А мы-то думали, что сильнее нас удивить нельзя…

Нет, врать не стану — мы мечтали найти клад. Но как-то не всерьез, что ли. Нам оказалось очень трудно привыкнуть, что события могут происходить не где-то там, за горами и лесами, а с нами, здесь и сейчас. И что надо немедленно действовать, чтобы не потерять самого себя в этих событиях. И вот, в который уже раз за поход, мы пытались решить, что нам делать.

Тащить столь высокоценную находку в город на случайной попутке мы просто боялись. Убивают и за меньшее. Оставить в этом же доме? Судя по отсутствию крыши и покосившимся стенам, дом разрушен давно, стало быть, нет у него хозяина, значит, и шедевр мы имеем право взять. Но тут негде спрятать, да и к шоссе слишком близко. Кто-нибудь может точно так же случайно напороться, как мы. Сквозь редколесье виднелись заброшенные пионерлагеря — но их летом могут и открыть.

С другой стороны, не в лесу же закапывать? Эти, надцать килограммов позолоты и серебра. Даже если и завернуть.

Так мы думали, а время шло, и мы все больше нервничали. Так или иначе, надо покончить с делом до темноты. Ночевать тут еще раз, когда город рядом, совсем не хотелось. Еда вся съедена, бульонных кубиков нет. А костер разводить боязно — мало ли кто свернет на огонек.

В конце концов, больше от безысходности, мы ухватили антикварное чудо за ручки — даже вдвоем не так-то легко было с ним управиться — и поволокли находку в бор, в сторону лагерей. И нам опять повезло. В первом же строении, куда мы влезли сквозь окно, стояли железные круглые печи, размером как раз на футляр для нашего сокровища. Но какая изысканная ругань огласила лес, когда мы увидели, что печи заложены изнутри кирпичом! Впрочем, напугать нас уже было сложно — золотая лихорадка захлестнула с головой. Мигом Степан выломал где-то толстый стальной прут, и мы вскрыли одну из печей сверху. Кирпич. Вторая — кирпич. Третья… Четвертая… Угловая — пусто!!! Да здравствует раздолбайство строителей! А вот как засунуть туда нашу булю, если расстояние от верха печки до потолка — мыши не пролезть? Он же никак не пропихнется между потолком и печкой! Пока я сокрушался, Степан нашел чердачный люк. Люк был не только закрыт висячим замком, но прикипел намертво. У Степы сдали нервы. И слава Богу, потому как он саданул прутом в потолок — и прошил его насквозь. Оказывается, потолок сделали, как тонкий дощатый настил, оштукатуренный снизу. Мы мигом расширили дырку и взволокли наше чудо на чердак. Потом сделали еще проем точно над угловой печкой. Потом аккуратно опустили туда сокровище. Прикрыли какими-то досками, а сверху положили кирпичи — чтобы на первый взгляд угловая буржуйка выглядела такой же зацементированной, как и все другие печи в здании. Интересно, подумал я мельком, нафиг им столько печей, которые никто не использует?

Потом мы загородили все дырки в потолке, но штукатурку в тех местах восстанавливать, естественно, даже и не пробовали. Чтобы наша печка не выделялась, мы аккуратно отковыряли штукатурку с потолка над всеми печами — пусть думают, что везде было что-то, упиравшееся в потолок. Например, дымоход, который потом разобрали, а дыры забили. Или водогрейный котел, или паровой, да мало ли что еще!

Потом мы открыли поддувало нашей печки и заложили кирпичом его также. Конечно, насухо — а все остальные были закупорены по-настоящему, на растворе. Но тут уж нам оставалось только надеяться, что свинья не съест. Зато мы могли отодвинуть кирпич и рукой проверить, на месте ли клад, и для этого не нужно было лазить наверх.

Все это мы сотворили на одном дыхании. Даже правильнее будет сказать, на вдохновении. Потом отгребли подальше отбитую штукатурку, и тщательно размазали побелку равномерно по полу так, чтобы нельзя было сказать, что к какой-то одной печке подходили позже или чаще, чем ко всем другим.

Совершив все эти подвиги, мы осторожно изникли из корпуса, по-индейски бесшумно закрыли за собой оторванные доски окна и смылись. Нам хотелось петь и ходить на голове. Степан не возражал поделить прибыль поровну — значит, он сможет купить себе мотоцикл (он фанат), я же давно хотел приличный комп. А тут классно выходит — ни у кого денег не просить. Конечно, еще будет морока с продажей, но все-таки продать что-то, что у тебя уже имеется, намного проще, чем продавать то, чего у тебя нет и не предвидится.

Так что до города мы долетели на крыльях. В следующий же выходной следовало уговорить отца Степановой девушки съездить с нами на его машине, забрать клад. А там… там посмотрим. Самый тщательный план может провалиться.

Да, чуть не забыл — в корпусе мы и нашли вот эту тетрадку. Валялась на полу, так что совесть не мучила, когда брал. На ее обложке я для памяти зарисовал корпус, дорогу, окно, в которое мы влезали. И самую первую запись — от 22 апреля — сделал именно тогда, когда сидели в домике и ждали, чтобы дождь чуть-чуть перестал. Ну и взял с собой в город. А потом, уже дома, как выдалось время, решил и записать всю историю — мало ли, для чего пригодится. Ну вот, дописал наконец. Аж рука болит.

Черт дернул меня за язык — "самый тщательный план может провалиться". Кто ж знал, что Степан с Иркой поссорятся в самый неподходящий момент. И пока они не помирились, Иркиного отца нечего было думать просить. А потом как-то незаметно сессия подкралась. И началось! Ну не рассказывать же, что такое сессия. Вот, а потом я вчера (Приписка на полях "12 мая") туда на велосипеде метнулся — меня чуть кондратий не хватил — лагерь открывается, строители с вагончиками, ломами, малярными валиками, прорабы и начальники с бумажками суетятся — в общем, был я на стройке на практике. Не буду врать, что знаю эту кухню насквозь, но кой-какие признаки читать умею. А по признакам тем и выходит: аврал! Вот-вот сдают в эксплуатацию. Ну и как теперь мне вынимать захоронку? Да и откроют лагеря, это же детишек напустят. Они же не то, что мы — они в это поддувало и сами пролезут, и каждую дырку не поленятся проверить. Не придумаю, что делать.

Перечитал дневник — так забавно тон рассказа меняется. Я все книги когда читаю, как будто слышу голос, которым эту книгу вслух проговаривают. У некоторых книг такой глубокий бас, прямо видишь зрелого рассудительного мужчину, который про свою жизнь излагает. У некоторых — обычный голос молодого парня моих примерно лет плюс-минус год-два. Ну и другие голоса тоже есть. Ну вот, а в дневнике голос так меняется прямо на глазах. Забавно.

Ладно, раз уж получилось, что дневник посвящен этой нашей реликвии, так о делах и станем писать. В общем, еще перед сессией кинулся я в гороно — у матери там подруга — хочу, мол, летом в лагере подработать. Да не в каком хошь, а именно вот в этом… ага, вот на развилке Речицкого шоссе… А сам и названия не знаю. А причина — ну, уже и сам не помню, что сказал. Только гороно не сильно и возражало — откуда ж мне тогда было знать, что в воспитатели мужчину не очень-то загонишь. Деньги маленькие, а работа нервная, вот. А главное, все время сидишь да боишься, не случилось бы чего. А мне говорят, воспитателей всех набрали, физруком пойдешь? А я бы и дворником пошел, но согласился без видимой радости, чтобы в глаза не бросалось.

Ну, а как первый раз назвали меня детишки по имени-отчеству, так я аж весь передернулся — до того непривычно. Ну вот, и живу я теперь в домике, в двух шагах от того клада, а взять не придумаю как. Уже и Степан беспокоится, и сам сижу на иголках — вдруг кто найдет? Нам и так повезло просто фантастически — корпус с печками не стали открывать, и даже ремонтировать его не пробовали, обошлись другими. Наш как стоял заколоченным, так и стоит. А как вспомню, что боялся — найдут строители — то чуть сессию не завалил с перепугу. Да и Степка переживал. Но обошлось. И что нам стоило на чердаке спрятать? Даже в жилых корпусах не очень-то лазят на чердак. Тогда не подумали — теперь мучаемся. И еще. Чем дальше думаю, тем меньше мне его хочется продавать. В музей выставить, и пусть табличка: нашли такие-то там-то и там-то. А можно и без таблички — я не гордый. И пусть Степка сколько хочет говорит, что я дурень и наивный идеалист. А его половину я ему выплачу когда-нибудь.