«Обвинение гросс—адмиралов Деница и Редера вел сэр Дэвид Максуэлл Файф, с кото­рым мне пришлось скрестить клинки. Все боялись его острого слова. И тем не менее наша полемика на процессе не изменила отношения к нему, как к человеку. Я не забу­ду, как за день до оглашения приговора он пришел ко мне попрощаться. Когда я спро­сил его — разве он не будет присутствовать при объявлении приговора, он ответил: «Буду, но после этого, вы, быть может, не захотите больше подать мне руку».

Однако мы несколько забежали вперед. Вернемся к последнему ходатайству защи­ты гросс—адмиралов. Оно было весьма деликатного свойства: разрешить ее представи­телю отправиться в Лондон и собрать там кое—какие дополнительные данные. Защиту интересовали прежде всего секретные приказы по британскому флоту за период с 1939 по 1940 год.

— Эти документы, — настаивали адвокаты, — важны потому, что среди них имеются приказы о вооружении торговых судов и нападениях их на подводные лодки.

В долгой истории британского адмиралтейства, этого кастового военного учрежде­ния, вероятно, не было случая, чтобы иностранцу, а тем более вчерашнему врагу, разре­шалось рыться в военных архивах. И с какой целью? Чтобы с помощью офицеров адмиралтейства найти документы, которые спасли бы престиж германского флота, пиратствовавшего на морях и пустившего ко дну многие сотни британских торговых судов, уничтожившего за время второй мировой войны сорок тысяч английских мо­ряков.

Как ни странно, помощник доктора Кранцбюллера фригатен—капитан Меккель в Лондон поехал и свою задачу выполнил. Он привез и передал шефу множество доку­ментов с адмиралтейским штампом «Top secret» («Совершенно секретно»). Ну, а тот, разумеется, предъявил их суду.

Приказы адмиралтейства предписывали, насколько это возможно, вооружать тор­говые суда, чтобы они не оказались беззащитными при встрече с нацистскими подвод­ными лодками. Предусматривалось также оборудование британских торговых судов аппаратурой для пуска глубинных бомб.

Можно спорить, теряют ли право на неприкосновенность торговые суда, будучи воо­руженными. Английские власти объясняли необходимость оборонительного вооруже­ния торговых судов во второй мировой войне тем, что нацистский подводный флот, ум­ножая разбойничьи традиции кайзеровского флота, превратил море в арену пиратского разбоя. В данном случае речь идет, однако, не о том.

Когда доктор Кранцбюллер оглашал на процессе документы, добытые в Лондоне его помощником, некоторые иностранные журналисты с полным основанием говори­ли, что само британское адмиралтейство бросило спасательные круги бывшим руково­дителям германского флота. Да и только ли оно? С равным правом то же самое можно было сказать о его американских коллегах.

В один из дней процесса, поднимаясь в зал суда, я заметил в коридоре двух амери­канских морских офицеров, беседовавших о чем—то с доктором Кранцбюллером. Позд­нее, читая дневник Джильберта, мне довелось узнать, что это были адъютанты амери­канского адмирала, присутствовавшего на процессе. Адмирал направил их к Кранцбюллеру, чтобы передать свое мнение. Он считал поведение Деница, как главнокомандую­щего германским военно-морским флотом во время второй мировой войны, с точки зрения международного права безупречным и выражал ему свое уважение. Одновре­менно в знак этакой солидарности американские коллеги рады были поделиться с быв­шим судьей германского флота, взявшим на себя защиту Деница и Редера2, одной вели­колепной мыслью: надо от имени Деница запросить через Международный военный трибунал главнокомандующего американским военно-морским флотом на Тихом океане адмирала Нимица, как вели себя американские подводники в отношении япон­ских торговых судов? Кранцбюллера заверили при этом, что ответ будет обнадеживаю­щим для подсудимых и обескураживающим для обвинителей: американская практика на Тихом океане была такой же, как германская в Атлантике.

Доктор Кранцбюллер и его подзащитные не заставили долго ждать. От имени Де­ница был составлен вопросник на имя Нимица. Этот документ обсуждается в орга­низационном заседании трибунала, которое особенно запомнилось мне, ибо в ходе его случилась весьма досадная для меня неприятность.

Дело в том, что с самого начала судьи решили: организационные заседания не бу­дут стенографироваться. Это было необходимо для того, чтобы члены трибунала чув­ствовали себя здесь абсолютно свободными в выражении своих позиций. Секретари делегаций четырех держав могли присутствовать на этих заседаниях. Я лично не про­пустил ни одного из них и, отдавая себе отчет в историческом значении процесса, вел краткие записи всего происходящего там. Вел до поры до времени. Но как раз к концу того заседания, на котором рассматривалось ходатайство Деница, судья Биддл, зло посмотрев в мою сторону, заявил председательствовавшему лорду Лоренсу:

— Ваша честь, мы ведь, кажется, давно договорились, что наши организационные заседания не будут стенографироваться.

— А в чем, сэр Фрэнсис, вы усматриваете нарушение нашего постановления? На­сколько я могу судить, в этой комнате нет стенографистки, — ответил Лоренс.

— Да, но майор Полторак все время что—то записывает...

Это был конец моим записям, хотя я не видел в них нарушения судейского запрета. И кто бы мог тогда подумать, что тот самый человек, который упрекал меня за мои записи, усмотрев в них неуважение к правилу, принятому судьями, впоследствии ока­жется единственным из судей, кто полностью раскрыл тайну совещательной комнаты.

Достигнув почти восьмидесятилетнего возраста, Фрэнсис Биддл решил, что пора оставить потомству свои впечатления о делах мирских, о прожитом и пережитом. Он написал два тома мемуаров. Определенная часть их посвящена деятельности автора на посту члена Международного трибунала. И здесь он во всех деталях рассказывает, что имело место за плотно закрытыми дверьми, когда судьями закладывались первые камни в основание будущего приговора.

Фрэнсис Биддл не скрывает, что сам он всячески настаивал на оправдании Деница. Настаивал настолько бескомпромиссно, что даже его заместитель Джон Паркер, кото­рый в течение всего процесса во всем поддерживал своего принципала, в конце концов выступил против него.

В связи с этим мне вспомнилась и другая сцена. Как сейчас, вижу медленно подни­мающегося со стула американского обвинителя сэра Дэвида Максуэлла Файфа.

— Господа судьи, — говорит Файф, — доводы, которые приводит доктор Кранцбюллер, сводятся к тому, что для решения вопроса о квалификации действий Деница не­обходимо быть уверенным в том, что практика Соединенных Штатов Америки в под­водной войне отличалась от той, которой придерживалось германское морское коман­дование. По мнению обвинения, это не относится к делу... Вопрос о том, нарушали ли Соединенные Штаты законы и обычаи ведения войны, совершенно не относится к раз­бираемому здесь делу...

Но американский судья Биддл придерживается иного мнения. Он явно солида­ризируется с Кранцбюллером и в книге своей не скрывает симпатий к последнему. Фрэнсис Биддл пишет:

«Кранцбюллер отвечал на возражения обвинителя искусно, спокойно, убедительно, с холодной рассудительностью, которая могла бы раздражать его оппонентов».

И дальше заявляет, что сам он «как только мог убедительно доказывал» основа­тельность ходатайства Кранцбюллера:

«Я сказал, что мы будем выглядеть дураками, если окажется, что Нимиц тоже тор­педировал (торговые суда) без предупреждения».

Биддл не скрывает, что советские судьи решительно протестовали против удовлет­ворения этого ходатайства. «Русские были уверены, что мы понапрасну теряем время — ведь трибуналу уже хорошо известно, что произошло на море во время второй миро­вой войны».

Французский судья, как вспоминает Биддл, «взглянул на англичан, пожал плеча­ми» — решайте, мол, вы вместе с американцами. Биддл «потребовал личной привиле­гии — ведь это был американский вопрос». И по его настоянию трибунал разрешил за­щите направить опросный лист адмиралу Нимицу.