— Знаете, я однажды здорово переживала, встречаясь с одним занудой. Но потом я выяснила, что он военный психолог, всё поняла и просто перестала встречаться с ним. Теперь-то смешно: чего переживала? — и улыбнулась Синклеру Миду.
Мид привычно сделал круглые наивные глаза, но смутился и заговорил с соседом. Майор довольно хихикал, уловив подводное течение краткого диалога. Но хихикал недолго. Лицо его сделалось сосредоточенным, словно он отдался течению каких-то своих мыслей. Или слушал невидимого собеседника. Так! Последнее — точно. Брент пробормотал куда-то в воздух, будто по рассеянности: "Хорошо, сейчас буду". Интересно, где у него передатчик? Вот в чём дело! Раньше я думала, что майор носит клипсу в ухе из определённого пижонства: как же, человек в строжайшем деловом костюме — и вдруг почти богемная деталька! С этими военными надо во всём держать ухо востро… Итак, майор вышел — значит надо за ним проследить.
И я проделала тот же трюк, что и Мид: рассказала о парочке модифицированных пистолетов и втянула обедающих в спор, что лучше — оружие, стреляющее режущим лучом, или же оружие, поражающее цель вспышками. У Синклера Мида заблестели глаза, и я с удивлением узрела перед собой фаната современного вооружения. Будучи к тому же опытным психологом, действующим машинально, по создавшейся ситуации, он тут же вовлёк компанию в такое обсуждение, что я тишком-молчком покинула яростно орущую толпу. Мне лишь показалось, Тайгер дёрнулся взглянуть на меня, однако забыл о том, волей-неволей отвечая на весьма агрессивный вопрос Дайкса, уже расстегнувшего две (!) пуговицы у горла.
Я успела вовремя. В коридоре Брент уже заворачивал налево. Припомнив план катера, я сообразила, что он идёт к медотсеку. Вызвал корабельный врач? Тем более интересно… Медотсек оказался вторым помещением после поворота. Тоже повезло. Дверь была открыта. Кажется, медик ждал майора на пороге.
Тоже мне — военные! Никакого соблюдения секретности. Так через порог и болтали.
— Я категорически настаиваю передать тело Имбри гражданским хирургам! — сказали из медотсека.
— Он настолько плох?
— Редж ("Ого! Они что — приятели?")! Я не хочу брать на себя ответственность за жизнь или смерть человека на борту этой колымаги, если прекрасно сознаю, что не в силах помочь ему. Имбри сейчас представляет собой абсолютно бесполезный и мёртвый во всех отношениях груз.
— Объясни как профану в медицине, в чём именно дело.
— Отлично! Специально для профанов! Итак, пациент в коме, так как несколько осколков от треснувших черепных костей вошли в ткань мозга. Он ничего не чувствует, ничего не сознаёт. Всё. Растение.
— И вывести из этого состояния никак нельзя?
— На такую операцию я никогда не решусь один. Даже если будет соответствующее оборудование. Я всё-таки врач общего профиля, а здесь нужен профессионал. Кто его так, Редж, и за что?
— Личные разборки. Однажды наш Имбри перешёл дорогу одной красотке. И получил сегодня по полной. Жаль, ценный экземпляр был.
Они ещё о чём-то говорили, вроде, обговаривали, где в пути можно отклониться от курса и попросить капитана какого-нибудь рейсового лайнера доставить тело в любую клинику… Прислонившись к стене, я машинально ловила невнятно доносившиеся слова, и старалась понять, что мне не понравилось в этом разговоре. Восстановила весь диалог — и сердце вновь царапнула фраза Брента, какая-то пренебрежительно-легковесная: " Жаль, ценный экземпляр был". Думать, чем эта фразочка уколола, долго не надо. Она буквально воняла моими снами: "экземпляр", "образец"… Кем бы ни был для меня Ник Имбри, каким бы гадом ни был, он всё-таки оставался человеком. "Растением! Уже растением!" — язвительно напомнили мне со стороны.
Напоминание заставило меня развернуться и мимо кают-компании пройти в коридор с жилыми отсеками. Вызвав перед глазами образ Имбри: сощуренные тёмные глаза, прямой нос, недовольный рот, высокие жёсткие скулы, — я примерила его к нескольким дверям. Его личный отсек нашёлся в конце коридора. Я потянулась открыть дверь, положила ладонь на фотоэлемент и вдруг подумала: "А зачем мне это нужно? Зачем нужно узнавать, что за человек Ник Имбри, если он уже не человек? Если от него всё равно скоро избавятся?" Я пожала плечами. И правда, зачем? Сняв ладонь с фотоэлемента, полная решимости уйти, я вновь замерла. Если я что-то собралась сделать, я всегда доводила своё намерение до конца. Почему я отказываюсь входить в отсек Имбри, хотя мне достаточно всего лишь повернуть ладонь на фотоэлементе направо? Ну, нет. Я войду! Однако, едва ладонь коснулась непроницаемо-тёмного кругляша, странная досада вошла в душу: "Терять на него время? На убийцу добродушного Эдда Уэста? Больно надо! Пошёл он на фиг!"
Нерешительное, сводящее с ума топтанье перед дверью продолжалось минуты три-четыре, пока я не додумалась до того, чему поверить сначала наотрез отказалась. Но ведь можно проверить? Я поднесла ладонь к фотоэлементу, не дотрагиваясь, и мысленно приказала: "Проявись!" Ёлки-палки, передо мной и правда засиял закрывающий знак! Именно он вселял сомнение: а стоит ли входить в отсек? Я невольно покачала головой. Имбри — первый на моей памяти человек, чья энергетика позволяла работать со знаками: они действовали. Уже одно это могло стать причиной, чтобы вытащить его из комы и узнать, как он это делает и откуда вообще знает о знаках.
Вторую причину я обнаружила, наконец переступив порог комнаты. В пазы зеркала напротив койки Имбри воткнул снимок-триди: в центре он сам, по бокам прижимаются к нему тощий подросток лет четырнадцати и кудрявая девчушка, едва достающая до пояса отца. Детишек Имбри обнимал, поэтому я решила, что он им отец.
Начертанная в воздухе композиция из шести знаков позволила мне услышать слова Имбри, которые он часто обращал к снимку: "Потерпите, ребята, это последняя поездка. Вернусь — заберу вас из пансиона. Заживём, наконец, семьёй!"
Пансион. У детей, кроме отца, никого? Я далеко не сентиментальна, но всё время думать, что лишила детей надежды на семью… Для меня, одинокой, безымянной и неизвестной для себя самой, такое явно перебор.
Пришлось задержаться в отсеке, чтобы убрать все свои энергетические следы. Пришлось, хотя так и подмывало плюнуть на всё и мчаться к Имбри. Но следы убрала и вновь навесила закрывающий знак.
По дороге к нему вдруг пришло в голову, что в последнее время я слишком эмоциональна, отчего мне и приходится исправлять ошибки, сделанные сгоряча. Сначала моей жертвой стал Тайгер, теперь вот Имбри. Нет, всё-таки любое действие на будущее должно происходить на холодную голову.
В медотсеке никого не было, кроме бесчувственного Имбри, так что своё чёрное дело я провернула на очень ледяную голову. Приборы при моём появлении заволновались. Утихомирить их удалось только при помощи технознаков. Затем я "погребла" тело Имбри под тяжёлой паутиной символов (между прочим, у него интересная защита), образующих в сочетании действие самовосстановления физического тела, и вплела в эту паутину все потоки энергии, какие только смогла разыскать в медотсеке. Через пятнадцать минут после моего пребывания в кают-компании утихомиренные было приборы взорвутся, а я с удовольствием буду невинно таращиться на растерянного майора Брента. А что? Я здесь, и давно. Я ни в чём не виновата.
11.
Старая добрая косметичка в моих руках, да ещё застёгнутая на ходу и въехавшая в широкий карман на бедре, отлично сыграла роль громоотвода: все уверились, что новенькая выходила оправить пёрышки. Все уверились и снисходительно простили. Только Бланш Кремер втихомолку фыркнула, но глаза выдали: в них светилось чисто женское любопытство, и причиной тому было содержимое моей косметички. Что ж, эту я приручу уже сегодня.
Народ усаживался перед большим экраном, закрывшим один из иллюминаторов. Майор объявил специально для опоздавшей: