Изменить стиль страницы

Лина. Комплимент или укол — не понимаю.

Жданович. Бальзак описывал с глубоким проникновением тридцатилетних женщин. Ну, а гиперболы…

Лина. Напрасно думаете, что Лина прежняя провинциалка… Можете не разжевывать…

Жданович (легко). Вполне естественно, всеобщий рост.

Лина. Вот, вот… еще увидите. У вас театр играет? Деловой вопрос.

Жданович. Нет, но будет играть. Осенью. А что?

Лина. А то, мой милый, что я вам так сыграю «Без вины виноватые», что все вы обрыдаетесь…

Жданович. Люблю… Рыданье укрепляет сердечную деятельность.

Лина. Зря шутите.

Жданович. Нисколько.

Лина. Это Черемисов думает, что я в Москве сидела дура-дурой. Я свое взяла. Нечего мне намекать. Бальзак, Бальзак! Я знаю, на что Бальзак намекал. И ничего не поздно. Нежданова тоже поздно начинала петь, а как еще запела! Я выработала определенный взгляд на вещи: ничему не поддаваться, не вешать головы. Всего хорошего, Евгений. Не забывайте меня, грешную, навещайте…

Жданович. Ваш раб покорный… и нелицеприятный.

Лина. Знаем, какие вы рабы. (Ушла.)

Вошел Черемисов.

Черемисов. Ушла?

Жданович. Обиженная.

Черемисов. Очень хорошо. (Зовет.) Эй, Месяцев, Надиров! Слушай, Жданович, когда мы можем дать стране те новые марки металлов? Экспериментальные? (Пауза.) Ты что, не понимаешь, о чем идет речь? (Пауза.) Отвечай, я спрашиваю.

Жданович. А завтра поздно будет разговаривать?

Черемисов. А завтра надо будет не разговаривать, завтра надо начинать давать новый металл.

Жданович. Никакого нового металла мы завтра не дадим. И послезавтра не дадим. Через полгода — еще туда-сюда.

Черемисов. Я говорю — немедленно, а не через полгода!

Жданович. А я не инженер, а балалаечник?

Являются Месяцев и Чильдибай.

Я тоже знаю, что говорю.

Месяцев. Что за балалаечник и почему?

Черемисов. А ну-ка, шутки прочь! (Ждановичу.) Когда образцы пошли в Москву, я дал тебе задание подготовить технологию на тот случай, если нам придется варить эти металлы. Ты подготовил?

Жданович. Нет.

Черемисов. Как?

Жданович. Готовиться на всякий случай — это роскошь. У меня тысячи заданий и текущих дел. Я старый практик. Дадут заказ — пожалуйста. Приказывайте.

Черемисов. Я приказывать теперь могу одно — отдать тебя под суд.

Жданович. А меня еще ни разу не судили. Стаж с пробелом.

Черемисов. Да как ты смеешь!

В дверях Марина Дмитриевна.

Марина Дмитриевна. Митенька, мы стол накрыли. (Окружающим.) Что с ним?

Входит Григорий Варламович.

Черемисов (продолжает). Это первый мой помощник! Опора! Мозг!

Жданович. Пора менять. Под суд, — о, боже мой! — бери.

Марина Дмитриевна. Господи, что говорят! Милый Митя, что с тобой, на тебе лица нет.

Черемисов (овладевая собой, гнев). Успокоились. «Жить стало лучше, жить стало веселее». Но ведь это было сказано все-таки о процветании коллективизма в нашей деревне, это было сказано при имени Ангелиной, трактористки, которая дала миру невиданные рекорды. А что мы делаем сейчас? И никакими силами не пробить этого проклятого успокоения. Ты, Месяцев, не фыркай! Я знаю твои мысли.

Месяцев (вскинулся и умолк)…Нет, не стоит начинать.

Чильдибай. Ты молчи… молчи…

Месяцев. Что мне молчать?.. Характер, да… (Вдруг.) Что случилось? Стоим на первом месте по Союзу. Американские инженеры приехали — кисло сделалось. Купер на завод письмо прислал — свои услуги предлагает. Ни Куперы, ни Муперы нам теперь не требуются. Нет же… каждый день я слышу один и тот же тезис: «угасла творческая мысль»… Не буду продолжать.

Чильдибай (юмор). Ты каждый день серчаешь. Зачем серчать? Не помогает. (Серьезно.)Мало-мало успокоились… Люди дают бериллий, Урал работает, а мы с тобою совещания устраиваем. Скажи — нет?

Черемисов (с болью). Зачем?.. Дрались, мучились, действительно выстрадали… Зачем?.. Чтоб мой ближайший друг теперь мне говорил: отдавай под суд, мне наплевать.

Жданович резко направляется к двери.

Вернись. Потом уйдешь.

Жданович задерживается.

Если, конечно, ты страшно оскорблен, не задержу. Просить прощения не стану. (Взял пакет. Сдержанно. Хмуро.) Вячеслав Михайлович Молотов передает личную благодарность мастерам-металлургам Месяцеву, Надирову Чильдибаю, инженерам Ждановичу, Черемисову со всем коллективом… Совнарком представляет коллектив к наградам орденами за выплавку новых марок металлов, имеющих важное оборонное значение. А далее мне, под личную ответственность, предлагается немедленно давать стране эти металлы. (Передает бумаги.) Читайте сами.(Ждановичу.) А теперь уходи, если у тебя есть стыд и совесть.

Марина Дмитриевна. А у тебя есть совесть? Советская власть не тебя одного благодарит и награждает. Значит, перед нею вы равны. Чего же ради ты накинулся на одного Ждановича? Он тебя еще мальчишкой учил, растил.

Григорий Варламович. Мать, ты… не надо. У них большие государственные дела.

Марина Дмитриевна. Так пусть и разоряется у себя в комитетах, в правлении!(Черемисову.) А тут не смей! Как было хорошо! А минута-то какая!.. Разве каждый день вас так вот и благодарят… Нет, Женя, ты от нас не уходи.

Жданович. Никуда я не пойду. Он еще возьмет назад, свои слова. В том, что он сейчас прочел, есть что-то высшее, дорогое, выше самой награды…

Черемисов. Понимает… высшее… Так почему же ты?.. (Сдержался.) И ни одного слова не беру обратно и не возьму.

Жданович. Возьмешь, и очень скоро. Трактористке позавидовал. Она творит невиданные в мире вещи. А мы — металлурги, цвет советских пятилеток! — не делали невиданных вещей и не умеем. Успокоились… Ну, подожди… (Пошел, вернулся.) У Наполеона тоже было дурное воспитание, но то же был все-таки Наполеон. (Ушел в другую комнату.)

Григорий Варламович. Ну, парень, будет… За десять лет впервой собрались снова вместе. Мать собрала поужинать. Пойдемте.

Черемисов (еще в расстройстве). Сейчас приду.

Все, кроме Марины Дмитриевны и Чаремисова, вышли.

Марина Дмитриевна. Обидел ты Ждановича…

Черемисов. Не бойся, злее будет. Может быть, и пересолил. Плохо у меня все-таки на душе. Уговори отца ко мне переехать. Не могу я больше жить один.

Марина Дмитриевна. Не едет твоя Катенька?

Черемисов. Вон что! Знаешь?

Марина Дмитриевна. Матери — и не знать. Зачем, милый, таишься?

Черемисов (с силой). А что мне рассказать?.. Жена… Но у нее свой путь жизни. Не может она бросить все по семейным… да нет, смешно подумать. В двадцать шесть лет завоевать положение в кругах ученых в Ленинграде, возглавить исследовательскую группу инженеров. Два года работал человек над огромным делом. Затратили полмиллиона…

Марина Дмитриевна. Вон она чем ворочает!

Черемисов. Видишь, что у меня в душе творится. Делиться, жаловаться неспособен. Тебе одной, впервые… Так и живем порознь, не день, не два, а годы.

Марина Дмитриевна (ласково, проникновенно). Вот и хорошо. Если любите друг друга, мечтали, то как же ей-то? Женщине еще тягостнее. Ты вот какой… железный!.. и то прорвалось. Нет, Митя, ты меня обрадовал. А то боялась — заведешь себе какую-нибудь шелыхвостку на птичьих ножках. Вьются они вокруг вас. Нет, нет, Митя, редкостный из тебя вышел человек. И любовь у тебя редкостная. Не тужи. (Целует в лоб, гладит по волосам.) Мальчик мой, красавец… умница.