В сторонке на ошкуренном бревне бок о бок сидели Гончаренко и Альфред Гофман. Если бы мирно беседующих седовласых солдат противоборствующих стран обрядить в их прежние мундиры, несомненно, бросилось бы в глаза нечто их роднящее. Известно, что совершенно чужих людей делает внутренне и даже внешне схожими долгая совместная работа, сожительство. Это может быть и длительное пребывание в заключении (сокамерники), в каких-то экстремальных обстоятельствах.

Бывшего разведчика Гончаренко и в прошлом заряжающего многоствольного миномета Гофмана в течение нескольких месяцев разделяла в прямом смысле слова огненная дуга. В то же время их и многое связывало. Воины и с той и с нашей стороны находились на грани жизни и смерти. Они одинаково мучились от страха и ран, от нестерпимого зноя и жажды. Тогда, в июле сорок третьего, в здешней округе пересохли все колодцы и ручейки, а до ближайшей реки было, казалось, так далеко, как до марсианских каналов.

Разведка донесла: в дальней балке обнаружен родник. Но тут же выяснилось, что наших опередили. В горячих головах возник план охоты за водоносами противника. Горе-вояк свои же осадили, устыдили. И вопрос об «охоте» на водной тропе больше не возникал.

Практически у Павла Денисовича с тех пор не было прямого общения с немчурой. Но каким-то чудом удержался в башке с десяток-полтора ихних слов. Что касается Гофмана, то русский знал еще хуже, хотя понимал решительно все.

Разговор у них начался с солдатского анекдота, гулявшего тогда по позициям – с той и другой стороны. Как известно, вину за поражение под Москвой гитлеровский вермахт свалил на «генерала Мороза». А что решило исход битвы под Прохоровкой? Было несколько версий. Вот одна расхожая.

Техническое оснащение германских войск ни у кого не вызывало сомнения. Немцы были уверены в своей победе. И все же на всякий случай подстраховались. Неподалеку от предполагаемого места сражения, в стогах соломы была упрятана ударная бригада. Она должна была вступить в бой в критический момент. Но хитрые планы стратегов спутали силы рока, приняв образ русских мышей. С голодухи маленькие грызуны попортили изоляцию в электрооборудовании. И когда дана была команда: «В бой!», тысячесильные двигатели отказали, не завелись. А в это время советские танки широким фронтом утюжили немецкие позиции.

– Ох-хо-хо! Мыши провода погрызли в «Тиграх» и «Пантерах», – сотрясаясь от беззвучного смеха, смаковали бывшие соперники старый окопный анекдот.

Вдруг заметил Павел Денисович сиротливо стоящую у калитки хозяйку избы. Он дал понять собеседнику, что оставляет его «на айн момент», сам же поспешил к воротам.

Старые люди быстро находят общий язык.

– Вопрос житейский, но и политический, – без предисловий начал ветеран. – Это по поводу годовщины Курской битвы в вашу местность фронтовики прибыли. И с немецкой стороны тоже.

– Я уже поняла.

Павел Денисович продолжал:

– Между прочим, германцев интересует, верней, они разыскивают местных жителей, которые участвовали в захоронении павших.

Мимо прошмыгнула младшая дочь Илларионовны – глухонемая Мария. Она несла на вытянутых руках целый таз отборной клубники. В стане иноземцев послышались радостные возгласы.

– Хорошо, что пожаловали, – неопределенно молвила старая. – Пусть свежим воздухом подышат, пешочком походят. Вспомнят, где кровушку-то проливали. Но уж не обессудьте, – понизила голос, – чего нет, того уж нет. Всех, и наших и ихних, в одну могилку поклали. И зовется она братская.

– Как я вас понял, – начал было Гончаренко, но осекся.

– Ага, все рядышком лежат. И родные наши сынки и пришлые супостаты.

Первое его желание было уйти куда-нибудь подальше. Уже было поднялся, но почувствовал в ногах неодолимую слабость. Снова сел. На висках проступила испарина. «У служивого-то нервишки совсем никуда», – подумала Илларионовна. Пожалела о том, что сболтнула, пожалуй, лишнее.

– Что сделано, то сделано, – проговорила она то ли в оправдание, то ли в утешение. – Ну а уж которые там, им один Бог судья.

Как на крыльях к ним подлетела экскурсоводка:

– Хозяюшка любезная, гости просят проводить их, если не трудно, на немецкое кладбище.

Илларионовна, смахнув с лавки несуществующую пыль, пригласила дамочку сесть рядом.

– Давно любуюсь вами. Вы такая славная, милая, ученая. Похоже, и сердцем добрая. Потому позвольте перед вами повиниться.

О той великой войне известно многое, но не все. А одну проблему упорно обходят и сами участники ее, и писатели, и репортеры. Вопрос, скребущий душу. Кто приводит в порядок поля сражений после того, как побежденные откатываются, а победители ускоренным маршем, под гром салютов устремляются вперед? Издревле у народов существовал обычай: между кровопролитными боями сражающиеся стороны делали паузу, чтобы предать земле павших.

Кстати сказать, в немецких войсках существовали особые подразделения, так называемые «зондеркоманды». Им и вменялось в обязанность уборка захваченной территории от всевозможного хлама войны. Вместе с тем поручена была и скорбная работа – захоронение убиенных. Я видел немецкие кладбища. Они являют собой подобие воинского строя. Только вместо как бы застывших по команде «смирно» солдат стоят березовые кресты. А на изголовьях могил лежат стальные каски. Вид поразительный. Часто его «обыгрывали» в своих карикатурах неистовые наши Кукрыниксы.

Язык не поворачивается вслух обсуждать эту щемящую душу проблему. Сколько русских косточек разбросано по лесным опушкам, оврагам, болотам и пустырям великого нашего Отечества – не счесть! Мы же в след за агитпроповскими краснобаями повторяем как попугаи: «Никто не забыт, ничто не забыто». А если копнуть глубже, каждый в душе корит себя за то, что не смог или не нашел времени исполнить христианский обряд погребения павших защитников Родины. Не оттого ль от нашей великой победы над лютым врагом нет полного ощущения радости, полета? До сих пор чувствуется привкус горечи и неизбывной вины.

По-детски поставив локти на колени, а кулачки уперев в острые скулы, Илларионовна говорила незнакомой женщине:

– Поначалу-то наши бабы глядеть боялись в ту сторону, где недавно гремел страшный бой. А вскоре после того дождь зарядил, лил и лил, как из сита. Шагу не сделаешь, не то что. А после жары ударили. Не продыхнуть. Хоть вон из деревни уходи. А куда итить? Да и времечко настало неотвратное: сеять надо. Поля же наши заняты. Нюрка-бригадирша собрала наличный колхозный актив, вопрос поставила ребром: «Перво-наперво управиться с делом христианским, предать земле погибших воинов. А уж опосля, по силе возможности, проведем посевную».

Взялись бабы задело небабье. У кого-то нашелся старый противогаз. Большинство же обматывало лицо тряпьем, оставляя лишь узкую щелку для глаз. Кому-то сразу было худо, кто-то терял сознание. Но потом все же втягивались, даже слабаки приспосабливались.

Тела были сильно разбухшие, как те барабаны. Гимнастерки и френчи по швам расходились. А уж лица-то вообще одно непотребство. Придумали трупы земелькою присыпать. Через пару деньков к ним можно было хоть подступиться. А за это время выкопали могилу 7x7. И углубили на полную сажень. Хотели было и за другую браться, но силенок уже не хватило. Хоть самим ложись да помирай! Но тут произошло неожиданное. Присыпанные черноземом тела утратили свои отличительные особенности. Не разобраться, кто чей. Все стали на одно лицо. Не станешь же проверять документы.

На лужайке среди экскурсантов произошло движение. Гости почувствовали неладное. По одному стали пробираться к забору, где сидела хозяйка избы с переводчицей. Поодаль стояли Гончаренко и муж хозяйкиной дочери Иван Владимирович, беспрестанно смоливший цигарки, прикуривая одну от другой.

Вскоре сюда перебазировались и немцы. Образовав широкий круг, стояли безмолвно, словно истуканы: только глазами хлопали.

Переводчица Ксения несколькими фразами обрисовала сложившуюся ситуацию. И вот как оно тогда было.

Со слезами пополам посеяли бабы рожь. Да и без передыху переключились на дела домашние. Стали землянки копать, дровишки на зиму собирать, картошку копать, кое-какую одежонку справлять. Притихла деревенька. Но однажды на рассвете всех поднял на ноги истошный крик вдовы Панкратихи: