Футболисты в ту пору крутились как могли. Юный Панов, к примеру, приторговывал на рынке. Объясняет он это так:

— Мне нравилось, что там я вижу деньги каждый день. А не в лучшем случае раз в месяц, как в «Зените», да еще и такую маленькую сумму, о которой смешно было даже говорить. Да, работал на рынке — потому что был молод, и нужно было на что-то жить.

А на каких стадионах «Зенит» тогда принимал своих соперников! Конечно, и «Петровский», мягко говоря, не шедевр — но по сравнению с так называемыми аренами, на которых питерцы играли в ту пору, его можно было счесть за «Сан-Сиро» или «Ноу-Камп».

Мельников:

— В то время Санкт-Петербург готовился принимать Игры Доброй воли. А потому и стадион имени Кирова, и «Петровский» (тогда называвшийся стадионом имени Ленина) были надолго закрыты на реконструкцию. Где мы только ни играли. На «Обуховце» в Невском районе. На «Кировце» — стадионе Кировского завода…

15 лет назад будущий обладатель Кубка УЕФА играл на заводском стадиончике. А сходящий ныне с ума по футболу город тогда был представлен несколькими сотнями самых преданных фанатов. Одним из которых был народный артист Сергей Мигицко.

Мигицко:

— Я ходил на первую лигу. И помню игры, когда на трибунах было меньше тысячи зрителей. Зачем ходил на «Кировец», «Обуховец», «Локомотив»? Не знаю. О том унылом времени, когда было и не до спорта, и не до «Зенита», не хочется даже вспоминать. О футболе всегда говорю с радостью — и раз даже сейчас улыбка сползла с моего лица, значит, тогда настроение было и вовсе ужасающим. Однако я, сам не знаю почему, ходил на «Зенит» и тогда…

Розенбаум:

— Чиновников что-то волнует только тогда, когда это может принести им дивиденды. Если они унюхали, что какая-то вещь может обернуться для них либо деньгами в кармане, либо орденом на лацкане — вот тогда они начинают этим заниматься. А футбол тогда никаких дивидендов принести не мог. Было не до него. И если бы не Мутко, который этот футбол любил… Тогда в верхах не знали, как бы еще растащить, разодрать на части страну. В России царила абсолютная безнравственность и бесхозяйственность.

Если вспомнить рассказ Терешонкова и сагу о путешествии на Дальний Восток — становится ясно, насколько Розенбаум прав.

А мальчишки — в какой обстановке они тогда росли и становились футболистами? На какую дорогу сворачивало большинство из них?

Рапопорт:

— Матвей Юдкович когда-то свел «Зенит» с пансионатом «Красный Октябрь». Он находится недалеко от базы в Удельной. И был период, когда на базе полопались трубы, жить там было нельзя — так мы жили в «Красном Октябре», а есть ездили на базу. А позже возникла идея поселить в пансионате на постоянной основе юных Панова, Березовского и Гаевого. Это был единственный выход, потому что Пана нельзя было отпускать в родное Колпино. Сказать, что там было плохое влияние, значит, не сказать ничего.

Сколько крови он у нас попил — это было что-то невероятное! Я уже под конец его учебы в школе «Зенит» не мог на него смотреть, хоть и считал себя человеком достаточно терпеливым. Доходило до того, что, когда он приезжал из Колпина, мы просили его показать руки — чтобы проверить, нет ли там следов от шприца с наркотиком. Но Саня по натуре всегда был лидером. Помню, довезли как-то его до пансионата, входим в холл, а там сидят два здоровенных голодных бугая — Березовский и Гаевой. А Панов — на полторы головы ниже. И как только они его увидели, сразу пристали с вопросом, что у него есть покушать. Он ответил, что все есть: и курочка, и бульончик — надо только подогреть.

Как-то, помню, стояли мы с Шейниным около «Петровского», а Панов проезжал мимо на трамвае. Увидел нас в окно, вышел — и идет к нам. Евгений Наумович ему тогда с удивлением сказал: «Надо же — не проехал!», а Сашка ответил: «Я не могу мимо вас проехать. Прекрасно помню, как вы со мной возились». Сколько у него было фокусов — но мы видели его талант и терпели.

Мельников:

— Когда Саша уезжал в Колпино и пропадал, Борис Завельевич (Рапопорт. — Прим. И. Р.) ездил туда, находил, вез в Питер, выхаживал… Может быть, если бы мы имели дело с менее талантливым парнем, то руки давно бы уже опустились — но мы-то видели, в какого футболиста он может вырасти.

Сам Панов рассказал мне о том периоде своей жизни с редкой степенью откровенности.

— Лет в пятнадцать у меня в жизни начался сложный период. Слишком часто уходил в сторону от футбола. И только когда со мной произошли несчастья, осознал, что единственный путь, который может не привести меня к катастрофе, — это футбол. Поэтому очень благодарен тем людям, которые, несмотря на мою тогдашнюю грубость и невоспитанность, терпели меня и пытались превратить в нормального человека. Что им, надеюсь, удалось.

Я всегда был мальчишкой с неправильным, так скажем, характерам. Сколько тренировок в детской футбольной школе прогулял! Когда приезжал на игры, меня спрашивали, где был — а я чего только ни придумывал. Ругали, конечно — но потом я выходил на поле, забивал три-четыре мяча в каждой игре, и все с рук сходило. Тренеры видели, что навык не теряю, и ничего со мной сделать не могли. А у меня пошла распутная жизнь, и я не мог определиться, нужен мне футбол или нет.

Какие несчастья со мной происходили? Тот период времени для подростков моего возраста был тесно связан с наркотиками. Подпал под эти «чары» и я. У меня полдвора полегло, и я мог вполне оказаться среди них. Наркотики самые разные были — и легкие, и тяжелые. Кто-то из моих тогдашних дружков умер, кто-то пока, слава богу, жив. Один пацан в тюрьме посидел и на войне побывал.

Гибли не только от наркотиков, но и на всяческих разборках. Тогда чуть что, сразу с ножами лезли. А воровство? Воровали тогда серьезно, и я был первым в этих рядах. Так что если бы не футбол, ждала бы меня совсем другая «карьера». Тюремная.

Самое большое спасибо — тренеру дубля «Зенита» Виталию Васильевичу Лебедеву, который меня вытянул. Я частенько прогуливал тренировки — а когда приходил, он меня так с такой радостью встречал, как будто и не было ничего плохого. Одной своей улыбкой сглаживал весь негатив, и я опять хотел играть в футбол, а не, с позволения сказать, тусоваться. Все тренировки у него были веселыми, и чувствовал, как же здорово заниматься вместе с ребятами, а не пропадать бог знает где. Сигареты, водка, наркотики, дискотеки — все это продолжалось года два, наверное. Таким вот получился у меня переход из мальчиков в юноши.

В конце концов, меня поселили в пансионате в Озерках, где жили все иногородние игроки «Зенита». Не то чтобы нас держали взаперти — но ночевать мы должны были там. И мне это было удобно, поскольку из Колпина до базы ехать было далеко. Родители тоже не возражали, поскольку в Озерках меня кормили, одевали, я все время был под контролем. И номера были одноместные, огромные…

Для меня тогда не существовало никаких авторитетов. Кроме одного — Алессандро дель Пьеро. Мне очень нравился «Ювентус» того времени, и я был влюблен в человека, который творил на поле что-то невероятное. Только на него я смотрел широко открытыми глазами, мнение же остальных мне было «по барабану». Я был для себя главным авторитетом. Со мной было трудно общаться, я был грубым мальчиком и мог сразу послать подальше любого тренера. Причем подобные конфликты случались даже в конце моей карьеры игрока — скажем, в «Торпедо», когда Ярцев на тренировке увидел, что я держу руки в карманах, и сказал: «Может, хватит яйца чесать?» У меня кровь закипела, поскольку было это в присутствии совсем молодых ребят, и я грубо ответил. Хотя умом понимал, что на месте тренера, шокированного трагедией в семье (у Ярцева погиб сын. — Прим. И. Р.), любой стал бы злым и неуравновешенным.

Еще меня, конечно, спас Китай, куда «Зенит» меня в 95-м отдал в аренду. За год в Поднебесной с ее нагрузками вся дурь из головы вылетела, и в «Зенит», уже к Бышовцу, я вернулся другим человеком.