Но, как правило, Ленкины благие намерения не успевали вымостить дорогу в ад, и все оставалось на прежних, околорайских позициях. И лишь по истечении какого-то времени Ленка стала замечать: ощущения, что она испытывает от физической близости с Малышом, все меньше напоминают ту прежнюю, вполне земную радость, возникающую у всех нормальных людей в процессе здорового и хорошо организованного секса.

Какая там радость? Необъяснимая, болезненная, нестерпимо томительная мука расщепляла Ленку на отдельные невесомые атомы, распыляла по всей вселенной и возвращала на землю только через миллиарды лет. Чудо материализации происходило, но того умиротворения, что должно было его сопровождать, не случалось, да Ленка и сама уже не ждала прежних лучезарных восторгов, к которым недавно так стремилась.

Что воля, что неволя – все одно. Что наслажденье, что страданье? Взять этот свет или хотя бы тот: все не имеет внятности и смысла.

И в один прекрасный день она решила перестать вставлять палки в собственные колеса и полностью отдалась на волю случая. Ленка прекратила контролировать свои чувства, уменьшая предсказуемостью своих порывов высокое напряжение их отношений. Эта ошибка простительна юным неокрепшим душам, но тем, кому «немного за тридцать», уже пора бы научиться вести себя соответственно возрасту.

Но Ленкина многострадальная крыша, как и в юности, летела параллельно земле, возмущая своим стремительным движением и без того сложную геомагнитную ситуацию. Чем выше по шкале «игрек» росла амплитуда ее любви, тем чаще по шкале «икс» становились временные расстояния между фазами ее нервных срывов. Ленка вполне осознавала неправильность своего поведения, но остановить неуправляемую ядерную реакцию еще не удавалось никому.

Она стала нервной и подозрительной. Ее материнская опека из ласковой и незаметной превратилась сначала в докучливую, потом в неприличную и в конце в назойливо-непотребную. Малыш и пары часов не мог самостоятельно просуществовать без своей мамочки. ЧТО ты делал? ГДЕ ты был? И, естественно, до кучи, КОГДА я тебя увижу вновь?

Малыш стал пропадать. Сначала на часы, потом на дни и вскоре на недели. Голос тетки в его сотовом становился все резче и язвительней: «Сорри, но моему любимому абоненту этот вид связи на фиг сдался». О какой такой связи идет речь? Если о мобильной, то так и быть. Мы, может, и перетопчемся. А если о человеческой, то как, простите, жить дальше? Жить или уж лучше не жить? Вот, собственно, в чем вопрос.

Вопросы слетались к Ленке, как вороны к падали. Над ее головой они спаривались, размножались, и каждая вновь нарожденная тварь норовила клюнуть побольнее: где он, с кем, на ком и за что тебе все это?

В свободное от приступов самоистязания время Ленка дежурила под окнами Малыша в тщетной надежде выследить его новую счастливую обладательницу. Унижение, которое она при этом испытывала, было настолько велико, что она даже не пыталась с ним бороться. Да разве можно было его победить? Тут ты или беременна, или нет. И как надежда на обзаведение потомством умирает вместе с благополучным приходом месячных, так и Ленкино предрвотное состояние пропадало само по себе с появлением на ее горизонте одиноко качающейся фигуры Малыша.

Не надо обладать обширной и многофункциональной памятью, чтобы сопоставить факты и догадаться, что Малыш ушел от Ленки не к другой бабе, а в самый обыкновенный, примитивный и незапланированный запой.

К столь интересным и многообещающим событиям Ленка готова не была. Ладно бы совместная, радостная и хорошо организованная выпивка, с кем не бывает, а тут вдруг на ровном месте случается это не по-детски жесткое, всамделишное приключение с незнамо каким финалом, и ты стоишь перед своим героем, как лист перед травой, не зная, кому из участников немой сцены соломку подстелить.

Но со временем Карлсон обвыкся, втянулся и даже научился летать по утрам за водкой для их совместного с Малышом опохмела. Их общих, не таких уж и больших денег стало катастрофически не хватать, и Ленка, жужжа моторчиком, начала носиться по всей Москве в поисках добычи. Однако граждане давно перестали сушить пододеяльники на крышах, и, даже если бы Карлсон и мог притвориться приведением, без отстегивания «бабок» никакое телевидение им не заинтересуется. Авторские на счету давно кончились, мелкие сборные концерты выпадали крайне редко, непроданные песни пылились где-то в столе у Игоря, да и сама жизнь становилась жестче и скупее на праздники.

Однажды Ленка непреднамеренно, вкось увидела свое отражение в зеркале и вздрогнула. В первое мгновенье она удивилась тому, что кроме нее в доме Малыша находится еще какая-то незнакомая тетка, во второе мгновенье она поняла, что эта тетка чем-то на нее, Ленку, неуловимо похожа, и только третье окончательное мгновенье заставило ее прозреть и узнать в зеркале самое себя.

Все! Больше не могу, подумала Ленка. Надо выходить из всего этого безобразия и Малыша вытаскивать за шкирку.

Малыш лежал на диване в защитной позе эмбриона. Волосы падали на лицо и почти полностью его закрывали. Ленка потрясла Малыша за плечо:

– Просыпайся!

Тот не шелохнулся.

Ленка стала трясти сильнее:

– Уже утро, Малыш, просыпайся.

Когда после третьей, самой мощной попытки он остался лежать бездыханным, Ленка не на шутку испугалась.

Она пыталась вызвать скорую, но когда на другом конце провода узнали в чем, собственно, дело, то ехать наотрез отказались. Правда, смилостившись, посоветовали Ленке вызвать платного врача, который за пару тысяч рублей любого выведет из запоя.

У Ленки за подкладкой в кошельке лежали неразменные сто долларов, ей подарила их мать на прошлый день рождения, сказав, что они обязательно притянут к ней деньги. Деньги ни разу не поддались Ленкиному ненавязчивому обаянию, и вот теперь, недолго думая, она решила использовать их по прямому назначению.

Примерно через час в дверь позвонили.

На пороге стоял длинный очкастый дяденька, чем-то отдаленно напоминающий артиста Черкасова в роли сумасшедшего ботаника Паганеля.

– Когда клиент пил последний раз? – сурово спросил он.

– Не знаю, – растерялась Ленка.

– Понятно... – Паганель, потирая друг о друга свои длинные сухие щупальца, наклонился над Малышом: – Давно он так?

– Давно.

– Понятно.

– Что вам понятно? – не выдержала Ленка.

– Будем лечить, – неопределенно ответил он, доставая из своего портфеля одноразовые шприцы и картонные коробки с лекарствами.

У Ленки комок подкатил к горлу, и она, чтобы всего этого не видеть, вышла в коридор.

– Детонька! – позвал ее доктор. – А нет ли у вас какой-нибудь веревки, чтобы капельницу к люстре привязать?

Ленка долго металась по квартире и не нашла ничего, кроме пояса от своего собственного халата. Паганель поднял руки и легко дотянулся до самого верхнего венца люстры. Хрустальные висюльки дернулись и заныли жалобно, как две гитары.

– Можно мне выйти? – умоляюще попросила Ленка.

– Иди, детонька, иди, – милостиво разрешил эскулап, – чайку мне там спроворь.

Ленка вышла на кухню и в изнеможении опустилась на некогда любимый ею трон. Потом спохватилась и стала где-то под столом искать чайник.

Примерно через полчаса пришел Паганель.

– Не боись, – засмеялся он, – и не таких вытаскивали.

– Что с ним, доктор? – И Ленка чуть не заплакала от досады, осознав весь идиотизм вопроса, который только что задала.

– Жить будет, – заржал весельчак Паганель, – но не очень долго.

– Как? – охнула Ленка.

– А так.

– Что вы такое говорите? – не поверила Ленка.

– Алкоголизм, детонька, – это медленная смерть. Я вам как специалист говорю.

– А что же делать?

– Бежать, дорогая моя, бежать. И как можно скорее.

– Что вы имеете в виду?

– Спасайся, дура, – не выдержал доктор, – или он тебя утянет туда, куда Макар своих гусей не гонял.

– И что, совсем ничего нельзя сделать? – всхлипнула Ленка. – Закодировать там, задинамить, таблетку какую-нибудь вшить?