РАССКАЗ ПОГРАНИЧНИКА

— Служил я тогда на границе с Японией...

— Э, нет такой границы! — самоуверенно изрек Стручок.

— Двойка, братец, сразу по двум предметам: по истории и географии.

— Сахалин! — подсказал Ванюха Лягутин и ткнул Петьку кулаком в поясницу.

— Не будем уточнять, тем более кулаками. Кстати, граница бывает не только сухопутной, но и морской. Предупреждаю, история будет длинной, как участок нашей пограничной заставы, где я в ту пору служил. Начальник заставы говаривал: «Просторы у нас большие, а число активных штыков невелико. В других местах можно сигнал подать, помощи попросить, а у нас пограничный наряд в два человека — уже отдельный гарнизон. Учитесь действовать самостоятельно, исходя из обстановки. Как она сложится? Трудно предсказать. Можете настигнуть одного лазутчика, а повезет — целую банду. Сами знаете, кое-кто на той стороне давно точит против нас кривые сабли...»

О тех, кто точил кривые сабли, мы знали, звали их самураями. Они открыто били в военные барабаны, а тайно засылали к нам шпионов, чтобы нащупать береговые укрепления, разведать военные гарнизоны Красной Армии. В то время на берегах Рейна еще только ковалось оружие, а на Дальнем Востоке оно уже постреливало...

Полковник умолк, захваченный какими-то своими мыслями. Ребята покорно ждали, не торопили. На пути попалась копна клевера. Павел Александрович опустился на нее, мы последовали его примеру.

— Однажды начальник заставы послал меня и Никиту Борщова осмотреть береговой участок границы, — неторопливо продолжал полковник. — Я уже говорил вам, что просторами нас господь бог не обидел. По карте числилось около сорока километров. Но кто вымерял змеиные изгибы берега, заболоченные участки, речки и протоки, которые лежали на нашем пути?

Надо вам сказать, братцы, что океанский бережок не похож на отлогие края нашей речки. Нет на нем ни травки, ни цветочков, ни щавеля, ни землянички. Куда ни глянь — огромные камни-валуны да лысые сопки, разделенные даже в мае заснеженными оврагами. Младший наряда Никита Борщов — здоровенный детина, прозванный почему-то Шаляпиным, хотя не мог спеть даже «Чижика», — хаживал по этому маршруту, но на мой вопрос: «А как дальше?» — отвечал загадочно: «Ягодки будут впереди».

И вот к полудню подобрались мы к одной такой «ягодке»: высоченной крутой сопке, покрытой осклизлой плесенью, вроде жидкого зеленого мыла. Младший наряда предлагал обойти, а я настоял: взбираться! Нам ведь кроме всего прочего нужен обзор.

«Давай хоть поедим», — уговаривал Никита.

«Потерпи, братец. Поднимемся на вершину, посмотрим, что творится вокруг, тогда и закусим».

Трудно далась нам эта сопка. Шли-то не налегке. Поверх шинелей — брезентовые плащи, за плечами — винтовки, вещевые мешки. Но все-таки одолели. А вот поесть опять не успели. Впереди, на небольшой зубчатой высотке, мелькнула фигура человека. Мелькнула и скрылась. Снова мелькнула и снова скрылась. Я шепотом, будто нас могли услышать, приказал:

«Ложись!»

«Откуда он взялся?» — встревожился Борщов.

«Вот именно, откуда он взялся? Кроме нас с тобой, здесь никого не должно быть».

Пошли в преследование. Но это только так говорится: «пошли». Бежали, катились, прыгали, ползли, только не шли. И наконец, уперлись в широкую протоку.

«Обойти можно?» «Можно. Верст семь, а может, и поболе», — не очень уверенно ответил Никита.

«Давай вплавь».

«Широко. Утонем! С поклажей ведь. И бросить ничего нельзя. Неизвестно, сколько времени придется гнаться за нарушителем».

Я понимал, Никита прав. Что же делать? Как быстрее перебраться на ту сторону протоки? И тут увидел на каменистой отмели бесформенное нагромождение железа, канатов, ржавой проволоки, досок. Видно, океан поиграл с какой-то посудиной и выбросил на берег.

«Плот! — вскрикнул я от радостной догадки. — Плот!»

Отодрали толстые, как половицы, доски, скрепили их на поперечных брусьях проволокой, канатами, сделали даже некое подобие весел из реек. Младший наряда, оказывается, уже не раз мастерил подобные штуковины, действовал сноровисто. И все-таки эта работа отняла у нас около часа, а светлого времени и так было в обрез. За ночь нарушитель мог скрыться. Ищи его тогда среди этих сопок. Наконец подтянули свое сооружение к протоке и наполовину спустили в воду. Я нетерпеливо вскочил на просмоленные доски, позвал напарника:

— Прыгай!

Но моя команда запоздала. Плот рвануло течением, закрутило и понесло к большой воде.

— Веслом, веслом управляй! — кричит Никита. — Унесет!

Но плот только еще больше закручивался и упрямо шел по середине протоки, или, как говорят моряки, по фарватеру.

— Веслом, веслом!.. — надрывался Борщов, прыгая через камни на берегу.

— Давай в обход к той зубчатой высотке! — кричу я ему в ответ. — Там встретимся!

А мой неуправляемый снаряд все набирал и набирал скорость и выскочил на океанскую волну. Теперь меня уже не крутило, а бросало то вверх, то вниз, как на качелях. Я все еще пытался прижаться к берегу, изо всей силы налегал на весла, но скоро понял, что из этого ничего не получится.

Волны становились все выше и выше, шагали все шире и шире. Сейчас они казались уже огромными темно-зелеными валами с шипящими белыми прожилками. И самое непонятное: откуда они брались? На берегу ветра почти не было. Видимо, он бушевал где-то там, далеко в океане, давая о себе знать за тысячи миль.

Между прочим, братцы, не очень веселое это занятие — быть одному на плоту, слушать тяжелое дыхание океана и смотреть, как на тебя накатывается волна за волной, одна мощнее другой. Кажется, что они вот-вот сомкнутся над головой и навсегда захлопнут от тебя небо. Но какая-то непостижимая сила снова и снова поднимала плот на пенящийся гребень волны и тут же бросала вниз. Берег отодвигался все дальше и то куда-то проваливался, то вновь выпирал на поверхность... Одной особенно сильной волной сорвало вещевой мешок, притороченный к брусу, и чуть не смыло самого капитана. Едва успел ухватиться за железную полосу, стягивавшую плот посередине...

Рассказ полковника становился все строже. Казалось, что он забыл про нас и говорил как бы сам с собой, заново переживая ту далекую пограничную историю, глубже других запавшую в память.

Откуда-то ворвался теплый, будто подогретый, ветер и начал выдирать из-под нас клочья сухой травы. Все вокруг зашевелилось, загудело, засвистело. Тучи провисли еще ниже. Прямо над нашими головами вдруг полоснуло словно бы острым мечом, раскаленным до синевы. И сразу же раздался такой оглушительный треск, точно и небо, и землю рвало на куски.

— Замочит, ребята, — не то посочувствовал, не то предупредил полковник.

Но никто даже не откликнулся на это предупреждение. Перспектива намокнуть под дождем была такой мизерной по сравнению с тем, что творилось в океане.

— Силы мои убывали. Намокшее обмундирование сковало и без того одеревеневшее тело. Брезентовый плащ сделался жестким, как кровельное железо. Я думал только об одном: найти какое-то другое положение, дать немного отдохнуть рукам, онемевшим коленям. Но тут на меня надвинулась зловеще-черная лавина воды. «Неужели конец?» — с ужасом подумал я. Плот встал почти вертикально. Меня рвануло вниз...

Но каким-то чудом ноги зацепились за канат. Левый сапог сорвало. Меня перевернуло на спину. «Ничего, ничего, в сапоге столько же воды, сколько в океане, — утешал я себя. — Зато можно расслабить руки, отдохнуть».

Теперь уже бултыхался не плот, бултыхалось небо. Оно помутнело, разбухло, по нему катились бесцветные облака. Меня тошнило. Холодная вода вымывала из тела остатки тепла. Мысли стали вялыми, безразличными...

Болтало как будто меньше. А может быть, я терял сознание, перестал ощущать, что происходило вокруг. И тут плот обо что-то глухо ударился и развалился. Я начал погружаться в воду...

Громовые залпы раскалывали небо где-то уже далеко от нашей копны клевера. За ними умчался и норовистый ветер. По земле тяжело зашлепали крупные капли дождя. Эта пристрелка грозила ливнем. Пограничник, казалось, ничего не замечал. И только когда хлынул дождь, он поднялся: