– Нет, она была светленькой, как ангел Божий. Мы с Сенетом пошли в отца. И всем нам казалось, что мама – первая из первых красавиц мира. Я даже сказать тебе не могу, до чего же мне приятно снова видеть ее изображение и держать в руках ее книги. Благодарю вас, милорд. – Поймав его руку, она поднесла ее к губам и жарко поцеловала ладонь. – Благодарю вас.

– Изабель… – Голос Сенета прозвучал так резко и напряженно, что все обернулись. Он стоял у дверей рабочего кабинета сестры, и лицо его казалось белее недавно выпавшего на улице снега. В руках юноша держал что-то длинное и узкое, завернутое в лиловый бархат. Изабель ободряюще улыбнулась ему и протянула руку.

– Иди сюда, Сенет. Если ты уже догадался, что это такое, я уверена, что ты, как и я, захочешь, чтобы этим владел сэр Джастин, и никто другой.

– Да, – пробормотал Сенет, широким шагом направляясь к сестре. – Хочу.

Он передал таинственный предмет в руки Джастина и отступил на шаг, наблюдая, как тот разворачивает сверток. Под дорогой тканью скрывался тяжелый меч изумительной работы, с рукояткой, украшенной семью крупными, сверкающими сапфирами,[18] расположенными в форме креста.

– Господи помилуй!.. – благоговейно прошептал Джастин, и его воспитанники столпились вокруг него, с восторгом рассматривая дорогое оружие.

– Какая красота! – произнес Джон.

– Настоящее чудо! – согласился с ним Кейн.

– Это лучший меч из всех, что мне доводилось держать в руках! – заявил Джастин, поднимая смертоносное лезвие высоко в воздух. – В жизни своей ничего подобного не видел!

– Этот меч принадлежал нашему отцу, – тихо проговорила Изабель. – А до него – его отцу. Я знала, кому мой дядя продал этот меч, и попросила сэра Александра воспользоваться моей долей прибыли от угольных копей, чтобы разыскать и выкупить его. Мне казалось, что тебе будет приятно получить этот меч, тем более что ты так любишь сам изготавливать оружие.

– Приятно? – повторил Джастин, недоверчиво разглядывая клинок, и покачал головой, словно желая развеять чары. – Но этот меч по праву должен принадлежать Сенету. Ведь это – меч вашего отца.

– Нет, – ровным голосом ответил ему Сенет. – Мне он не нужен. Изабель права. Если по праву этот меч принадлежит мне, тогда я с величайшей радостью и от чистого сердца присоединяюсь к моей сестре. Милорд, этот меч – ваш.

– Клянусь, я буду бережно хранить его, – торжественно поклялся Джастин. – Всю свою жизнь, до последнего дня, я буду помнить об этом.

– Так же, как и я буду помнить, что ты вернул мне книги моей матери, – откликнулась Изабель. – Я еще никогда не получала столь драгоценного дара. Сенет, посмотри… Ты помнишь?

Сенет опустился на колени и наклонился, рассматривая рисунок, на который указала ему Изабель. Лицо его побелело, дыхание стало прерывистым, и, наконец, он медленно поднял руку, дотрагиваясь до лица изображенной на пергаменте женщины.

– Мама… – прошептал юноша и с трудом перевел дыхание. – Да, я помню… Я… – он снова судорожно вздохнул и вдруг рывком поднялся на ноги.

– Сенет! – раздался голос Изабель, но Джастин опустил руку на ее плечо, не давая броситься следом за братом, ринувшимся из залы в темный коридор, соединявший новую часть замка со старой башней.

Он не замечал, что его покрывают хлопья снега. Напротив, ему было приятно ощущать на своих пылающих щеках их нежную прохладу. Схватившись за покрытые инеем камни низкого парапета, Сенет наклонился вперед, пытаясь выровнять дыхание, однако странные, полные неизъяснимой боли звуки неудержимо рвались из его груди на волю. Наконец слезы градом брызнули из глаз, обжигая лицо соленым пламенем страдания. Слезы все катились и катились, и, странно чувствуя себя в чем-то виноватым, он торопливо смахивал их ладонью.

Да, я помню.

Сенет, не в силах больше сдерживаться, громко всхлипнул, грудь его горела огнем.

Да, Изабель, я помню.

Он опустил голову, уже не пытаясь сопротивляться душевной боли. Он ни с кем и никогда не говорил о своих родителях с того самого дня, как стал бесправным рабом сэра Хоутона. Бывшие товарищи по учению лишь злобно издевались над ним, когда он проплакал целую неделю после ареста отца и суда над ним. Его жестоко избили, и с тех пор он поклялся не давать больше воли слезам, однако все часы горестного бодрствования в отведенном ему чулане он проводил за горячей молитвой, страстно тоскуя по своим родителям. В день казни отца на него напялили женское платье и заставили плясать в пиршественной зале, развлекая собравшихся гостей, которые хохотали и швыряли ему монеты. Однако мальчик, кривляясь, не улыбался, как того требовали пирующие, и сэр Хоутон пригрозил Сенету плетью, готовясь пустить ее в ход. Сенет не уступал. Когда на его обнаженную спину обрушился десятый по счету безжалостный удар, он, благодарение Создателю, лишился, наконец, чувств. Очнувшись в сыром каземате, мальчик понял, что более не помнит лиц своих родителей, не помнит ничего об Изабель. Ничего, лишь что так, кажется, когда-то звали его старшую сестру. Однако забвение оказалось воистину даром Провидения, поскольку теперь у него не было причин проливать горючие слезы.

И вот теперь он вдруг все вспомнил. Вспомнил и маму, и отца, и заботливую сестру Изабель. В мыслях своих сейчас он молился за всех них столь же страстно, как и в первую страшную неделю своих страданий много лет назад.

Повернувшись, Сенет прислонился к парапету и бессильно опустился в снег, уткнувшись лицом в колени и давая волю слезам.

– Сенет!

Он застонал, услышав поблизости нежный голос Оделин. Ему не хотелось, чтобы она видела его в таком состоянии. Ему было стыдно.

– Сенет! – Голос раздался ближе, и теперь в нем звучала тревога. Он слышал, как хрустит снег под ногами Оделин. Она шла по крыше к парапету. – Не надо здесь сидеть, – прошептала она. – Здесь так холодно.

Жар ее тела охватил его, когда она опустилась на колени рядом с ним и обвила руками его неподвижную фигуру.

– Здесь слишком холодно, – повторила она. Ее руки сжимали его все крепче и крепче, и он, не сопротивляясь, уступил ее теплому объятию, а затем вдруг вывернулся и, стремительно обняв девушку, усадил ее к себе на колени, и лицо его уткнулось в ее нежную шею.

Оделин обнимала его и что-то нежно шептала, гладила его волосы, а Сенет в эту минуту испытывал к ней такую любовь, что не знал, как выразить свое чувство словами. Последние пять месяцев она буквально не давала ему проходу, преследовала его, и лишь небесам известно, почему и зачем, а он все скрывался и бегал от нее, ибо Оделин была прекрасна и чиста, а он… Он знал, что уродлив, что тело его покрыто безобразными шрамами, а душа познала в жизни лишь жестокость и насилие, и понимал, что, если Оделин не станет держаться от него подальше, он причинит ей одно лишь горе, какой бы милой и нежной она ни была. А ему не хотелось, чтобы она страдала по его вине.

Он попытался, было произнести ее имя, но язык не слушался, и он успел выдавить лишь: «О-о…» – и рыдания с новой силой сжали ему горло. Затем, содрогнувшись всем телом, он резко оттолкнул девушку и, жадно глотая воздух, поднялся на ноги.

Оделин тоже поднялась и снова нежно обняла его. Сенет не противился этой ласке, хотя и не делал попыток обнять ее в ответ. Он стоял неподвижно, глядя через парапет во двор замка, и пытался овладеть собой, чтобы попросить девушку уйти. Но, хотя рыдания его утихли, а слезы быстро высохли на горящих щеках, он почему-то ничего не сказал, и так они и стояли рядышком, прислушиваясь к дыханию друг друга, пока бесшумно падающий снег покрывал их волосы и ресницы призрачной вуалью.

Неожиданно где-то поблизости послышалось фырканье лошадей, и Сенет, очнувшись, сообразил, что каким-то непостижимым образом руки его обвились вокруг талии Оделин и крепко обнимают ее.

– Что такое? – спросила она, когда он внезапно выпрямился.