Серега, мой товарищ, подло бежит вперед и быстро запирает дверь на защелку. Теперь нам не попасть обратно в детское отделение. Безобидная шутка.

Я остаюсь с Таней наедине и совсем не знаю, что говорить. Я подхожу к запертой двери, стучу и прошу открыть. Ответа нет. Я поворачиваюсь и вижу Таню. Она сидит, касаясь спиной стены, и смотрит на меня.

Мы молчим. Тишина гудит. Темно.

— Боишься? — она говорит.

— Нет. Странно это.

— Да, странно.

Мы снова молчим. Сидим рядом плечо к плечу и молчим.

— А хочешь я спою?

Я киваю.

Она пела Yesterday. Великую песню великой группы. О любви.

Тогда я не понимал слов, но я чувствовал что-то. Как будто реальность выворачивалась наизнанку. Я ощущал присутствие иного, странного, главного.

Она пела. А я глядел на неё.

Однажды настает пора

Поверить только во вчера…

Фонарь с улицы светом проникал в коридор, где сидели двое и молчали, и делал их лица зелеными.

Два зеленые человечка с какой-то там планеты.

После Серега вернулся.

— Поете?

Через два дня её выписали.

12.10.

К невропатологу я должен был попасть в 11.30. Но пока сижу в коридоре. Скоро, скоро.

С-к-о-р-о.

Но не сейчас.

Парадокс состоит в том, что я знаю в точности до каждого слова, что она напишет мне.

Ну, во-первых, коронное — «жалоб нет».

Во-вторых, «Ди-з. Диабетическая полиневропатия, начальные проявления».

В-третьих, маленькая кругленькая печать и кривая подпись.

Почти то же самое записано в моей выписке из Института Эндокринологии от 1998 года. Мой диагноз не меняется уже почти десять лет.

Странно.

Вот она стучит мне по коленкам резиновым молоточком, потом водит круги по ногам иголкой, просит коснуться пальцем носа с закрытыми глазами, спрашивает о жалобах. Я знаю все наизусть.

12.30.

Окулист.

Сначала вперед проскочила личность с платным талоном (они идут без очереди). Потом пришла какая-то медсестра с дочкой: их тоже приняли в обход меня. В конце концов, очкастая докторша выглянула на секунду из проема своего кабинета и известила всех, что у неё перерыв. Полчаса.

12.38.

Я не выдержал. Я вломился без стука. Врач, не прожевав, сглотнула что-то и злостно взглянула на шум — и увидела меня. Возможно, я смотрелся глупо. Но я сказал ей все. Я читал в её очках слово «наглость». С губ же отчетливо слетело:

— Выйдете, пожалуйста!

И после секунды:

— Я тебя позову.

Молодая медсестра с красивой фигурой и светлыми волосами дефилирует мимо меня с горячим чайником.

— Выйди.

И я снова в коридоре. Смотрю в глянцево-истертый пол. Тени больных отражаются в нем странными серыми фигурами. Платоновские идеи, возможно, были такими. Спасение в воспоминании. И я вижу перед собой Елену Витальевну. Роскошную брюнетку, добрую, как мама, заботливую и нежную. Моего врача.

«Я больше не буду плакать»

И я не плачу. Никогда.

12.45.

— Заходи, молодой человек.

Моя жизнь — это бесконечный коридор с множеством дверей. Магический театр. Странное путешествие по изломам собственной судьбы с загадочным названием диабет. Сахарная болезнь.

Какую бы дверь я не решил приоткрыть, я каждый раз снова вхожу в себя. Невысокого двадцатиоднолетнего парня с безмолвным провожатым позади.

Я ищу… Чего?

Как будто я что-то оставил за одной из этих дверей.

Мистика очереди, клетка невыносимости ожидания, отражение серых теней.

И я за одним из этих белых деревянных прямоугольников на петлях и надписями черным.

Так странно.

Что хочет сказать диабет?

На экране — мое собственное сердце. Чок-чок-чок. Сокращается.

— Видишь? — спрашивает она.

— Ага.

— Здорово, правда? Они у всех такие разные и все так бьются. Здорово!

Она молодая, только-только вышла из института. И к ней, на 9 этаж, наш брат диабетик очень любил ходить. Не только для того, чтобы проверить сердце: она со всеми говорила. По-простому. А нам только этого и надо.

Она же делала мне УЗИ. Выяснила, что у меня ротация правой почки и перегиб желчного пузыря. Она видела меня изнутри. Я, кажется, ей понравился. Впрочем, ей все нравились. Изнутри.

«Здорово».

Хорошая она была. Жалко, что я не помню её имени.

Эта статья до сих пор где-то хранится.

Там рассказывалось о том, как некая женщина с помощью собственной мочи смогла вылечить диабет. Просто пила её.

Бред скажут вам сегодня.

Я подтвержу. Я попробовал. Один глоток.

Вполне возможно, что со временем привыкаешь. Мои родители хватались за любую соломинку, которая хоть как-то могла помочь излечить их сына. Теперь они свыклись. Теперь это также их судьба, как и моя. А тогда они боролись.

Хоть поначалу я и сопротивлялся, но вконец сдался, из любопытства, наверное.

Моча на вкус сладкая и соленая одновременно.

Я поднес горшок с соломенной жидкостью к — носу и запах ужаснул меня (там нужно было ещё её и настаивать какое-то время). Зажмурив левый глаз и сморщившись, я глотнул. — И сразу бросился чистить зубы.

Истина: диабетикам лучше воздерживаться от сладкого.

Чтобы это не особо чувствовалось, есть миллионы различных имитаторов конфет, шоколада, вафель, и т. п. Но все это заменители.

З.А.М.Е.Н.И.Т.Е.Л.И.

Любой нормальный диабетик со стажем запросто откажется от них в пользу настоящего. Исключая сахарный песок, конечно.

Я: мне также нравятся наши русские диабетические вафли на фруктозе. И некоторые шоколадки (только отечественные). А вот конфеты — увольте. Тошнит.

Запретные плоды.

Помню, мы всей семьей отчего-то уставились в окошко и видели, как через весь двор идет почтальон с огромной коробкой черно-желтого цвета. Кому бы это? — думали мы. Оказалось, нам.

Гуманитарная помощь из Германии.

Там было все для диабетиков. Какао. Соки. Орехи. Консервы также. Черничное варенье. И джем какой-то. Упаковки заменителя. И т. д. и т. п.

Коробки хватило на неделю. Ели всей семьей. Тогда туговато было: новая страна, деньги, все. Неделя райской жизни из черно-желтой коробки, собранной где-то в далекой Германии, в которой я никогда не был.

В теории диабетик просчитывает т. н. хлебные единицы, содержащиеся в любом блюде. Одна хлебная единица — две единицы инсулина. 1=2 — то соотношение, которое ты должен запомнить.

Я не производил никаких подсчетов уже давно. И вообще я как-то позабыл, что такое диета и режим питания. Нет, слежу за уровнем глюкозы и т. д. Не пропускаю уколы, не забываю о них, как в 15 лет (все в этом возрасте забрасывают диабет).

Но диета. Нет.

Чай — четыре таблетки «Милфорда» и два «Золотых ключика». Это классика, я так люблю.

Люблю жареную картошку (но не фри).

И сосиски.

Мясо, кстати, хлебных единиц не содержит, а в одной конфете их целых две. 1=2. Меняется ли от этого что-нибудь? Для меня — нет.

Непорядок, конечно. ДА. Плохо.

Однако же диета не для меня.

Диабет простит. Или нет?

Овсянка по утрам, посыпанная слегка сахарной пудрой.

Уммм, yummy.

В километре от санатория находилось огромное гороховое поле. Наш номер сповадился туда. Собирали пакетами, а вечерами ели. И специфический дух вселялся в комнаты, не покидая их до самого утра. Зато горох был хорош.

В палате всегда водилось спиртное. Старшие доставали откуда-то. А распивали на 12-м этаже, где-то на чердаке, ну и, иногда, прямо в палате, при этом всех просили отвернуться.

Когда я тоже стал старшим, это случилось в санатории, спустя три года, я тоже с другими старшими покупал пиво в магазине. Мне не нравилось. А сейчас я антиалкоголик. Диабет сделал меня таким.

В учебниках вы прочтете: алкоголь понижает уровень сахара в крови.

На самом деле, первоначально он взлетит у вас довольно-таки высоко и лишь затем резко снизится. Часто совершаемая ошибка — сделать укол. Гипо тогда неизбежно. Миллионы лопнувших сосудов головного мозга.