Давыдов:

— Мне было уже 34, а тогда считалось, что после «тридцатника» надо заканчивать. Но я-то чувствовал, что здоровья — море, и желания продолжать карьеру — тоже. А потому обидно было слышать слова: «Анатолий, наверное, на следующий год расстанемся». Не помню точно, но, наверное, Завидонов сказал, он же был старшим тренером.

Тогда уже чувствовалось, что коллектив потихоньку разваливается, и я сказал кому-то из тренеров: «В будущем году будет тяжело». В ответ прозвучало: «Почему ты так считаешь? Если ты уходишь, значит, команде будет тяжело?!» Люди не понимали, что дело не во мне.

Слухи о том, что это произошло из-за рекорда Бурчалкина… Об этом можно только догадываться. Но талантливый мальчишка Вася Иванов, которому я в торжественной обстановке передал свою майку, наверное, на тот момент еще не был готов к такому уровню. Хорошо хоть устроили мне красивые проводы — прощальный матч, концерт в СКК, на котором Саша Розенбаум пел. Но я-то заканчивать не собирался, и потому чувствовал себя неуютно.

Давыдов поедет во вторую лигу в Тольятти, затем в Финляндию и Китай, где надо будет сдавать адские нормативы по физподготовке. И если его намного более молодой земляк Александр Панов их не потянет, то «дядя Толя» (так его по сей день называет Баранник) — запросто. Феноменальное здоровье!

А закончит Давыдов карьеру игрока в… родном «Зените». В 97-м проведет несколько официальных матчей чемпионата России под руководством Анатолия Бышовца вместе со своим сыном Дмитрием. Такого в российском первенстве ни разу не было до него — и вряд ли будет.

Давыдова хотя бы красиво проводили — пусть и за девять лет до окончания карьеры. Другие и этим похвастать не могли. Многих вообще никуда не отпускали — помните фразу, процитированную Баранником: «Вы вообще нигде играть не будете! Мы вас всех в дерьмо окунем!»

Дмитриев:

— Это были советские времена, мы не знали своих прав. Не было контрактов, потому что официально отсутствовала профессия — футболист. Сейчас многие из того «Зенита» были бы благодарны судьбе, если бы в 87-м вылетел не ЦСКА, а мы. Потому что перешли бы в нормальные клубы, и карьеры бы не сломались. Но место в высшей лиге «Зенит» сохранил — и зачем? Все равно через два года вылетел, а люди бы не деградировали. Мне-то удалось уйти — хотя не туда, куда нужно. Обидно потом было, что пошел не в киевское «Динамо» или «Спартак», куда звали, а в «Динамо» (Москва). Потом, правда, перешел к Садырину в ЦСКА, вновь стал чемпионом Союза — но в сборную меня уже больше не вызывали…

Любой молодой игрок, приходивший в те годы в «Зенит», сразу вникал в происходящее. И стремился как можно быстрее из этого болота вылезти. Чтобы не засосало.

Иным это удавалось с большим трудом. Вокруг перехода Олега Саленко (он отыграл в «Зените» два сезона — 87-й и 88-й) в киевское «Динамо», например, развернулась настоящая война. В интервью он признавался, что чувствовал тогда угрызения совести, уезжая из родного Питера. Но сильно сомневаюсь, что Саленко стал бы лучшим снайпером чемпионата мира-94 и успешно играл бы в Испании, останься он тогда в «Зените». И отправься с ним в первую лигу.

Из «Зенита» рвались не потому, что в других местах платили больше. А потому, что невыносимая атмосфера сложилась в самом «Зените».

Ну и времена, конечно, настали другие. В 60-е годы Василия Данилова, игрока «Зенита» и сборной СССР, звали в то же киевское «Динамо», что могло бы вывести его карьеру на совсем иной виток — не говоря уже о деньгах, которые он бы там зарабатывал. Много позже, объясняя журналисту Григорию Аграновскому свой отказ, Данилов смущенно сказал:

«Да неудобно как-то было перед людьми, которые меня в "Зенит" приглашали».

К концу 80-х молодежь стала совсем другой. Не хуже и не лучше. Просто другой. Коллективное стало вытесняться индивидуальным, каждый все больше ощущал себя хозяином своей судьбы. И невозможно было футболистов этим попрекать. Да, великолепные в теории идеалы клубного патриотизма стали размываться. Но что они людям-то давали, эти не подкрепленные ничем идеалы? Завершив карьеру, игроки оказывались выброшенными на обочину жизни — и, не имея за душой ничего, многие из них спивались. И «Зенит»-84 в этом смысле не был исключением. Молодежь, приходившая в команду, прекрасно видела, как отблагодарили в «Зените» чемпионов СССР, к чему эти чемпионы идут, — и хотела лучшей доли.

Оттого и перешел Саленко в киевское «Динамо», Дмитрий Радченко — в «Спартак», Василий Иванов и Денис Машкарин — в ЦСКА. И вряд ли кто-либо из них об этом пожалел.

О том, что творилось в том гибнущем на глазах «Зените», мне в красках рассказал Баранник.

— Вначале тренером был Владимир Голубев. Он казался нам своим парнем, и я думал, что команда вокруг него объединится. Но Голубев был слишком добрым. В чем-то похожим на Садырина, но не с тем багажом знаний и амбиций, которые были у Павла Федоровича, без нормальной спортивной злости, которая необходима, чтобы достичь результата на тренерском поприще.

Затем был Завидонов, который повел себя совсем по-другому: вокруг опытных футболистов начали плести интриги, нас обвиняли во всех смертных грехах. В этой обстановке, когда за три года у нас сменилось шесть тренеров, я чувствовал, что деградирую как футболист. Да и как человек тоже. Я стал терять чувство самоуважения. Мы пресытились друг другом, футболом, играли все хуже и хуже. Обычно, когда человеку 27 лет, для него это в футболе самый расцвет, а тут отсчет давно шел в обратную сторону. Бесконечные изменения в тренерском составе, нежелание отпускать игроков из команды — все это не могло пройти бесследно и накладывало глубокий отпечаток как на отношения, так и на игру. Я вам сейчас даже не смогу объяснить, почему окончательный провалу нас случился именно в 89-м. Для меня все эти годы — на одно лицо.

Я хотел не участвовать в интригах, а играть в футбол. Имел предложения из «Спартака», киевского «Динамо», «Днепра», — но меня никуда не отпускали. «Днепр» даже предлагал за меня 120 тысяч долларов — это один из первых случаев в СССР, когда за футболиста готовы были платить такие деньги. Но и тут не сложилось. Как и с французским «Гавром», который пригласил меня в 87-м году после турнира городов-побратимов. Прислали в «Зенит» письмо, но выяснилось, что уезжать мне, как всегда, рано — я же еще с чемпионских времен в команде был самый молодой. И даже отыграв в ней восемь сезонов, оставался «молодым».

А как я в ЦСКА не попал? Года четыре меня от армии скрывали как могли. То в больницу «Зенит» прятал, то в Сочи отправлял, то на базе скрывал так, что найти было невозможно. В военкомате был приказ меня любыми средствами достать, у людей звездочек на погонах из-за этого не прибавлялось. Моим родителям уже надоело, что к ним регулярно приезжали солдаты с автоматами.

Году к 89-му, когда все в «Зените» пошло под откос, мне это надоело, и я решил «сдаться». 3 декабря пришел в военкомат, дал им паспорт, они были счастливы. Сказали прийти 3 января. А 27 декабря вдруг звонок с просьбой зайти. Чувствую — что-то странное. Прихожу — а там сидит бедный капитан, который за мной столько лет гонялся, бросает мне паспорт и говорит: «Иди отсюда. Только прошу тебя — пропишись в Выборгском районе, иначе мне никогда не будет повышения». А у меня в Выборгском была однокомнатная квартира, прописан же я был у родителей в Калининском. Я был в шоке. Как же так — столько лет за мной гонялись, а теперь сами возвращают паспорт и говорят идти на все четыре стороны? Оказалось, вопрос о том, чтобы я остался в «Зените», был решен на уровне первого секретаря Ленинградского обкома партии Зайкова. Такой вот я был питерский, такой нужный — что не отпускали меня отсюда, даже когда я уже сам сдался в армию.

А потом, когда мы уже вылетели, в 90-м в «Зенит» пришел тренер с Украины Анатолий Коньков. Есть люди, которые запоминаются тебе на всю жизнь. Он был как раз из таких.