаке.

Становой, покраснев от удовольствия, приложил руку к козырьку и щёлкнул шпорами.

Лазарев, в своей папахе, с ласковой, безразличной улыбкой, с какою высокопоставленные люди принимают почести от простых смертных, не различая отдельных лиц, оглядывался по вокзалу, точно и вокзал подлежал его осмотру. А встречавшие, окружив его толпой, тоже водили вслед за ним глазами по стенам, справляясь каждый раз с направлением взгляда начальника, чтобы знать, на чём остановилось его внимание.

Толпившиеся на вокзале офицеры, чиновники, служащие и просто пассажиры почтительно давали дорогу и провожали глазами эту группу.

Лазарев принимал внимание публики к себе, как должное, и не удивлялся ему, шёл прямо, не сворачивая, как будто знал, что перед ним расчистится дорога. И она действительно расчищалась. Так как Лазарев, не спрашивая дороги, шёл очень решительными шагами вперёд, а встречавшие как-то не догадались остановить его и показать, куда идти, то все промахнули до самой конторы дежурного по станции и только тогда догадались сказать, что господин начальник идёт не туда.

Пошли обратно целой гурьбой, с генералом в хвосте.

— Вокзал, что ли, думают переделывать? — спросил один чиновник в бекеше у своего соседа.

— Нет, начальство какое-то, — ответил тот.

Когда Лазарев попадал в положение начальника, которому показывают, объясняют и водят его, он совершенно забывал о Митеньке, и тому уже самому приходилось смотреть, чтобы не отстать и не потеряться вроде несчастного генерала, и иногда сильно прибавлять шагу.

Ему было неловко от сознания, что видевшие его здесь в прошлый раз чиновники относились к нему как к самостоятельной величине из центра, а теперь могут подумать, что он — мелкая сошка.

Тогда он инстинктивно отстал. К нему подошли чиновник и становой, и они наперебой говорили и объясняли Митеньке, когда тот спрашивал их о вокзале, о городе и прочих ни на что ему не нужных вещах.

Получалось так, как будто у Митеньки была своя собственная свита, такая же, как у Лазарева. Только у того было три человека, а у Митеньки два.

Генерал отстал. Чтобы не бросить его на произвол судьбы, с ним шёл какой-то третьеразрядный чиновник, очевидно взятый для того, чтобы вынести из вагона в машину вещи. У чиновника на погонах были те самые серебряные галуны, в каких здесь прошлый раз щеголял и Митенька. Генерал тоже задавал вопросы, но его спутник был, по-видимому, малограмотный и многого объяснить не мог.

Стали рассаживаться в машины.

Жорж, как потерянный, подошёл к лазаревской машине, ища себе места, но Митенька, успевший сесть с Лазаревым, сделал вид, что не заметил его.

Все почему-то обращались к Митеньке, если нужно было что-нибудь передать Лазареву, как будто он имел над Лазаревым власть и мог заставить его делать всё, что угодно.

Отчасти это было и правда, так как Лазарев имел рассеянный вид сановника, который следует всему тому, что говорит ближайшее к нему лицо.

— А вы хорошо это устроили: наша свита растянулась чуть не на тридцать шагов, даже прохожие оглядывались, — сказал Лазарев, почему-то приписав это обстоятельство организаторским талантам Митеньки.

После этого он уже во всём слушался Митеньки и даже иногда повёртывался к нему при обходе учреждений и спрашивал его мнения, куда ехать дальше и что делать. Ему, очевидно, нравилось проявлять как бы сановное отсутствие воли в распределении времени и занятий.

Встреча с особоуполномоченным прошла великолепно, благодаря предварительному с ним знакомству Митеньки.

Жорж несколько раз снимал группы во всяких видах и местах, причём в центре сидел с благожелательно-рассеянной улыбкой Лазарев, по правую руку от него особоуполномоченный с генеральскими погонами, по левую — Митенька, а там дальше полковник с неподнимающимся веком и уже рядом с ним генерал.

Вечером были у редактора. Лазарев сразу начал с дела. У него мгновенно родился проект оживить газету притоком первоклассных литературных сил. Для этого он предлагал предоставить в распоряжение газеты весь свой штат.

На другой день Митенька неожиданно для себя получил билет, на котором была его фотографическая карточка и было написано, что он является корреспондентом газеты при штабе главнокомандующего армиями Западного фронта.

Потом был ужин у особоуполномоченного. Лазарев и Митенька говорили, что в столице они уже давно лишены такой благодати.

Тут хозяин подозвал к себе усатого заведующего складом и сказал ему на ухо, чтобы гостям было уложено всё на дорогу.

И когда чиновник с полузакрытым веком на следующий день почтительно предложил Митеньке поехать на склад, чтобы самим выбрать продукты, Митенька покраснел, ему показалось это неудобным. Но Лазарев, ни в чём никогда не чувствовавший неудобства, надел папаху и сказал:

— Едем!

— Едем.

Чиновник с полузакрытым веком обратился к Митеньке с вопросом, сколько он прикажет положить им с собой сельдей. Митенька замялся и хотел сказать: «Ну, положите десятка три, что ли». Но в это время подошёл Жорж и сказал:

— Давайте бочонок.

И пошёл сам ходить и лазить по складу с таким видом, как будто он попал на отбитые у неприятеля запасы продовольствия.

Лазарев смеялся, а Жорж всё укладывал и укладывал, что им взять с собой. И куча продуктов катастрофически росла.

В воротах склада стояла группа оборванных солдат, которым чиновник склада несколько раз махал рукой, чтобы они уходили.

Митенька с неприятным для себя чувством услышал, как один из них негромко сказал:

— Тащут, прямо не судом. Целыми партиями приезжают.

Другой солдат, настроенный менее критически, долго оглядывался по земляному полу склада и, увидев объеденную крысами селёдку под бочкой, подкопнул её к себе ногой и незаметно положил в карман.

Митенька вдруг подумал о том, как же заведующий складом будет отчитываться?

Но опасения Митеньки оказались напрасны. То, что последовало за этим, заставило забыть не только об отчётности, но и о продуктах.

Они на двух машинах возвращались в радужном настроении в управление и думали, что сейчас войдут в уютный кабинет генерала и он, пожимая им руки, бросит все свои дела и со своим вниманием обратится к ним.