Рюрик и его сопровождающие были славянами, ближайшими родственниками новгородских словен, которые были не просто родичами полабским и рюгенским славянам, а не посредственно одним культурно-этническим сообществом или суперсоюзом племен.
Варяги не есть викинги-норманны. И это все более выясняется по мере того, как становится ясным наличие особой циркумбалтийской торгово-экономической и этногенетической зоны, в которой германцы-норманны стали играть ка кую-то заметную роль лишь в самое последнее время ее существования и которые в какой-то мере и разрушили целостность этого образования.
Наше отступление не случайно. Наблюдая за продвижением германских племен с запада на восток, в районы вторичной родины индоевропейцев, мы обнаруживаем повсеместное уничтожение одной цивилизацией существенных признаков другой, братской, но уже не очень сходной, имеющей собственное лицо. Разумеется, стереть все признаки невозможно — до сих пор подавляющее большинство топонимов на территории, скажем, Германии или Австрии носит чисто славянский характер. Но часть памяти все-таки утрачена.
Итак, Перун — это одно из древнейших славянских, праславянских и протославянских божеств. Нельзя не сказать и еще об одной попытке «дискредитации» бога-воина и его омоложения. Высказываются соображения, что Перун появился лишь на самых последних этапах развития доклассового славянского, древнерусского общества — с момента появления дружины. И это, мол, подтверждается тем, что в киевском Пантеоне великого князя Владимира его идол поставили в конце X века. Но, во-первых, и сам Пантеон появился в то же время. А во-вторых, не надо путать время упрочения положения Перуна со временем его появления. Как считает Б. А. Рыбаков, «культ Перуна-Воителя мы должны отнести к протославянской эпохе и связать с культурой шаровых амфор, когда впервые обозначились черты военной демократии».
Но, как мы убедились, и это не противоречит мнению академика, Перун появился значительно раньше, просто он еще не играл той роли, какая ему будет отведена позже.
А особая роль отведена была громовержцу, без сомнения, воинственной племенной молодежью — теми самыми «кшатриями» или «волками-оборотнями», которым был нужен грозный и влиятельный вожак-знамя. На первый же план Перун вышел лишь тогда, когда русские дружины добились поразительных успехов от Балтики до Хазарии и от угорских краев до византийских земель. Вот тогда-то Перун и стал главою Пантеона и официально признанным покровителем не только династии, но и всего государства. С ним произошло примерно то же, что и с Аполлоном в Риме при Августе Октавиане. Он выдвинулся резко вперед и вверх — потому и создалось впечатление, будто он только появился, а доселе его не было. Был!
И князь Владимир поступил с ним достаточно уважительно. Идол Перуна не был сожжен, изрублен в щепки или еще как-либо унижен, опоганен. Его, будто христианин обветшалую икону, пустили по реке вниз, а это совершенно особый образ «устранения» — почтительный. В какой-то мере Перуна заменил святой Илия, чей день празднуется 2 августа по новому стилю и совпадает с Перуновым днем. Помимо того, у Перуна сохранился и свой еженедельный день — четверг. Во многих мифологиях он так и называется — Перундан. Русская пословица-поговорка «после дождичка в четверг» имеет самое непосредственное отношение и к Перуну, и к его дню. Как и у других громовержцев, у Перуна имели особое значение его борода и «золотой ус». Бородатость богов-громовников — непременное их качество.
Народное сознание совместило Перуна не только с Илией, но и прежде всего со Святым Георгием Победоносцем — конным божеством, убивающим Змея-чудовище. Всем известна соответствующая икона — «Чудо Святого Георгия о Змии», где посланец небесных сил пронзает чудовище копьем. О промежуточном варианте — балканском всаднике, убивающем медведя, нашего знакомого «волоса-беллероса», — мы уже говорили. Нет сомнения, что все сюжеты изначально связаны.
Именно в русской мифологии наиболее полно сохранился архаичный образ Перуна с его «камнями» и «каменными стрелами». Первоначальный теоним сохранен и у белорусов, он дошел до нас с незначительным диалектным изменением — Пярун, что также подтверждает неправомочность предположения о заимствовании теонима у балтов или кого-то иного. Собственно, белорусский Пярун — это и есть русский, то есть то, что мы называем древнерусский, — Перун, ибо белорусы как народ обособились лишь в XIV–XVII веках.
У громовержца был не только свой день, но и своя птица — петух. И здесь просматриваются общие корни с германцами. У них, как и у славян, петух служил символом солнца, огня, утренней зари. Его приносили в жертву как Тору, так и Перуну.
Впрочем, символ петуха как птицы, олицетворяющей солнечный свет, известен и кельтам, и романцам. Его соответствующие изображения находили даже на Крите. Как пишет В. М. Мокиенко в книге «Образы русской речи», выпушенной издательством Ленинградского университета в 1986 году, для балтов, германцев, славян выражение «пустить красного петуха» означает поджечь что-либо, а сам «красный петух» — это «пожар». Заимствований не прослеживается. Опять мы видим общий корень, но теперь уже со времен славяно-балто-германской общности, которая предшествовала балто-славянской.
Очень важной представляется связь Перуна и прочих громовержцев с дубом, священным для них и их почитателей деревом. Константин Багрянородный (Порфирогенет) в своем сочинении «Об управлении империей» в главе 9, называющейся «О росах, отправляющихся с моноксилами из России в Константинополь», пишет: «На этом острове они совершают свои жертвоприношения, так как там стоит громадный дуб: приносят в жертву живых петухов, укрепляют они и стрелы вокруг дуба, а другие — кусочки хлеба, мясо и что имеет каждый, как велит их обычай».
Поясним, что моноксилы — это лодки-однодеревки. Дуб же фигурирует везде и повсюду. Под ним закалывают жертвенных животных, под его корни закапывают нижнюю кабанью челюсть, закладывают в дупла всякую снедь.
Надо сказать, что большие дупла в дубе — это непосредственная принадлежность-атрибутика Перуна и вообще громовержцев. Такой факт вполне соответствует нашим высказываниям и предположениям, ибо, бесспорно, дупло служило укрытием именно для человека, для героя-камнеметателя, прообраза Перуна-велесоборца.
Но не только один дуб был священен. Почитались, в основном, дубовые рощи, расположенные на возвышенностях. Этот немаловажный факт, характерный еще для ранних индоевропейцев, может немало сказать об их прародине — ибо искать таковую в тех местах, где нет холмов или гор, поросших дубом, не имеет смысла.
Индоевропейское «перкуно», «перкунио» означает «дубовый», «покрытый дубовым лесом». В латинской передаче дошло до нас кельтское «х'еркуниа» — дубовая. На этом примере мы видим, как изменяются или пропадают начальные буквы (вспомним: Кополо-Аполло). Значительно искаженнее звучит уже упоминавшееся германское «фергуниа» — возвышенность, покрытая лесом.
Все эти формы и многие другие выходят из первоначального индоевропейского «перк-у» — дуб. Очень четкое и многозначное совмещение понятий: дерево-укрытие, оно же «каменное небо», «камень, скала» и «громовержец-камнеметатель». Весь описанный нами реконструированный процесс укладывается в емкий индоевропейский корень «пер-, перк-». Бесспорно, совпадений такого рода по чистой случайности не бывает. Все это — самое лучшее подтверждение нашей правоты.
Древнеиндийское «пракати» уже несколько отдалено от начального и означает «смоковница». Латинское «куеркус» почти неузнаваемо. Мы видим, что изначальное слово опять-таки сохранено в значительно лучшей степени в местах, не слишком удаленных от прародины древних индоевропейцев. Стоит слову «разойтись» по сторонам света, как оно тут же начинает видоизменяться.
В балто-славянской мифологии просматривается мало кому известная фигура божества Прове. Теоним его сохранился лишь в латинской передаче. Исследователи считают, что Прове — одна из ипостасей Перуна-громовержца, а именно та, что наиболее тесно связана с дубовыми рощами, с дубом. Одновременно Прове — это как бы эпитет Перуна — от слова «правый». В том самом изначальном понимании «правый» — справедливый. Такое представление полностью укладывается в дуалистические мировоззрения славян и лишний раз подтверждает древность образа, древность теонима.