– - Ах, очень! Вообразите, соседей нет решительно. Мы просто дичаем здесь каждое лето.
– - А вы знакомы с Зябликовыми? -- спросил я через несколько минут молчанья, которое становилось неловким.
При этом вопросе моя дама вздрогнула и пугливо спросила меня, в свою очередь:
– - А вы видели ее?
– - Кого?
– - Их дочь.
– - Как же, даже имел счастие провести с ней целый день.
Рука моей дамы слегка высвободилась из моей: она со вздохом сказала:
– - Мы ее не видали, папа нам не велит даже упоминать о ней.
– - Почему? -- спросил я с притворным удивлением.
– - Не знаю! -- с наивностью, не менее притворною, отвечала барышня. И вдруг спросила меня кокетливо, играя своим зонтиком:
– - А вы будете часто к нам ездить?
– - Это будет зависеть от расположения вашего папа. Если он…
– - О, он очень, очень будет рад. Мы будем делать парти де плезир11. Одним дамам, не правда ли, очень скучно?
– - А разве Иван Андреич редко у вас бывает?
– - Да он все сидит с папа да о делах толкуют.
– - Какой он странный, не правда ли?
Я сделал этот вопрос очень выразительно и слегка прижал ручку барышни, которая покраснела и томно потупила глаза.
– - Жюли! Жюли! -- раздались пискливые голоса барышень с разных концов.
Жюли, или моя дама, сделала недовольную мину.
– - Жюли! Жюли! -- еще пронзительней запищали ее сестрицы, и меньшая, выскочив из-за куста, сказала по-французски:
– - Тебя зовет Анна Егоровна.
Жюли сделала гримасу своей сестре и, оставив мою руку, с необыкновенною любезностью сказала мне:
– - Подождите здесь, я сейчас приду! -- И она побежала с сестрой.
Не успел я сделать двух шагов, как словно из земли выросла средняя сестра, крича:
– - Жюли!
И потом, как бы удивясь, воскликнула:
– - Вы одни? Где же сестра?
– - Она ушла.
– - Вы соскучитесь здесь! Мы так отвыкаем от общества в деревне, что когда зимой приезжаем в Петербург, то наши кузены называют нас дикарками. Вы выезжаете на балы? Любите танцы? Я ужасно люблю вальс.
– - И я нахожу, что это самый приятный танец,-- отвечал я.
– - Кажется, идет Жюли! Ах, давайте прятаться от нее! -- схватив меня за руку и с силой таща за собой, сказала барышня.
Я последовал за ней, и мы прятались довольно долго от поисков Жюли, которая с досадою крикнула сестре:
– - Анна Егоровна тебя зовет!
Мы вышли из засады и были встречены Жюли очень сердито.
Все трое мы отправились к террасе, на которой нашли Щеткина, моего приятеля и Анну Егоровну в дружеской беседе. Анна Егоровна строго спросила сестер, разумеется, все на французском диалекте:
– - Где Мари? Я ее послала за вами.
Но в эту минуту принесли ягоды и фрукты, и все занялись ими.
Между разговором я упомянул о Феклуше. Как лица у всех вытянулись! Сморщенная фигурка хозяина дома, злобно усмехаясь, подмигнула моему приятелю на меня и сказала:
– - Уже успели! Точно вороны ждут своей добычи, никого не пропустят, чтоб…
Приятель мой сделал недовольную гримасу, а Анна Егоровна заметила отцу семейства, что не следует в порядочном обществе, тем более где есть девицы, упоминать о такой девушке.
Приятель мой посмотрел на меня так, как бы желая сказать: "Видишь, не я один отзываюсь дурно о Зябликовых".
Желая удостовериться в своем подозрении, я начал подделываться под общее мнение о Зябликовых и сказал две-три плоские остроты на их счет, что доставило большое удовольствие как моему приятелю, так и всему обществу. Наивные барышни премило кусали губки, чтоб скрыть свои улыбки, на этот раз вовсе непринужденные.
Феклуше все вменялось в преступление. Ее одинокие прогулки в лесах, рыбная ловля. Они, то есть г-н Щеткин и Анна Егоровна, знали все, что делается в деревне Зябликовых, и доброту степных помещиков толковали в дурную сторону. Игра Феклуши на гитаре приводила в ужас наставницу. Спорили о ее годах, прибавили ей чуть ли не пять лет. Одним словом, все общество в продолжение двух часов только и говорило, что о Зябликовых, даже барышни принимали участие в разговоре.
– - Я бы умерла от страха, если б очутилась одна в лесу, -- сказала Жюли.
– - И я бы! -- подхватила меньшая.
– - У ней руки и лицо, говорят, как у крестьянки. Она никогда не носит ни перчаток, ни шляпки.
– - Mesdemoiselles, mesdemoiselles! -- воскликнула строго, как бы опомнясь, Анна Егоровна своим воспитанницам.
"Так вот где нашел мой приятель простоту и радушие!" -- подумал я, и мне захотелось отомстить ему.
Когда стало темно, я успел по очереди каждой сестрице пожать ручку и дать ей заметить, что я всякий день хожу на охоту около их деревни рано поутру.
На возвратном пути приятель мой, очень ловко подметивший впечатление, сделанное на меня семейством Щеткиных, лукаво спросил:
– - Ну что, похожи они на твоих хитрых простаков? Небось сам смеялся своей глупости сегодня. Я тебя уверяю, что если ты чаще будешь бывать у них, то я не поручусь за твое нежное сердце.
Я от души захохотал, и друг мой, не поняв моего смеха, вторил мне очень искренно.
На другое утро я отправился с ружьем бродить в лесу около деревни Щеткиных и вовсе не был удивлен, встретив Анну Егоровну с воспитанницами; они ужасно испугались меня.
– - Здесь такая глушь, что один вид мужчины наводит ужас, если он внезапно явится, как вы! -- сказала Анна Егоровна.
Барышни все одеты были в утреннем наряде и так показались мне противны, что я недолго оставался с ними и поспешил к речке, где надеялся найти Феклушу.
Боже мой, как она похорошела для меня после дня, проведенного с благовоспитанными барышнями! Как умен и прост ее взгляд, сколько в ней наивности, самой искренней! Как оригинальны ее вопросы и ответы! Я подъехал к речке, привязал лошадь к дереву и поспешил к знакомому месту.
Мне показалось странным, почему сердце мое сильнее забилось и краска бросилась в лицо, когда я нашел пустым место, где сидела Феклуша последний раз. Мне так захотелось посмотреть на ее личико, редкое по своему простому выражению, что я побрел по берегу речки к дому в надежде встретить ее.
Малейший шорох на другом берегу заставлял меня радоваться, но напрасно. Я почти подошел к оврагу, которым Феклуша имела обыкновение ходить домой; но ее тут не было. Я рассердился на самого себя и быстро вернулся домой, вновь удивляясь своему капризу. На памятном месте первого знакомства увидел я рябую Федосью за тем же занятием, то есть за полосканьем белья. Я ужасно обрадовался и на этот раз не испугал ее своим неожиданным появлением, а предварительно кашлянул.
Федосья подняла свое сердитое лицо от работы и поклонилась мне низко, когда я приподнял фуражку свою и сказал:
– - Здорова?
– - Нешто!
– - Господа здоровы?
– - Бог милует! -- отвечала отрывисто рябая девка и занялась своей работой.
Помолчав, я спросил, стараясь как можно более придать равнодушия своему голосу:
– - А барышня отчего не ловит рыбу сегодня?
– - Мне, что ль, она сказывает, когда не ловит!
– - Да она здорова?
– - Нешто!
Федосья была самая несносная из горничных, каких я знавал. Обыкновенно они на один вопрос отвечают всегда в десять раз более, а эта так была скупа на слова, что от нее ровно ничего не добьешься.
– - Скажи-ка мне, Федосья, не сердится ли твоя барышня на меня?
Рябая девка, вывертывая чулок, дико посмотрела на меня и очень бесцеременно произнесла:
– - Знать, замарал хвост? Я-то почем знаю!
– - Я приехал бы к вам, да боюсь…--Сам не знаю, как я взял ее в поверенные к себе.
– - Что бояться! Небось не съедят! -- шумя в воде чулками, отвечала Федосья.
В эту минуту я вздрогнул, Феклуша явилась из-за куста, неся на плече удочку и все остальные снаряды в плетеной корзинке. Печально-насмешливая улыбка на ее губах ясно доказывала, что она слышала мой разговор с Федосьей. Я так потерялся, что не поклонился Феклуше, она первая мне поклонилась.