Терапевт: Они не взяли тебя с собой, хотя ты надеялся поехать?

Генри: (Кивает. И вновь плачет.) До 6 лет у меня была няня, мисс Палмер. Она защищала меня от всех, но теперь, теперь она ушла и ... (со слезами прерывает свой рассказ).

Терапевт: Ты одинок и теперь тебя некому защитить?

Генри: Да. Они говорят, что мисс Палмер избаловала меня, но я так не считаю.

Терапевт: Ты скучаешь по ней?

Генри: Да. У меня есть двоюродная сестра, Джин. И случилось так, что я влюбился в нее. Майкл говорит: "Джин совсем не любит тебя". Он говорит, что он больше нравится Джин.

Терапевт: Он не хочет, чтобы ты был счастлив?

Генри: Нет, не хочет. Он все делает для того, чтобы я чувствовал себя несчастным. Мой отец всегда говорит, что прав Майкл, а не я. Если я пытаюсь отстаивать свои права, отец дает мне гипосульфит.

Терапевт: По-видимому, у тебя дома происходят довольно неприятные вещи.

Генри: Да, о да! (Опять рыдает. Затем продолжает рассказывать о других инцидентах. После этого он настойчиво стирается выяснить у терапевта, как именно может помочь ему терапия. Перед этим он уже слышал от терапевта, что следовало бы обсудить эту тему.)

Генри: Не понимаю, что хорошего о терапии вы собираетесь рассказать мне?

Терапевт: Ты полагаешь, что наш разговор с тобой ничем не поможет тебе?

Генри: Да. Ну что хорошего он может дать?

Терапевт: Иногда люди чувствуют себя лучше после разговора с терапевтом на эту тему. (Терапевт попадает в ловушку, отвечая на эмоциональный вопрос разъясняющим образом, как если бы это был вопрос по существу. Это только осложняет дело.)

Генри: Да, но как можно чувствовать себя лучше, если все эти неприятности все равно будут происходить, как и прежде?

Терапевт: Иногда мальчики и девочки начинают понимать, как они относились к этим неприятностям до разговора с терапевтом, и это помогает им узнать, как можно на самом деле справиться с ними. (Терапевт все еще пытается "продать" занятие терапией ребенку.)

Генри: Да, но что если и после того, как я вам обо всем расскажу, все эти неприятности будут продолжаться?

Терапевт: Я понимаю, что ты ощущаешь полную безнадежность, Г енри. Я не могу изменить твоих родителей. Все, что я могу сделать — это помочь тебе разобраться со своими собственными неприятностями. (Пауза.) Знаю, что тебе сейчас трудно их переживать, но иногда это помогает.

Генри: Ну... (Продолжаетрассказывать еще несколько случаев.) И все же я не понимаю, какая польза от моих рассказов, если неприятности все равно будут продолжаться, как и прежде?

Терапевт: Ты хочешь знать, что ты можешь сделать даже в том случае, если родители не изменятся?

Генри: Да.

Терапевт: Я тоже точно не знаю. Но я надеюсь, что мы вместе с тобой что-то можем решить, здесь, когда ты будешь навещать меня.

Генри: Предположим, все это будет длиться 10 или 15 лет, а родители не изменятся?

Терапевт: Ты хочешь знать, сколько ты сможешь все это выдержать? (Об этом следует говорить в самом начале занятий.)

Генри: Да, о да. (Он плачет несколько минут.)

Терапевт: Все выглядит довольно мрачно.

Генри: (Кивает.) Иногда я мечтаю, что когда моя мать умрет, тогда кто-либо поймет меня. Не понимаю, что заставляет меня мечтать об этом.

Терапевт: Ты просто задаешь себе вопрос: "Поймет ли меня когда-либо хоть один человек?"

Генри: Ага. Иногда мне кажется, что должно случиться что-то ужасное, прежде чем родители смогут осознать свои ошибки.

Терапевт: Неужели только нечто ужасное должно подействовать на них?

Генри: Ага. (Пауза.) Я часто размышляю над тем, правда ли то, о чем говорят по радио.

Терапевт: Да?

Генри: Доктор Престон Брэдли говорит, что Бог считает каждую слезинку.

Терапевт: И ты хотел бы знать считает ли Бог и твои слезы?

Генри: Да, о да! (С глубоким вздохом опускает голову на руки и плачет.)

Этот первый контакт был представлен столь подробно для того, чтобы показать, насколько глубоко у Генри чувство безнадежности относительно возможности изменить свою участь. Важно отметить, что, несмотря на то, что он, по его словам, не может увидеть какую бы то ни было пользу в терапевтических беседах, тем не менее он полон страстного желания хоть как-то использовать присутствие терапевта. Несмотря на его заикание и затрудненное дыхание, он говорил очень быстро и был удивлен, что час так незаметно прошел. Вплоть до третьего терапевтического сеанса он даже не замечал на столе ни красок, ни других принадлежностей. Затем он нарисовал мальчика в тюрьме за тяжелой черной решеткой—точную проекцию своих ощущений. Подобно многим взрослым клиентам, Генри приступил к терапевтическим занятиям, будучи уверен, что причины всех его неприятностей нужно искать не в нем самом, а в поступках других людей. Поэтому он жаждал наказания своих "мучителей". Приведенный ниже отрывок позволяет заметить, что десятый терапевтический сеанс принес любопытные сдвиги.

Генри: Мы с Майклом подрались. Я хотел закрыть окно, мне было холодно. Он завопил: "Кто закрыл окно?" Я ответил, что это сделал я. Так он обозвал меня выродком и открыл окно.

Тогда я закрыл его опять. Он встал с кровати и открыл его вновь, а потом он ударил меня. Я швырнул в него ботинок, а ботинок разбил лампу. Он стал кричать, совсем как младенец, честно! Тогда вошел мой отец и ударил меня. Он всегда принимает сторону Майкла. Я сказал ему: "Папа, Майкл твой любимчик". Он мне ответил, что у него нет любимчиков, и что я ничтожный сопляк. Хотя это неправда.

Терапевт: Ты почувствовал, что он очень несправедлив к тебе, так?

Генри: Иногда я просто с ума схожу!

Терапевт: Ты действительно обозлен на него?

Генри: Я ненавижу его.

Терапевт: Ты презираешь его.

Генри: Мне хотелось бы отплатить ему.

Терапевт: Ты испытываешь чувство мести?

Генри: Да. Чтоб он пропал!

Терапевт: Ты хотел бы избавиться от него?

Генри: Мне хотелось бы убить его.

Терапевт: Ты хочешь, чтобы он умер?

Генри: Ага. Тогда бы пришел конец моим неприятностям.

Терапевт: Если бы он умер, с тобой было бы все в порядке?

Генри: Это верно. (Пауза.) Но придет ли конец моим несчастиям? Предположим, он мертв. Но ведь я, по-прежнему, все тот же, я имею в виду мое подергивание и все остальное. Если бы его убили раньше, то это могло бы иметь какой-то смысл для меня, но не сейчас. Сейчас слишком поздно. Я таков, каков есть, и в этом мое несчастье. Отец просто глуп.

Терапевт: Итак, принимая все это во внимание, ты решил позволить ему жить?

Генри: Если убить его, мне не станет лучше, меня по-прежнему мучили бы те же самые несчастья, и я по-прежнему не мог бы с ними справиться. Он считается взрослым человеком, но, честно говоря, ведет себя, как ребенок.

Терапевт: Иногда ты считаешь его глупцом?

Генри: Мне интересно знать, как бы он вел себя, если бы не я, а он был ребенком. Знаете, он совсем не понимает этого. Быть может потому, что его отец тоже не понимал его, когда он был ребенком?

Терапевт: Тебя просто интересует, чем он в действительности живет?

Генри: Да, мне действительно это интересно. Мне действительно интересно. (Очень задумчиво.)

Эта беседа положила начало попыткам Генри понять мотивацию поведения и, следовательно, беседа оказалась поворотным моментом в его терапии. Последующие занятия содержали гораздо более сложные прозрения, которые обычно обнаруживаются только у взрослых. Например, к концу второго года терапии Генри состоялась следующая беседа.

Генри: (По установившемуся обычаю, первые двадцать минут он проводил, играя с глиной. Затем он бросал взгляд на часы терапевта, откладывал глину в сторону и начинал говорить.) В пятницу вечером Джеральд и Энн (его самый старший брат со своей женой) собрались в центр. Майкл пошел с ними. Мне тоже хотелось бы пойти, но они не пригласили меня.