Экипаж вслед за мужиками въехал на пашню, и Митенька Воейков то и дело морщился и потирал под ложечкой, так как экипаж сильно встряхивало. Он уже начинал сердиться на Митрофана за его кратчайшие расстояния. «Он, пожалуй, ради скорости по болотам меня будет скоро возить», — подумал он, с раздражением глядя на беззаботную фигуру Митрофана, который, видя, что впереди едут и, значит, знают куда, занялся своими руками, отковыривая на ладони жесткую кожу мозолей. Но Митенька ничего ему не сказал, в надежде, что толчки, может быть, сами скоро прекратятся.

Мужики несколько раз оглядывались на барина, ехавшего неизвестно почему за ними.

— Барин, вы куда едете? — спросил один из них в лохматой зимней шапке и с разутыми длинными ногами.

И оба увидели, как барин испуганно оглянулся по сторонам, а кучер стал несколько нерешительно натягивать вожжи, как бы ожидая сзади окрика. Окрик действительно последовал.

— Ты куда едешь?! — крикнул барин на кучера.

— А что?…

— Как «а что»? Ты знаешь, куда ты едешь? Куда ты на пашню залез? Ну!

— Вот чертовы лошади-то! — сказал Митрофан, оглянувшись по сторонам.

— Ндравные? — спросил другой мужичок в грязном парусиновом картузе.

— Черт их знает, я и не видал, когда они повернули, — продолжал Митрофан, — ехал все правильно, по большой дороге, а она вон где теперь, — сказал он, оглянувшись направо. — С полверсты крюку дали. Ах, черти неладные! Я и то смотрю, что это потряхивать как будто стало.

— Хорошо «как будто», — сказал Митенька, — мне все внутренности растрясло.

— Ну, вы, распустили губы-то, — крикнул Митрофан, сердито дернув вожжи и задрав лошадям морды вверх.

— Ты сам-то не меньше их губы распустил, — сказал Митенька.

На это Митрофан ничего не возразил.

— Ну-ка, господи благослови, напрямик, — сказал он, приподнявшись на козлах и заглядывая вперед, как это делают, когда пускаются вброд в неизвестных местах. И он свистнул на лошадей.

— Тише ты, всю душу вымотаешь! — кричал Митенька, держась обеими руками за края шарабана, как держатся за края лодки, когда едут по опасной быстрине. — Ну, вот, куда ты заехал! Теперь либо целиком по овсу придется, либо в объезд. Еще больше крюку.

А на меже стояли две бабы, рвавшие в мешки траву, и, прикрыв рукой глаза от солнца, смотрели на барина в белом картузе, который крутился по пашне и по овсу.

— Чего их там домовой носит? — сказала одна в красном платке, стоя с горстью сорванной травы в руке.

— Небось, он знает, чего, — сказала другая постарше, в подоткнутой паневе и в рубахе с прорехой на груди. — В прошлом годе так-то ездили-ездили поперек поля, а потом целый клин земли и отхватили. После уже узнали, что это земномеры от казны подосланы были.

— Ну, куда же все-таки тебя нелегкая занесла? — сказал Митенька.

— А вам куда надо-то было? — спросил Митрофан, натянув вожжи и повернувшись с козел к барину.

— А ты только теперь и догадался спросить?

— Да ведь кто ж ее знал-то, — сказал неопределенно Митрофан и, как бы боясь продолжения разговора на эту тему, стал поворачивать лошадей в обратную сторону. — Должно, дождь ночью будет.

Невдалеке показалась знакомая зелень парка на бугре за церковью. Это была усадьба Тутолминых.

— Недалеко тут и крутились-то, — сказал Митрофан. — Прямо как черт разум помутил.

— Он у тебя по семи раз на неделе его мутит. Ну, поезжай к Тутолминым, а то вон туча зашла. Все равно до дому не успеем до дождя доехать. Вечно одна и та же история: едешь в одно место, попадаешь в другое.

Дождь, правда, надвигался. На юге синела темная грозная туча, и, когда она одним своим тяжелым крылом надвинулась на опускавшееся солнце, вся окрестность вдруг подернулась сумерками. Лес потемнел. Дорожная пыль стала тяжелее. Казалось, что наступает вечер. И хотя не было ни малейшего ветра, туча с своим зловещим седым валом быстро неслась навстречу. Уже передние, черные, разрядившиеся грядами облака были над головой. Жуткий бело-мутный просвет пониже седого вала становился все ближе и все шире захватывал горизонт. Запахло дорожной пылью; набежавший ветер закрутил ее на середине дороги и понес в сторону, на пашню. Стаи мелких птичек, сидевших на межах и кустиках полевой рябинки, тревожно перелетывали па ветру через дорогу. И в лицо уже дул от тучи свежий ветер, пахнущий теплым дождем.

Лошади, раздув ноздри, быстрее побежали навстречу влажному ветру. Колеса завертелись быстрее, оставляя за собой уже четкий отпечаток следа на осевшей дорожной пыли.

Веселая юность любит летнюю грозу: молодая грудь жадно вдыхает запах приближающегося дождя и с нетерпением ждет взблесков молнии и жутких, величественных раскатов грома над головой в то время, как седая завеса дождя быстро идет по полю, разбиваясь в мелкую пыль о сухую землю. Сердце бьется от нетерпеливого желания попасть под дождь и избегнуть его, когда невдалеке уже видна знакомая крыша мелькающей в зелени усадьбы. И через минуту, при ярком взблеске молнии, когда уже немного остается до дома, вдруг проливается крупный теплый дождь.

Вбегаешь через мокрый цветник на застекленную террасу и чувствуешь на рукавах свежий запах летнего дождя. И никогда не бывает так уютен дом, как в этот момент, когда как будто спасся от какой-то веселой опасности и с необъяснимым наслаждением чувствуешь на теле смененное сухое белье и сухой теплый приют в потемневших от грозы комнатах.

XV

Когда экипаж Митеньки Воейкова въехал в темный сумрак липовой аллеи, на кожаный фартук шарабана упала первая большая капля дождя. И вдруг, точно прорвавшись, полил сначала вкось, потом отвесно крупный дождь.

Митенька, весь мокрый, вбежал на парадное крыльцо, на крашеный пол которого с белой дорожкой-ковриком уже доставал мелкой пылью дождь. Очевидно, его увидели в доме, потому что сейчас же парадная дверь, обитая клеенкой и обведенная по краям и накрест тесемочкой, открылась ему навстречу, и на пороге перед ним показалась легкая фигура Ольги Петровны с тем неуловимым оттенком свежести в одежде и завитой прическе, который был ей всегда присущ. Короткая юбка ее шелкового платья, синего с белым горошком, доходила внизу до того места, где кончались ее высокие зашнурованные желтые ботинки.

— Вы что же пропали? — сказала весело Ольга Петровна. — Да он мокрый весь! Снимайте это. Что, насквозь? — Она попробовала его руку повыше локтя тем движением, которое показало Митеньке, что они чем-то свои. — Или нет, вот что… идемте сюда, я дам вам куртку Павла Ивановича.

Они, смеясь, прошли через пустые комнаты в знакомый ему кабинет. Ольга Петровна легким движением красиво сложенной женщины сняла с верхнего крючка из гардероба куртку и бросила ее на руки Митеньки.

— Одевайтесь и приходите.

Митенька еще прежде, чем она ушла, начал отстегивать воротничок и не остановился, когда Ольга Петровна оглянулась на пороге и спросила, не послать ли ему горничную.

— Да, забыла сказать: Валентин сегодня был, искал вас.

— А, хорошо, — отозвался Митенька, сняв воротничок и начиная расстегивать пуговицы тужурки. И потому, что молодая женщина как-то принимала это, он почувствовал себя так свободно, словно отношения между ними определились. И он точно не придавал никакого значения тому, что в ее присутствии начинает делать свой туалет.

Когда Митенька вошел в столовую, он увидел, что там опять торчит вечный Федюков. Но он чувствовал, что внимание хозяйки около него, и потому смотрел на Федюкова почти покровительственно небрежно. Даже тот факт, что на нем была домашняя куртка мужа Ольги Петровны и хозяина дома, придавал ему ощущение спокойствия и какого-то права, которого не имел Федюков, бывший в пиджаке и тугих воротничках.

Дождь припустил еще сильнее. В открытые окна запахло мокрой землей и песком с клумб. Листья выставленных на дорожку под дождь цветов обвисли и вздрагивали от крупных капель дождя. Раскрытые по фасаду дома окна, обращенные в сад, закрывались высовывавшейся рукой горничной. Молния то и дело вспыхивала низко по двору, ослепляя глаза.