Олег Дивов: Строго говоря, между золотыми миллионами, как сейчас, и золотым миллиардом невелика разница. Но дальнейшее движение по этому пути приведет в тупик. Цивилизация „золотого миллиарда“ неимнуемо закуклится и стагнирует. Условия, при которых этого не произойдет — отличная тема для фантастического романа.

Кирилл Еськов: Да что-то не очень у них пока выходит — „отгородиться“: пройдитесь-ка по любому европейскому мегаполису… Все эти иммигранты, размножающиеся в геометрической прогрессии, — их-то в этой схеме куда девать прикажете, и как называть? „Бронзовый миллиард“? Или — „железный“? Они ведь уже сейчас кое-где составляют большинство; голосующее большинство — заметьте… И известный анекдот: „Что такое американский университет? — это место, где русские профессора учат китайских студентов за деньги американских налогоплательщиков“ — он ведь тамошний, а не здешний.

Андрей Измайлов: Население Земли — пять миллиардов. Понаехали тут, понимаешь! Соотношение, значит, пять к одному. Неплохое, между прочим, соотношение. В русском сардоническом „один с сошкой, семеро с ложкой“ уже похуже. Так что и здесь нам есть к чему стремиться. И процветать, да. Но работая, работая и работая. И отгородившись, да. Оно, конечно, все равны. Но некоторые равнее. В частности, нищим не подаю никогда. Ибо сам никогда не попрошу подаяния — даже под угрозой голодной смерти. Ну, воспитан так… Да и не верю я им, показушно разнесчастным — равно как и бедствующим африканцам, худо-бедно живущим исключительно на гуманитарную помощь так называемого „золотого миллиарда“. Безделье развращает.

Сергей Лукьяненко: Теория нехорошая, но вряд ли оправданная. Да, на данном этапе развития человечества — благоденствовать может миллиард (впрочем, я бы эту звонкую цифру увеличил до полутора-двух миллиардов, заменив „процветание“ на „достойное существование“). Задача человечества — менять пропорции, уменьшать число аутсайдеров. Впрочем, они все равно будут. Какое процветание может быть в африканских странах, где племена десятки лет режут друг друга? Какое процветание в ориентированной на сырье России, перенаселенном Китае, в скованной устарелыми социальными схемами Азии? Каждая страна должна сама пробивать свой путь в „золотой миллиард“ — и для этого меняться в соответствии с требованиями времени.

Геннадий Прашкевич: Если мы не найдем ничего другого, причем в пожарном порядке, то так оно и произойдет. Идея „золотого миллиарда“ реальна. Не потому, что она проще или интереснее других, просто сами обстоятельства нашего существования подталкивают к ней. Или ничего — или хотя бы часть мира! Вечный выбор. Или чудесный мир немногих — или раковая опухоль, поражающая все человечество. Выбор все равно придется делать. При этом права человека вступают в резкий конфликт с правами всего человечества как вида. Об этом хорошо сказал в своем интервью академик В.А. Кордюм в интервью, которое печаталось в вашем журнале. Выбор придется делать. Речь ведь идет не о китайцах, и не о русских, и не об американцах. Речь идет о человечестве как о виде.

Борис Стругацкий: Это противоречит всем моим представлениям о справедливости. Но, увы, вовсе не противоречит моим же представлениям о рационально устроенном обществе. Боюсь, что слишком и слишком многие современники наши рассуждают точно так же, как и я, а значит, Воцарение Сытого миллиарда вполне возможно. И это ужасно не только само по себе — это означает неизбежность жестоких столкновений, гибель тысяч людей, и, по сути, победу Зла над справедливостью. Впрочем, „эволюция не бывает справедливой“.

14. Вопрос: Каким Вы себе представляете мир: а) через сто лет? б) А через тысячу лет?

Эдуард Геворкян: Вам прямо в двух словах? Люди останутся людьми, если, конечно, не случится какой-либо катастрофы — природной или техногенной. Через тысячу лет — та же картина. А если интересуют подробности, то эвон сколько романов издано на эту тему — выбирай любой.

Ну, а если серьезно, то мои представления о мире будущего зависят а) от моего настроения на тот момент, когда я задумываюсь над этим вопросом; б) от того, какую художественную или идеологическую задачу я решаю, раздумывая над сюжетом произведения.

Если же совсем серьезно, то мир — это слишком общее понятие. Не уверен, что, допустим, в Бангладеш сильно изменится обстановка. В Соединенных Штатах, напротив, всякое может случиться, очень уж перегрет их „плавильный котел“, сейчас он больше напоминает автоклав с заклиненным предохранительным клапаном.

Впрочем, насчет того, что люди останутся людьми, тоже вопрос спорный. Саймак в романе „Город“ (да и не только он), наглядно показал, что тушка homo sapiens’а — не самое оптимальное вместилище разума. Другое дело, что переход в иное качество означает отказ от человеческих свойств. Ну, это тема в фантастике отработана досуха, и развивать ее не будем.

Олег Дивов: А) Очень похожим на нынешний.

Б) Совсем не похожим на нынешний.

Кирилл Еськов: „Дураки бывают разные. Нет, прошу не вставать с места, вас пока не вызывали! Я бывал дураком всех разновидностей, кроме одной…“ — но на этом месте справедливость требует прервать цитату. Ибо отнюдь не кладоискательство (коим надумал заняться герой О’Генри), а именно прорицание будущего заслуженно числится крайним в ряду тех поприщ, где в качестве спецодежды потребен колпак с бубенчиками.» Прошу извинить за самоцитирование…

Александр Житинский: а) В свете вышесказанного, я сомневаюсь, что мир доживет до этой даты.

Андрей Измайлов: а) не представляю, но мечтаю: полдень, XXII век (только всё же с мобильниками! без телефонных будок!)

б) не представляю…

Андрей Лазарчук: а) Никак. Для того чтобы начать себе его представлять, надо начать писать некий текст, — а я все еще никак не разберусь с настоящим.

б) Тоже никак. По тем же причинам

Святослав Логинов: а) Когда-то я полагал, что доживу и до этой даты, и до многих других. Теперь понял, что ещё сто лет мне, пожалуй, не протянуть, и запретил себе фантазии на тему, каков будет мир, когда меня не будет.

б) Аналогично. Единственное, в чём я твёрдо уверен: люди будут жить.

Евгений Лукин: а) Ничуть не изменившимся. Убивающим и предающим.

б) Какая разница! Читаешь о христианских погромах в первых веках нашей эры, сравниваешь прочитанное с событиями двадцатого и двадцать первого столетий: одно к одному. Разве что замаячил где-то в сторонке застенчиво курящий прогресс.

Сергей Лукьяненко: а) Очень мало отличным от нашего. Вас сильно удивила бы Европа в 1905 году? Думаю, что нет. Отличия будут, конечно, но основы социальных отношений в обществе не изменятся. А именно они определяют лицо мира.

б) Вот тут прогнозов никаких быть не может. Тут — только фантазировать. Единственное — очень надеюсь, что человечество расселится в космосе.

Сергей Переслегин: а) Если честно — никак не представляю. Либо в это время у нас будут в самом разгаре «разборки», связанные с переходом к неофеодализму, — это описать можно, но совершенно не интересно, — либо мы столкнемся с развитой когнитивной фазой развития, с ее вторым — нейрогенетическим «веком». Если переход от индустриальной фазы к когнитивной и некоторые особенности ранней когнитивной фазы я представляю себе более или менее ясно (хотя кто поручится, что я не ошибаюсь в этой своей «ясности»), то с переходом от семантического к нейрогенетическому развитию очень много проблем.

Во всяком случае, «практически невозможно разъяснить суть термина „трансгрессия“ тому, кто плохо разбирается в теории физического вакуума». И очень трудно объяснить логику когнитивной фазы развития тем, кто плохо осведомлен о социальной термодинамике и теории идентичности.

Геннадий Прашкевич: а) Один вариант будущего мира я описал в «Золотом миллиарде». Другой в романе «Царь-Ужас». Третий — в «Кормчей книге». Но если честно, то мы не можем знать будущего, потому что сами постоянно, каждую минуту его меняем.