— О чём только думает твоё начальство? Ты же никогда не делал таких работ.

— Понимаешь, сначала я, как и ты, тоже возмущался. Но потом понял, что это бесполезно — эту работу всё равно ведь нужно делать, а кроме нас её никто не сделает.

— Но это же работа, действительно для большого коллектива, для специалистов. Это всё равно, если бы мне приказали оперировать кого-нибудь.

— Бывают, Лера, случаи, когда тебе и пришлось бы оперировать по приказу и даже без него. Ты же врач, и, хотя и понемногу, но вас всему учили.

— Да, но я же не хирург. Я же не профессионал в таком деле. Нет, меня бы не заставили.

— Лерочка, милая, профессионалами то не рождаются — ими становятся. И ты бы научилась хорошо оперировать.

— Но всё равно мне такого приказать не могут.

— Могут, ещё как могут. И такой приказ тебе может отдать не кто-нибудь, а твоя совесть, твоя клятва Гиппократа.

— Как это?

— А вот так. Ты представь себе, что привезли раненного, а хирурга нет, ты из врачей одна. Ты что же, откажешься ему помочь? Чему-то вас то учили. И ты заставишь себя всё вспомнить и постараешься помочь раненому.

— Так это же в военных условия. Это совсем другое дело.

— Вовсе нет. Не обязательно в военных. Например, в тайге, в пустыне, где-то в снегах, в море, да и, вообще, просто в экстремальных ситуациях. Кстати, ты не забывай, что мы здесь с тобой почти на военном положении.

— Что ещё за ерунда. Какое ещё военное положение?

— Очень простое. Ты, наверное, забыла, почему служащим не разрешают привозить с собой сюда детей. По одной простой причине — в случае военного положения или войны жёны военнослужащих с детьми будут срочно отправлены в Союз. А мы, служащие, будем наравне с солдатами и офицерами уже не просто работать на благо Отечества, мы уже будем служить Родине. Мы все встанем под ружьё. И это касается всех — от офицеров запаса, тех же инженеров или врачей, и до обыкновенной посудомойки. Тебя, например, не отправят в Союз к родителям и Никитке, а выдадут вместо туфелек сапоги, а на свой белый халат ты наденешь офицерскую шинель. А тогда ты будешь уже выполнять любые приказы.

— Господи! Андрей, ты мне сейчас такого наговорил. Как же ты напугал меня. Не дай Бог что-то случится. Ты что, это же ужас какой-то. Да, я офицер запаса, но мне никогда в голову не приходило, что в какой-то ситуации я не смогу больше увидеться с сыном.

— Конечно, Лерочка, всегда хочется верить в хорошее, и мы будем в это искренне верить и надеяться, что всё будет хорошо. Но не стоит всё же забывать о том, что тебя сейчас напугало.

— Да, только сейчас я стала осознавать, что я нахожусь в армии. А это серьёзное дело.

— Очень серьёзное. Но ты не унывай. Даже из самого плохого всегда можно выудить и что-то хорошее.

— И что же ты выудил? Ты же теперь из-за этой своей авральной работы даже в отпуск не можешь пойти в то время, когда планировал.

— И прекрасно.

— И что же в этом прекрасного?

— Ну, как, согласись, что в августе, например, лучше отдыхать, нежели в конце мая. А я планирую к средине августа все эти работы завершить. И можно тогда на море поехать, покупаться, позагорать.

— Да, в этом плане тебе хорошо, — грустно выдавила Валерия. — Ты будешь и купаться, и загорать, а я здесь париться. И сына ты сможешь увидеть. Кстати, а ты на море собираешься ехать сам или с сыном?

— С сыном, но и не только с ним, — загадочно начал дразнить Леру Андрей.

— Как это? Кого это ты уже нашёл? С кем же ты ещё собираешься ехать?

— С тобой.

— Ну да, если бы. Так меня и отпустят в отпуск всего после четырёх месяцев работы. Это абсолютно нереально.

— А вот как раз это абсолютно реально. Я же сказал тебе, что из любой ситуации можно извлечь пользу для себя.

— И какую ты извлёк пользу?

— О, Господи! Да я же толкую тебе — я договорился с Лукшиным о том, что я делаю ремонт этого дома, но за это он, со своей стороны, отпускает тебя со мной в отпуск. Ты понимаешь, мы поедем на море втроём.

— Не может быть. Ты шутишь?

— Да какие шутки. Лукшин дал слово, а он его умеет держать. Ты же знакома с ним и, наверное, понимаешь, что мужик он правильный, честный.

— Но есть же ещё командир, да и начальник санчасти. А они то, как на это посмотрят?

— Командир отпусками служащих не занимается, это прерогатива как раз его зам. по тылу. А твой начальник санчасти подчиняется Лукшину. А ты знаешь, что такое подчинение в армии. Да и какая ему разница, когда ты пойдёшь в отпуск. Вроде бы ты перегружена работой.

— Значит, это всё правда! — обрадовалась Валерия. — Ой, как здорово! Какой же ты молодец. Я, наверное, всё равно не смогу в это поверить, пока сама не увижу приказ об отпуске.

— Ну, приказ ты вряд ли увидишь. Но тебя убедят в этом выданный тебе паспорт и предписание на проезд. Я, кстати, не думаю, что это такое уж большое одолжение за мои предстоящие четыре месяца каторжной работы.

— Правильно, раз заставляют тебя заниматься несвойственной работой, то пускай и вознаграждают за неё. Господи! Андрюша, неужели мы все вместе поедем на море? Мы же на нём ещё ни разу небыли вместе, всей семьёй, — и Валерия бросилась на шею мужу.

— Не были. А теперь будем, и это совершенно точно, — выговаривал по отдельности слова Андрей в промежутках между поцелуями.

На такой мажорной ноте завершился этот нелёгкий апрельский день.

На следующий день Андрей не спешил распускать бригады слесарей с газосварщиками по объектам, тем более что серьёзной работы и не было. Когда мелкие вопросы были решены, Андрей спросил:

— Вы, вероятно, ждете, не дождётесь, когда уже закончится не только эта, но и следующая неделя?

— Конечно! — почти хором ответили все.

— Вот расслабуха будет — пузо на солнышке погреть, да?

— А почему бы и нет, — радостно произнёс Славик Пампушко. — Мы что, этого не заслужили?

— Не спорю — заслужили. Тьфу-тьфу, ещё немного осталось, но в целом отопительный сезон прошёл нормально. Да и в межсезонье вы потрудились неплохо. Но вот только греть животы на солнышке не очень то получиться. Это межсезонье будет ещё посложнее, понасыщеннее, потяжелее, нежели прошлое.

— Это ещё почему? Что мы такого не успели сделать?

— Я и не говорю, что вы чего-то не сделали. Я веду разговор о том, что предстоит ещё сделать.

— И что нужно делать? А, наверное, этот наш дом — не наш, правда, но мастерская под ним находится.

— Угадали, именно этот дом.

— Но мы же уже провели его капитальное обследование, — опять вставил слово Пампушко. — Даже кусок трубы вырезали, негодной трубы. И вы, я так думаю, отцу Фёдору её показали. А дальше не наше дело — пусть немцы его ремонтируют.

— Немцы не могут и не будут его ремонтировать.

— Это ещё почему?

Андрей привёл доводы, которые ему, в свою очередь, привёл тот же "отец Фёдор", то есть Лукшин.

— И кто же его будет ремонтировать?

— Догадайтесь с трёх раз.

Повисла оглушающая тишина, и лица у всех вытянулись и нахмурились. Конечно, гадать не приходилось.

— Это что, мы его должны ремонтировать? — угрюмо спросил Кравченко. — У начальства что, крыша поехала? Это же не наша работа.

— А какая наша?

— Ну, ремонт котельных, теплотрасс.

— А ещё, кроме них?

— Ну, можем ещё заменить радиатор в доме, заварить или заменить трубу, которая дала течь.

— И это ты ремонтом не называешь?

— Нет, почему же. Это тоже ремонт, но не такой же капитальный.

— Так вот, с сегодняшнего дня понятия "капитальный" или "не капитальный" упраздняются. Остаётся только одно понятие — ремонт. Николай, ты же умный человек. Скажи мне, если немцы не могут делать этот ремонт, то кто его сделает? Что, из Союза ремонтную бригаду вызывать?

— А почему бы и нет.

— А ты сам то откуда?

Хохот потряс стены мастерской. Засмеялся и сам Кравченко.

— А ну вас, — махнул он рукой. — С вами невозможно разговаривать. Вы так всё перекрутите, что поневоле на всё согласишься, — его последние слова опять заглушил хохот. Смеялся и Андрей.