Разговор разочарованного со своим Ба

Мария Эндель

"Сладкий запад"

Предисловие к переводу

"Разговор разочарованного со своим Ба" — один из самых интересных письменных памятников Древнего Египта, чуть ли не единственное "философское" его произведение и одновременно единственное литературное сочинение, написанное в форме диалога. Разговор здесь ведется между двумя сущностями, составляющими человека, который находится на пороге самоубийства. Мы условно называем эти сущности душой (Ба) и собственно человеком. В папирусах и гробничной живописи Ба (душа) изображается обычно в виде птицы, сокола с человеческой головой.

Фрагментарное и уже сильно устаревшее переложение текста на русский язык появилось в 30-х годах минувшего века. Мы предлагаем первый опыт полного перевода диалога[1]. Но сперва — об истории изучения текста.

В июне 1843 года на знаменитом аукционе Сотби в Лондоне Прусский Королевский музей приобрел ряд произведений египетского искусства, а также несколько папирусов, на одном из которых был записан разговор, а вместе с ним отрывок небольшого мифологического сочинения "История пастуха". Часть папируса, занимаемая "Разговором", занимает 2,8 метра (из общих 3,5) и фиксируется под номером 3024. В диалоге утрачено начало и встречается несколько лакун. Прочтение его затрудняют, помимо того, ошибки писца и довольно большое количество непонятных слов.

Текст исполнен иератическим шрифтом. Предполагается, что оригинал появился за несколько веков до этой единственной дошедшей до нас копии. А. Эрман, немецкий ученый конца XIX — начала XX в., а вслед за ним и современные исследователи полагают, что он восходит к Первому переходному периоду, то есть, ко времени правления IX и Х гераклеопольских династий (2222 — 2070 гг. до н.э.)[2].

Впервые факсимильное издание осуществил Р. Лепсиус в 1858 году[3]. Среди египтологов оно вызвало лишь небольшое количество откликов по частным вопросам. Сорока годами позже А. Эрман издал тот же текст, разбив его на пятьдесят четыре параграфа и снабдив транскрипцией и переводом[4]. Так "Разговор" вошел в широкий научный оборот. Выходили и другие его издания. В середине ХХ века значимым этапом в его изучении стал образцовый английский перевод Р. Фолкнера (1956)[5], где учтены замечания знаменитого египтолога, составителя наиболее авторитетной грамматики египетского языка А. Гардинера. Наконец, в 1970 году Г. Гёдике издал большую обзорную работу, в которой содержится подробный разбор текста, а также приводится факсимильное издание папируса. Наш перевод выполнен именно по этой публикации[6].

Практически каждый переводчик интерпретирует диалог по-своему. Разброс трактовок очень широк: от марксистских истолкований Ю. П. Францева[7] до психоаналитического прочтения Л. Якобсона[8]. Один из исследователей даже усмотрел здесь исповедь незадачливого вождя социальной революции[9]. Э. Отто, со своей стороны, предположил, что диалог призван был примирить старое представление о загробном мире с идеями о роли Ба, появляющимися только в гераклеопольский период. Как известно, ранее в Ба видели некую форму потустороннего существования: "прийти к Ба" значило умереть. Однако уже в "Текстах саркофагов" Ба понимается как сосуществующая с человеком сущность, как некая составляющая живого, которая отделяется от него в посмертии.

Эрман считал текст крайне противоречивым, так как, по его мнению, в процессе диалога Человек и Ба несколько раз диаметрально меняют свои точки зрения. Эрман полагал, что "Разговор" был описанием реальных исторических событий. Он же обратил внимание на скептическое отношение к погребальным обрядам.

Очень существенной оказалась и публикация А. Шарффа[10]. По его версии, Человек и Ба воплощают два разных мировоззрения: "суицидальную" позицию представляет Человек, а "гедонистическую" — Ба. Чуть позже Херман высказал мнение, что Человек, участвующий в споре, смертельно болен, и что текст содержит два разных представления о процессе умирания. Сходные идеи выдвинул и Р. Вейль, утверждая, в частности, что Человек верит в загробную жизнь, а Ба — нет. Де Бук считал, что Человек в "Разговоре" выражает традиционное религиозное мировоззрение, тогда как Ба проводит новые, "еретические" взгляды[11].

С завершением VI династии закончилась блистательная эпоха Старого царства — время создания великих пирамид и необыкновенного процветания Великого Дома (т. е. буквально — фараона), процветания, о котором впоследствии будут складываться легенды. Постепенно столица и царский некрополь перестали быть "всепоглощающим центром египетской жизни"[12]. Причина ослабления царской власти, вероятно, кроется в усилении местных номархов. В течение длительного времени фараоны раздавали им за службу землю, которая впоследствии передавалась по наследству. В результате крупные землевладельцы постепенно отдалялись от столицы, а некоторые из местных властителей даже принимали царские титулы и вводили собственное летоисчисление.

Распад страны губительным образом сказался прежде всего на состоянии оросительной системы, которая являлась основой благополучия Египта[13]. До нас дошли многочисленные свидетельства о голоде в этот период. Вот как описаны эти события в одном древнеегипетском тексте: "Смотрите, делаются вещи, которые не случались никогда: захвачен царь бедняками. Смотрите, тот, кто был погребен как сокол, лежит на холмах. То, что скрывала пирамида, стало пустым. Смотрите, страна лишена царской власти немногими людьми, не знающими порядка. Смотрите, восстали против урея…[14] Столица повержена во мгновение"[15]. Видимо, такое бедственное положение обуславливалось также нападениями извне. Однако до нас дошли изображения осады крепостей и битв между самими египтянами. Война и разбой господствовали по всей долине.

Наряду с этим происходили те изменения в духовной жизни египтян, в которых современные ученые видят "демократизацию культа". Появилось представление о том, что всякий умерший, а не только царь, может в посмертии слиться с богом загробного мира и тем самым обезопасить себя от многочисленных врагов "мира иного". Интересно, что уже в "Текстах саркофагов" (V — VI династия) изображается борьба бога-солнца Ра со Змеем, т. е. вселенская битва добра и зла, что, очевидно, свидетельствует о появлении у египтян в эту эпоху нового мироощущения.

Время смут — всегда тяжелое испытание для религиозного сознания, которое с необходимостью пытается согласовать установления с действительностью, "наводящей на тяжкие сомнения". Опустевшие жертвенники и засыпанные песком храмы, разоренные гробницы и постоянные междоусобные войны вызывали страх и отчаяние. Вместе с тем именно в это время мы можем наблюдать огромную работу мысли, напряженные духовные искания, отразившиеся во многих письменных памятниках, ставших впоследствии для египтян классическими. Б. Тураев писал: "Проблемы религиозного, политического, социального, этического характера волновали умы, искавшие ответов на свои недоумения и сомнения при виде постоянного несоответствия воспитанных веками представлений и идеалов с мрачной действительностью. На этой почве происходило развитие индивидуализма. Личность дорожит своим индивидуальным бессмертием, достигнув царских прерогатив за гробом, но она и при жизни уходит значительно вперед по сравнению не только с всепоглощающей государственностью Хеопса, но и со временем пирамид Саккара"[16].