41

И все-таки горошина под тюфяками и перинами давала о себе знать. Через самую пышную набивку она монотонно и назойливо – пиип-пиип-пиип – испускала саднящие душу сигналы: бедность, несправедливость, загрязнение окружающей среды, болезни, гонка вроруже-ний, половая и расовая дискриминация, перенаселенность – унылый ворох социальных бед, на вершине которого нежным принцессам не суждено обрести спокойный сон.

Горошина так извела Ли-Шери, что принцесса решила вернуться на симпозиум – к той цели, ради которой она, собственно, и прилетела на Мауи. Однако новости о дневном собрании в Баньян-парке, дошедшие до нее по «сарафанному радио», пробудили в принцессе самые непривлекательные черты ее рыжины. Судя по всему, микрофоны на сцене были захвачены намертво: сперва ими завладели феминистки из банды Монтаны Джуди, хором спевшие все тридцать восемь куплетов популярной баллады «Все мужики – насильники» (как ни странно, многие мужчины из публики им подпевали); затем к микрофонам прорвался Голубой Боб со своими друзьями – эти продекламировали длинный поэтический манифест под названием «Все люди гомосексуальны»; их сменил преподобный Букер Т. Килиманджаро: с Библией в одной руке и с мачете в другой он приступил к своим непосредственным обязанностям, а именно – прочел проповедь на тему «Пилат был грязным империалистом, Иисус был ниггером», сопровождая службу новомодными танцами в стиле диско. Тем временем семинар по использованию солнечной энергии заглох сам по себе, а лекция о препаратах, гарантирующих бессмертие, и вовсе не состоялась. По просьбе администрации тот самый йог, который пару дней назад показывал фокусы с паутиной, попытался было повлиять на непрошеных ораторов с помощью космической энергии и заставить их покинуть сцену, но дело кончилось тем, что его самого вытолкали взашей. Последний раз его видели ковыляющим через парк к палатке первой помощи. Его скрюченная поза, кажется, называлась «сломанная ключица». Ли-Шери была в бешенстве.

– Знаешь, что нам следовало бы сделать? Я говорю совершенно серьезно. Нужно взять последнюю шашку сам знаешь чего и просто-напросто выкурить этих тупоголовых хамов из парка. Все равно это уже не симпозиум, а банка с опарышами, так что мы можем с чистой совестью с этим покончить.

– Вот как? Ты хочешь сказать, я должен устроить взрыв только потому, что чего-то не одобряю? Кто я, по-твоему, такой – вандал, фашист или, может быть, гребаный критик?

– Черт, – сказала принцесса. – Нет, конечно. Ты – бунтарь. И я понемногу начинаю думать, что бунтарство – в том виде, в каком ты его исповедуешь, – напичкано правилами, как и все остальное.

Это был удар ниже пояса. Они сидели в ресторанчике «Блю Макс», на балконе второго этажа, и чтобы вытащить занозу брошенного ему обвинения, Бернарду захотелось немедленно достать из кармана последнюю шашку «сам знаешь чего», поджечь ее и швырнуть на улицу. Тем не менее он взял себя в руки и произнес:

– Твои знания о взрывчатке, очевидно, почерпнуты из мультфильмов о придурковатой живности со скотного двора и психопатических кошках-собаках, подсовывающих динамит друг другу под подушку. Боюсь, настоящая бомба не просто опалит твою шерстку, и во всем Голливуде не найдется аниматора, который заново соберет тебя в следующем кадре. Видишь ли, динамит – это не торт с кремом в лапах злобных котов и мстительных уток. И это не розыгрыш…

– Хорошо, хорошо. Не надо оправдываться. Как видно, на бунтарях лежит серьезная ответственность. Прямо как на генералах или судьях.

Это стало последней каплей. Бернард рванул смертоносный цилиндр из-под рубашки и сунул фитиль в пламя стоявшей на столике свечи, которое своим легким подрагиванием прилежно создавало образ романтического ресторана. Но Бернард не бросил шашку на улицу, а зажал в ладони и поднял над головой, точно факел в руке статуи Свободы. Ли-Шери, не мигая, смотрела на него, оцепенев от страха. Посетители «Блю Макса» в ужасе замерли. Официантка нашла в себе мужество завизжать. Серфингист нырнул за барную стойку. Фитиль потрескивал и рассыпал искры, подобно ярко прожитой жизни. «Вот как нужно гореть, – казалось, говорил он тугодумке-свече. – С блеском, самозабвенно, неуемно. Только так!» Фитиль спешил на свидание, он не мог задержаться и проверить, последует ли свечка его совету.

42

В последнюю секунду Бернард сунул фитиль себе в рот. От соприкосновения со слюной тот зашипел. Дятел зубами оторвал горящий кончик и вскрикнул:

– Ай!

Это был единственный возглас.

Залпом проглотив коктейль, он помог ошеломленной принцессе встать из-за столика и повел ее к лестнице. Остановить их никто не пытался. В обычно шумном зале «Блю Макса» стояла молитвенная тишина.

Бернард проводил Ли-Шери до отеля.

– Иди к себе и собирай вещи, – приказал он. – Как можно скорее приходите с Хулиеттой на пристань. Встречаемся на лодке. – Он наклонился, чтобы поцеловать принцессу, но потом передумал. На языке у него вздулся здоровенный волдырь.

В тот вечер солнце мешкало и не хотело уходить на покой. В небе словно был разлит май-тай. Полосы гранатового сиропа, сухого вина, мараскина и рома стекали за горизонт и тонули в океане. «Развеселая пирушка», будто бабочка-сластена, легко скользила к тому месту, где божественный нектар мешался с морской водой.

У руля стоял приятель Дятла, торговец марихуаной, за парусами следил его помощник. Хулиетта притулилась на корме и сидела тихо-тихо, как лягушка. Принцесса и Бернард разговаривали, устроившись на носу.

– Извини, я не хотела тебя огорчать, – промолвила Ли-Шери. – В наши дни трудно быть принцессой.

– Согласен. Да и бунтарем тоже быть нелегко. Морального консенсуса больше не существует. В те времена, когда все точно знали, что хорошо, а что плохо, бунтарь просто совершал «плохие» поступки – ради свободы, во имя красоты или для забавы, в зависимости от ситуации. Теперь грани стерты, изначально плохой поступок – единственно правильный для бунтаря – в глазах многих может выглядеть хорошим, а это автоматически означает, что бунтарь совершил ошибку. Нельзя же сражаться с мельницами, если они не хотят стоять на месте. – Бернард бросил короткий взгляд на закат, потом расплылся в улыбке, обнажив зубы, никогда не знавшие бормашины. – Но меня это не очень волнует. Я всегда был шилом во всех задницах за исключением одной-единственной.

– Кстати, раз уж ты упомянул об этом, влюбленным тоже сегодня приходится несладко. Как можно сохранять серьезный вид на свадебной церемонии, когда доля разводов составляет уже шестьдесят процентов от всех браков? Я вижу, как влюбленные идут рука об руку, глядя друг на друга так, будто они одни в целом мире, и не могу отделаться от мысли, что всего через год-другой оба найдут себе кого-то еще или останутся с разбитым сердцем. Нет, правда, большинство влюбленных не стараются сберечь свое чувство либо не проявляют при этом фантазии и благородства. Но даже те, кто пытается хоть что-то сделать, добиваются немногого. Кто знает, как удержать любовь?

Прежде чем ответить, Бернард на несколько секунд задумался.

– Мне кажется, любовь – самый главный бунтарь на Земле, – изрек он.

Ли-Шери хотелось, чтобы он говорил еще и еще, и, наверное, Бернард так бы и сделал, но следующим, что сорвалось с его уст, стало изумленное «Мать твою!». «Черт меня побери!» – в свою очередь воскликнула принцесса. То, что произнесла Хулиетта, «Ремингтон SL3» передать не в силах, а возгласы контрабандистов заглушил свист.

Вжжжихх! Над их головами со свистом пронеслось что-то вроде обтекаемой тонкой сигары из замороженного света с пульсирующими точками всех цветов радуги. На высоте какой-то тысячи футов она с невероятной скоростью пролетела над водой и, будто космическая швабра, начисто стерла с небес остатки пролитого заката.

На самом деле – и на лодке с этим единодушно согласились – сверкающие точки были не всех цветов радуги. Один цвет определенно отсутствовал. Красный.