II

ОГОНЬ

Колумб в Португалии. Женитьба. Последняя попытка бежать от судьбы. Секта ищущих Рай, тоска по Раю.

Испания. Колумб стремится проникнуть в свастику власти. Годы гражданской войны. Укрепление империи. Грозные признаки ангельской породы у Фердинанда и Изабеллы. Торквемада и энергия грехоборения. Римско-католическая империя.

Беседы в Теночтитлане. Верховный Жрец предсказывает воинам-орлам приход бородатых людей из-за моря, речь о чистоте и благородстве христианской доктрины.

27 февраля. Тайный ритуал. Родриго Борджиа, будущий папа Александр VI, помазан Фердинандовым семенем. Ватикан избавляется от пиетистской дряблости. Возрождение.

9 апреля. Паноргазм Колумба. Тайная секта ищущих Рай учреждена. Договор с Изабеллой Кастильской скреплен печатью.

Таверна «К новой Македонской фаланге». Вольные солдаты, проститутки, карточные шулера, игроки в кости, проповедники без сутан, карьеристы без плана действия. Дождь лил все сильнее, и грязь летела на желтые башмаки Христофора.

Он знал, что добрался лишь до периферии, одной из самых сухих и дальних ветвей древа власти, структуры, которая в те времена представлялась не вертикальной (как знаменитая пирамида Вэнса Паккарда), а плоской, закрученной вправо галактикой, свастикой, совершающей разрушив тельное круговое движение, и щупальца свастики сходились в эпицентре — почти недоступном, вожделенном, — где одетая в зеленую — королевский цвет — парчу из Антверпена восседала, спокойно выщипывая себе брови, Изабелла Кастильская.

Как проникнуть туда? Понадеяться на удачу? Прибиться к какой-либо шальной компании и пуститься, так сказать, во все тяжкие?

Самыми надежными путями были искусство, медицина, приворотные зелья, религиозные учения, спиритизм и спорт. Быть астрологом или педерастом — тоже недурно. Для женщин же, как и во все времена, трамплином служили проституция и любовь.

Зеваки нередко видели, как за одно утро в путь отправлялись артель прокаженных, компания звездочетов, готовых предсказать скорую гибель Боабдилю[24] и счастливую судьбу принцу Хуану, а также итальянские канатоходцы в обтягивающих трико и расшитых блестками куртках — они тащили на себе стойки, канаты и трапеции.

Но уже к вечеру или несколькими днями позже они возвращались назад — потерянные, разочарованные, вновь выплюнутые на темную обочину галактики, раздавленные конкуренцией. Кое-кто успел изведать палок Святого братства. Кого-то ограбили болгары, а кого-то и прикончили (в канавах постоянно вылавливали трупы), если несчастный по оплошности не имел чем откупиться от грабителей.

Да, от всякой власти исходит жуткая реактивная сила.

— Хочется в рай, да грехи не пускают, — досадливо пробормотала толстая толедская проститутка, расправляясь с заварным кремом. (Веки покрыты изящным голубым с золотом узором.)

Серый, мрачный вечер. Тоска, одиночество. Он снял желтые башмаки, купленные у испускавшего дух миланца, и принялся счищать с них грязь. Вот ведь не просто покупка, а выгодное вложение капитала. Башмаки были не только вытянутыми и остроносыми, как того требовала французская мода. Главное, носы их поднимались вверх и закручивались спиралью в три оборота. А внутри спирали располагался прелестный бронзовый бубенчик.

С тупой покорностью отчаявшегося человека оттирал он их теперь влажной тряпкой, пока не проглянул, победно сияя, его любимый канареечно-желтый цвет.

Отовсюду послышались шутки. Кто-то швырнул в него костью, разумеется, уже обглоданной собаками.

Ужасные люди. Их гнал в Испанию нюх. Здесь, чуяли они, затевалось что-то великое. Сюда стекались ландскнехты (как Ульрих Ницш), которые не соглашались на ту новую роль, скорее полицейских, чем воинов, что уготовили им бургомистры. Сюда бежали люди, смелые поступком и мыслью, бандиты и праведники из ганзейских городов, где на первые роли выходили судейские, богатые галантерейщики и евреи, подвизающиеся на ниве науки и искусства и уже заполняющие полотна немецких и фламандских костумбристов (семейство Арнольфини и толстозадые важные аптекари с трубками в зубах на картинах Гольбейна).

Испания давала великий шанс. Искатели приключений ехали сюда из Фландрии, Бургундии, франции…

В Испании той поры легко могли найти себе удобные щели наглый авантюризм, любая низость и цинизм.

Грозные властители Фердинанд и Изабелла — католики в строгом смысле этого слова — стояли за разрушение всех устоев, мешавших человеку быть человеком.

А пока? Какая мука! Какие тоскливые дни! Какие серые вечера! Колумб с зажатыми в руке желтыми башмаками — двумя эоловыми арфами, ждущими порыва ветра, — сидит одинокий, опустошенный, тупо глядя на слепого гитариста, который сменяет лопнувшую струну. — Какая тоска! — восклицает Христофор.

Ковалась великая, единая, сильная Испания. Но без насилия, насилия всякого рода, цели не добиться. Об этом знали и Фердинанд, и Изабелла.

Так, разом, переселить смирный, трусливый народ в империю. Вытащить его за волосы из болотного покоя. Ведь все вокруг было заражено глубинной ненавистью к жизни, затянуто средневековым мраком. Все было строго рационализировано, враждебно человеческой плоти, враждебно инстинктам и чувству. Рациональное христианство укрывшихся за монастырскими стенами клириков, выцветших монахинь и сплетничающих семинаристов. Тихая заводь для отчаявшихся и немощных, чья добродетель рождалась бессилием. Вечером — шелест литаний. Ночью — бесовские соблазны. Сон при свете дрожащей свечи. Безрадостный блуд.

Настоящий король — не больше чем выразитель глубинных инстинктов целой расы, целого народа. Фердинанд и Изабелла ощущали, что, бросая в костер еврея, они прижигали in nuce[25] извечную христианскую язву.

Ничто не мешало им встать на сторону римского католицизма.

Но в Испанию стекались крепкожильные кондотьеры. Прибывали люди, погибавшие в узколобой обывательской Европе, которая мечтала превратиться в интернациональное купеческое сообщество. Эта Европа предлагала тем, кто хотел выплыть, два пути: оптовая торговля либо разбой.

Юные монархи были мудры: на разнузданное языческое празднество можно попасть лишь сквозь дверцу закостеневшего суеверия. При народе они поддерживали папу. И соперничали с, епископами в изнурительных молитвенных турнирах. (Изабелла в бешенстве кричала, когда задремавший монах из хора вдруг пускал петуха.)

И далеко не один искренне и бесхитростно верующий священник пошел на костер, обвиненный в тайной симпатии к иудейству.

Королевство только начало крепнуть. Параллельно шли две войны: тайная, внутренняя, и внешняя. Вторую и описывали историки. Ведь история сообщает нам лишь о великом, громком, видимом. О тех событиях, что завершаются парадами и торжественными мессами. Потому-то история, изготовленная для официального потребления, столь пуста и банальна.

Так вот. Шла война между Фердинандом и Изабеллой, и значение сих сражений трудно переоценить. Война тел, война двух полов — она-то, по правде говоря, и легла в фундамент современного Запада и предопределила все ужасы, с ним связанные.

Все началось с коронации Изабеллы. Шага, с ее стороны, внезапного, удивительного и, пожалуй, опрометчивого. Это событие произошлЪ на следующий же день после смерти Энрике IV. То был настоящий putsch 13 декабря 1474 года. Мужская гордость Фердинанда была задета самым чувствительным образом. Он находился тогда в Сарагосе, и с ним не сочли нужным даже посоветоваться. Ему, мужчине, Изабелла не уступила главной роли.

Сегодня мы вправе предположить, что во дворце в Сеговии Изабелла страстно мечтала о смерти Энрике IV, ждала ее. Подгоняемые принцессой, день и ночь трудились швеи, готовя ей облегающее платье из шелка и пышную горностаевую мантию, расшитую жемчугом.