- Доннерветтер! Майне пфайфе... Где моя трубка?..
И вдруг сообразил, что предстал перед Анной в дезабилье. Он невольно поднес руку к голове и убедившись, что парика в самом деле нет, вконец смутился. Кашлянул и лаконично распорядился:
- Мыть, хорошо мыть.
Пройдя в свою спальню, соседнюю с залом, он принялся критически разглядывать себя в зеркале. И вдруг привиделось ему: Она подошла из глубины зазеркального пространства и легко обняла его, Фогеля, отражение. Но кто была Она - та, с портрета, или эта юная раскольница?..
Когда спустя некоторое время Фогель снова появился перед Анной, он выглядел моложе по крайней мере на десять лет. На плечи малинового партикулярного камзола ниспадали букли парика. Шелковые чулки обтягивали толстые икры. Пальцы, унизанные перстнями, сжимали золоченый набалдашник трости.
Комната была уже вымыта. Скользнув взглядом по полу, управитель сказал:
- О-очень хорошо. Ты будешь каждый день делать чистоту.
В дверях он опять остановился.
- Анна, я скажу приказчику, чтобы тебя и твою... эту женщину, с которой вас содержали в казарме, поселили здесь в заводской конторе. И еще... У тебя есть другое платье? - Он с неодобрением оглядел выцветший сарафан.
Девушка отрицательно покачала головой.
- Как в скиту нас заарестовали, так барахлишка своего решились. Не дали Тихон Фомич даже узелки захватить, все в землянках огнем взялось.
- Ракалия! - вознегодовал Фогель и даже притопнул ногой, обутой в туфлю с широкой пряжкой. - Возьми вот рубль за работу - купишь себе платье да ленту в косу. Красную выбери, тебе к лицу.
Сказав это, немец досадливо закусил губу и быстро вышел.
Глухой скрежет гальки под копытами лошади, ровный рокот порожистой реки и лепет листвы прибрежного березняка, раскачиваемого ветром, неумолкающим хором звучали в полудремотном сознании Ивана. Поэтому он не слышал вкрадчивого шелеста кустов, не обратил внимания на звук треснувшей ветки. И полной неожиданностью было для него, когда с высокого обрывистого яра, подмытого вешней водой, метнулась человеческая фигура.
Выбитый из седла, Иван несколько мгновений не мог справиться с неизвестным, навалившимся на него. Но потом извернулся и резким движением опрокинул нападавшего на гальку. Придавил его коленом и выпрямился.
- Ишь, мозгляк! - с изумлением вымолвил он, рассмотрев чумазую, исхудавшую физиономию молодого вогула. - Да тебя поросенок уронит, а ты...
- Ись хочу, - прохрипел пленник.
- Так что ж ладом не попросил? - сказал Иван, убрав колено с груди вогула.
- Ружье отнять хотел, - простодушно объяснил тот.
- Зачем тебе, дурень? Вам же запрещено: если увидит кто из горного начальства, плохо будет.
- Надо мне, - упрямо молвил чумазый.
Иван поднялся, подошел к лошади, понуро стоявшей в нескольких шагах, и открыл переметную суму.
- Хлеб будешь?
Незнакомец кивнул, сглотнув слюну.
- Рябчика вареного?
Кадык на шее вогула судорожно юркнул за ворот.
- Пирог с черникой?
Глаза чумазого полыхнули каким-то безумным блеском...
- Не емши, видать, - сочувственно заметил Иван, когда незнакомец начал жадно уписывать содержимое сумы. - Бездомный, что ль?..
- Выгнали меня, - понурился вогул, продолжая жевать. Потом, словно стремясь загладить какую-то вину, сказал: - Порато жрать хотел, одни ягоды брал... Живот совсем нету...
- Как звать-то? - улыбнулся Иван.
- Алпа...
- За какие же вины тебя, Алпа, в тайгу без еды и без оружья изгнали? - проговорил Иван, когда молодой вогул собрал с расстеленной тряпицы последние крошки и отправил в рот.
- А-а, - неопределенно махнув рукой, отозвался чумазый. - Девку у старика хотел отнять...
- Вот это по-нашему, - Иван широко улыбнулся и потрепал Алпу по плечу. - Расскажи.
- С девкой мы слюбились, а тут к ее отцу старик один свататься: пятьдесят оленей дам. Отец: ладна. Отдал девку. А я к стариковой землянке подобрался да и прокричал кедровкой - и раньше ее так из дому вызывал. А старик-то ушлый: сообразил, что на ту пору кедровке еще не время голос подавать. И уследил, как девка моя тряпки свои собирать стала, а потом в тайге нас и накрыл. Отвез ее к родителям. "Непутевые, - говорит, - вы, и поросль ваша такая же, отдавайте приданое..."
Вогул замолчал, невидящим взглядом уставившись в береговую гальку. Потом со вздохом продолжал:
- Прибил ее отец: опозорила, говорит. И к дяде-шаману отвез. "Не хотела, - бает, - мужу угождать, будешь на целый пауль работать - у шамана-то еще несколько служек живут".
- Это какой шаман? - насторожился Иван. - Случаем не Воюпта?
- Он, - удивленно кивнул вогул.
- Я ведь туда и пробираюсь, знаю, что где-то у истока реки он живет. Витконайкерас, - последнее слово Иван выговорил по складам. - Знаешь такое место?
Алпа с сомнением покачал головой.
- По воде туда не попадешь. Старики говорят, река в верховьях среди скал течет, никакую лодку на бечеве не проведешь, а против течения не выгрести. А если кто и попытается, загородит ему дорогу Мирсуснехум. Никому туда ходить не велит, кроме шаманов.
- Это кто таков?
- Главный самый бог. Как тебе перетолмачить?.. За народом смотрящий мужик...
- Раз шаманам можно - значит, и дорога какая-то есть?
- Есть. Ворга старая - оленья тропа то есть. Ее по катпосам найти можно.
- Что еще за притча?
- Катпос? Знак такой на дереве - путь метят.
- А ты знаешь, как на эту тропу попасть?
- Всякий вогул знает... Мы в начале той ворги жертвы для шамана оставляем - шкурки, ленты цветные, деньги кладем.
Иван помолчал, что-то обдумывая, и снова спросил:
- Правда, что у Воюпты Золотая Баба схоронена?
Вогул встревоженно оглянулся, будто кто-то мог услышать его. Сдавленно начал:
- Старики говорили: раньше Баба в пещере стояла, каждый мог приходить, о чем хочешь просить... Потом, когда епископ по тайге ездил, идолов сокрушал, забрал Воюпта ту Бабу к себе - сберечь-де хотел. Никого с тех пор не подпускает. "Давайте, - говорит, - мне подношения, а уж я перед ней за вас помолюсь..." А не дашь - грозит нажаловаться ей, тогда беды жди...
- Так что ж вы терпите, дурни? - изумился Иван.
- И так роптать стал народ - лучше б уж епископ ее забрал, ему бы и горе от нее... А теперь боятся: наговорит ей чего Воюпта - черная немочь навалится...
- Отобрать давно надо было Бабу эту у шамана.
- Не пройти к нему... Ту воргу менквы стерегут.
Иван вопросительно уставился на Алпу. Вогул опять опасливо оглянулся и, понизив голос, объяснил:
- Это злые духи. Половина - человек, половина - зверь...
- Поможешь мне? - спросил Иван. - Хочу я Золотую Бабу добыть...
Алпа со страхом глядел на него, но ничего не говорил, словно лишился дара речи.
- Чего ты?
- Накажет, накажет она, - наконец с трудом проговорил вогул.
- А я тебе невесту твою помогу увезти. Будете у нас в деревне жить, коли в пауле вам места не стало...
Алпа с сомнением качал головой.
- Да зачем тебе Баба?..
- Отец-мать да братья мои в тюрьме сидят. Невесту любить не велит человек немецкий... "Привезешь, - говорит, - идола златого - верну вам всем волю, женись тогда..."
Алпа долго молчал, раздумывая над словами Ивана, потом несмело начал:
- Не ходить бы туда, Ивашка. Может, немца другим чем задаришь?..
- Удовольствуешь его, мордатого! - с горечью отозвался Иван. - У него денег-то, чай, без счету. Им ведь, нехристям, втрое против наших русских платят.
- Это почему? - удивился Алпа.
- А как старики наши говорили, что в восьмой тысяче толку не будет, так и сталось. Все по антихристову научению владыки наши творят.
- Это какая еще восьмая тысяча?
- От сотворения мира идет нынче семь тысяч двести сорок второй год. А по казенному счету - одна тысяча семьсот тридцать четвертый. Уставщик наш деревенский так изъяснял: запутать хотят никониане, сбить овец стада Христова, чтобы второе пришествие проспали.