Не нужно тебе говорить, что вместе со мной крепко тебя обнимают наши старики, – теперь нас четверо. Все здоровы, обними за нас и брата Михаилу. Усердный поклон почтенным твоим сестрицам. Не порадовал ты меня известием, что вы хвораете; пожалуйста, оставьте эту дурную привычку – она в наши годы никуда не годится. Скажи мой привет Катерине Петровне и напомни, что если она поедет за Урал, то на дороге ее Ялуторовск, где все радушно желают ее видеть. Кажется, она знает нашу здешнюю вдову Александру Васильевну. Пусть из Уковского завода скажет, чтоб ее везли прямо в дом Бронникова: на этой станции все знают этот дом.

В одно и то же время, как тебе, писал и Горбачевскому – до сих пор от него ни слуху ни духу. Видно, опять надобно будет ждать серебрянку,[400] чтоб получить от него весточку. Странно только то, что он при такой лени черкнуть слово всякий раз жалуется, что все его забыли и считает всех перед ним виноватыми. Оригинал – да и только! – Распеки его при случае.

Иоссе мне понравился, он зимой должен опять быть здесь проездом из России. От него ты будешь иметь грустные об нас всех известия, которые иногда не укладываются в письмо. Мне пришло на мысль отправить эти листки к Д. Д. С. Он тебе их вручит. Таким образом и волки сыты и овцы целы![401]

Виделся ли ты с Софьей Григорьевной? Я слышал, что она поехала в Кяхту. Мне было очень приятно с нею здесь провести денек. Добрая женщина, без всяких вычур появления. – И отрадная страничка в наших памятных тетрадях. Я счастлив за С. Григорьевича.

Прощай покамест. Будьте все здоровы и веселы. Ты мне не говорил, есть ли у твоего брата потомство? Пожми руку ему и всем вашим дамам.

Верный твой И. П.

Все мои в России, благодаря бога, здоровы и попрежнему продолжают опекать меня. У Николая две дочери и сын. Я ему даю об вас весточку. Он с дружбою всех помнит.

И. П., приветствуя Дмитрия Дмитриевича, просит передать это письмо Николаю Александровичу Б.

149. Г. С. Батенькову

Непростительно мне, вечному писаке писем, что я до сих пор не благодарил вас, добрый друг Гаврило Степанович, за ваши листки с экс-директрисой. Из последующего вы увидите причины этой неисправности и, может быть, меня оправдаете.

С того нужно начать, что Марья Александровна со всем своим причтом явилась в сумерки 3 сентября прямо в дом Бронникова. Хозяин, только что вышедший из бани, вышел встречать ее. Разумеется, тотчас подали самовар. Тут и слезы и толки бесконечные…[402]

Мы прожили вместе до 12 сентября. После обедни, в этот день после обедни отслужили панихиду по Муханове и, отобедавши, посадили дорогих гостей в экипаж. Мрачно мне было думать и теперь мрачно думается о доброй Марье Александровне. Я при ней и хохотал и дурачился, но все это было не совсем искренно. Она едет бог знает зачем к людям ей совершенно неизвестным. Надобно самые счастливые стечения обстоятельств, чтобы она ужилась с родными своего жениха, к которым она как с неба свалится. Много мы об этом говорили. Она сама понимает и говорит, может быть, возвращусь в Сибирь. Вообще наша Марья Александровна – ходячий пример преследования судьбы. Что она вытерпела – это страшно. Впрочем, нельзя и не сказать, что она сама много портила свою жизнь. Почему бы под конец не остаться в институте. Нет! нужно было задумать новое супружество, которого я никак не понимаю. Однако довольно об этом. Дай бог, чтоб она, с теплой душой своей, успокоилась. От души ей этого желаю.

14 августа обедал у меня курьер с устья Амура Корсаков, – мы с ним выпили шипучку за окончание экспедиции. – Поскакал в столицу, и в газетах я уже читал, что его произвели в полковники. Лишь бы какой-нибудь винтовой англичанин не сбил с позиции оставленный отряд на Сахалине. – Теперь все так сложно, что мудрено загадывать вперед. Кто поживет, тот увидит, чем эта история разрешится. Все-таки ясно одно, что Россию поставили в довольно глупое положение. Кто сидит в главе, тот должен уметь заглядывать вперед, а если слеп, то виноват. По какому-то предчувствию я убежден, что и из этой беды мы выйдем сухи, но усилия опять большие. – Сколько раз давал себе слово не касаться этого предмета, а все невольно болтаешь. Беспрестанно мысль занята современностию и мрачною и сложною…

Может быть, вы уже видели Молчановых, а я только жду их – и жду с стесненным сердцем. Последние вести, что его провожают подписным обедом по 25 целковых с лица. Я ничего тут не понимаю. Боюсь только заплакать, когда придется обнять Неленьку. Не раз спрашиваю себя: за что такой ее удел? – fatum[403] в полном развитии лежит над этой юной, милой женщиной. Подкрепи ее та сила, которая действует независимо от всех наших соображений. Пишу это глядя на синичку, она раскинулась на моем окне в мильоне цветов свежих и веселых. Такова бы должна быть участь Неленьки. Существенность иначе гласит.

В Тобольске Вольф очень хворает. Не могу дождаться почты, чтоб успокоиться на его счет.[404] Там из наших знакомых умер Жилин (Петр Дмитриевич) и прокурор Францев.

Менделеев вразумлен. Он часто пишет с Колывани к своей сестре. Доволен своим местом и понимает, что сам (независимо от вашего покровительства) должен устраивать свою службу.

Завтра Сергиев день, у нас ярмарка, меня беспрестанно тормошат – думают, что непременно должно быть много денег, а оных-то и нет! Эти частые напоминания наводят туман, который мешает мыслям свободно ложиться на бумагу. Глупая вещь – эти деньги; особенно когда хотелось бы ими поделиться и с другими, тогда еще больше чувствуешь неудобство от недостатка в этой глупой вещи. Бодливой корове бог не дал рог. И сам уж запутался.

Верный ваш И. П.

Наконец, пришла почта и сказала, что Вольфу получше. Обещают даже, что он совершенно поправится. В этом случае всегда готов верить на слово.

150. П. Н. Свистунову

Два слова в ответ на ваше письмо от 15 сентября, которое у меня уже давно, добрый Петр Николаевич!

Вы уже должны знать от Павла Сергеевича [Бобрищева-Пушкина], что «L'oncle Tome»[405] уехал с Якушкиным в Иркутск. – Якушкин в последнем письме просит чтобы я ему переслал Милютина[406] и отчеты по училищам, которые у вас остались. Пожалуйста, доставьте мне все это; я найду возможность перебросить в Иркутск.

Ив. Дм. лечится. Говорит, что раны опять на ногах, но Персин уверяет, что все должно пройти. Дай бог! Все вообще не весело в нашей семье, рассеянной по Сибири. – Неленька говорила мне, что Катерина Ивановна, очень похудела и хворает. Заботлива и за нее.

Матвей мне говорил, что вы хотите участвовать в сборе для bon ami.[407] Когда-нибудь пришлите ваши 10 целковых. Я надеюсь к ним еще кой-что прибавить и все отправлю. Вероятно, он обратился и в Иркутск, хотя и там, при всех богатствах, мало наличности. Как это делается, не знаю.[408]

Спешу; обнимаю вас за себя и за всех наших.

Матвей к вам писал с почтой.

Мои здоровы.

Просите гомеопата о портрете Волконского. Миша, верно, уже кончил.

Татьяне Александровне пожмите руку – деток ваших приласкайте.

Верный ваш П.

Сегодня празднуем у Тулинова – он Яков.