Много лет назад госпожа Моль прислушалась к советам ниттайского коменданта. Ее власть уже тогда была огромна — ее слово влияло на политику Кабинета министров… В Кестис Неггел действительно поехали дочери вельмож. «Юноши из знатных семей уже с головой в заговорах, — вспомнились губернатору слова Наставляющей Сестры, — а девушки готовы на все, лишь бы не возвращаться в отчие дома». «Половина причта Ирмерит — туземки», — подумал Хараи. Церковь предоставляла не только возможность трудиться, но также защиту и покровительство; для того, чтобы, живя в родительском доме, заниматься светским трудом, юным туземкам требовалась необыкновенная сила духа.

«Какой же властью обладает госпожа Моль сейчас? — размышлял Хараи. — Полагаю, именно она решила назначить меня наместником. Кто же она?»

Ответа на этот вопрос он уже не ждал. Рэндо только надеялся, что госпожа Моль, способная назначать людей на высочайшие государственные посты, способна и повлиять на деятельность законодательной власти; пришел же когда-то на острова циркуляр, смягчавший отношение властей к айлльу…

«Я полагаю, — писал он теперь, — что небольшое горное государство айлльу разумно будет рассматривать так же, как мы рассматривали бы независимое государство, созданное человеческой расой. Несмотря на мятежи и заговоры, наш добрый государь был терпелив с Царем-Солнце и милостив к нему. Я много лет наблюдал за айлльу. Несмотря на мрачные легенды, которые ходят о них на островах, они способны к верности не менее, а то и более, чем люди. Я беседовал на эту тему с Наставляющей Сестрой. Вера велит нам относиться к этим удивительным существам с милосердием и заботой, как подобает истинным арсеитам. Кроме того, разве не послужит к вящей славе Уарры принятие вассальной клятвы от айлльу?»

На этом Рэндо отложил перо. Он не собирался отправлять письмо сегодня; он составлял черновик, который намеревался закончить по возвращению от Маи. Губернатор был уверен, что Маи привез из Золотого города не только предметы, но и живых пленников. Хараи собирался поговорить с ними. «Если потребуется, — подумал он решительно, — я воспользуюсь своей властью и заберу их у Маи. Сейчас у айлльу нет никаких прав. Но госпожа Моль действует быстро. Я уверен, она прислушается к моим советам. Тогда Маи окажется преступником, а я бы этого не хотел…»

Заперев секретер, Рэндо откинулся на спинку кресла.

— Аяри, — позвал он.

Серебряный демон появился незамедлительно, будто ждал за дверью; скорее всего, так оно и было.

— Я еду к полковнику Ундори, — сказал Рэндо. — Он вернулся из путешествия. Говорят, он нашел город айлльу… ты можешь остаться дома, если хочешь.

Аяри опустил голову.

— Я родом из этого города, Рэндо, — сказал он.

Губернатор изумленно воззрился на айлльу.

— До сих пор я ни слова об этом не слышал.

— Ты не спрашивал.

Крыть было нечем, и Рэндо улыбнулся.

— Тогда, полагаю, ты хотел бы поехать.

— Да.

— Прикажи запрягать, — губернатор поднялся и жестом остановил демона, уже направившегося исполнять приказание: — Аяри…

Он помолчал. Айлльу смотрел на него пристальным неподвижным взглядом.

— Не бойся, — сказал, наконец, Рэндо. — Вы можете рассчитывать на мое покровительство. И ты… и все айлльу на островах.

Лицо Аяри сделалось холодно-высокомерным. Но теперь губернатор уже понимал, что это лишь маска, призванная скрыть его истинные чувства. Помедлив, серебряный демон поклонился ему и вышел, не сказав ни слова.

За свою многосотлетнюю жизнь Айарриу эле Хетендерана трижды задумывался о смерти.

Юный айлльу рос, сознавая свое бессмертие и бессмертие своих родных; в этом он не отличался от маленького человека. Но если для людского ребенка бессмертие было иллюзией, которая так или иначе рассеивалась по прошествии нескольких лет, открывая дитяти ужас конечной жизни, то для айлльу бессмертие было действительностью, столь же естественной и доказуемой, как действительность воздуха и воды. Айлльу мог погибнуть в сражении или пасть жертвой интриги, но это во многом был собственный выбор погибшего. Тот, кто дрожал за свою жизнь, не умирал. В годы детства Айарриу на островах было несколько городов айлльу. Острова принадлежали им. Строились дома, рождались дети, создавались предметы искусства. Первые признаки упадка уже появились в ту пору, но их не замечал никто. Йут, который выращивали люди, казался всего лишь невинным развлечением; строго говоря, людей и терпели за то, что они поставляли владыкам островов сладкий дурман.

Впервые Айарриу задумался о смерти, когда умирал его отец, Эккериу эле Хетендерана. Но мысли эти были вовсе не теми, каких можно было ожидать. Всевластный повелитель Золотого города умер не в битве; он чрезмерно пристрастился к йуту, и мало-помалу нежный яд отравил его. Агония Короля Демонов продолжалась столетия. К концу ее он уже мало напоминал разумное существо и вызывал у айлльу лишь отвращение и стыд. Даже королева Интайль, обладавшая необыкновенно чувствительной для демоницы душой, перестала испытывать жалость к супругу. Его смерть была смертью сгнившего дерева, и с нею в Золотом городе стало светлей и чище. Первая мысль Айарриу о смерти не внушила ему страха перед нею. Смерть освежала мир.

Второй раз принц думал о смерти в тот час, когда сражался с Эн-Тайсу среди горящих руин Серебряного города. Эле Тиккайнай был невероятно могуч. Айарриу никогда не сталкивался с настолько опасным врагом. Был час, когда он думал, что проиграл битву: в последний момент, когда уже пала Серебряная башня, когда войско Тиккайная было уже разбито, загнанный в угол Эн-Тайсу одолел своего противника… но Айарриу не хотел умирать. Почуяв запах иного мира, он понял, что не может, никак не может шагнуть за грань. Эта, вторая мысль о смерти вселила в него нестерпимый ужас, преобразившийся в чудовищную ярость. Неистово бросившись на врага, принц поверг его — и поверг вместе с ним собственный страх. Во многом из-за этого он так ненавидел Эн-Тайсу и так наслаждался его мучениями; тиккайнаец воплощал в себе то, что Айарриу хотел раздавить, сделать ничтожным и не заслуживающим размышлений.

Третий раз был тогда, когда Желтоглазый, озлобленный неудачей своего странствия, пьяный, явился срывать на айлльу свой гнев. В живых к тому времени оставалось трое, и чаще всего он являлся истязать Айарриу, потому что тот все еще сопротивлялся. Желтоглазый решил добиться от него собачьей покорности. К тому дню, когда за Айарриу пришел Высокий Харай, он достиг цели — ужас перед Желтоглазым затуманивал разум принца, превращая его в скулящее животное, готовое лизать руки мучителю. Но тогда, когда еще были живы двое из вельмож Золотого города, когда они смотрели на него, Айарриу не мог беспрекословно исполнять унизительные веления Желтоглазого. Желтоглазый злился. В тот день в его руках появился нож. Принц решил, что его дни сейчас закончатся. Он даже перестал бояться. Смерть, отвратительная и бесславная, была, безусловно, лучше продолжения жизни… Но отсутствие сопротивления неожиданно успокоило полковника. Вместо того чтобы перерезать Айарриу горло, он вдруг расхохотался и отстриг ему уши. Потом потрепал айлльу по окровавленным волосам, игриво подергал за ошейник и ушел.

…Легкая коляска Высокого Харая уносилась к дому Ундори. Аяри скакал за нею верхом и думал, что Желтоглазый смертен. Пусть его не убьет враг — время легко уничтожит его, на это потребуется всего три или четыре десятилетия.

Только будет уже поздно.

Люди живут мало, но быстро. Если Желтоглазый задастся целью уничтожить айлльу до последнего, ему вполне хватит для этого тридцати или сорока лет. И айлльу, проживших много тысячелетий — не станет.

А Высокий Харай тоже смертен.

И он может умереть раньше.

Эн-Тайсу вернулся из Ниттая озлобленный и разочарованный: он не добился от Киная Ллиаллау ничего путного. Полковник Ундори не встречался с вельможей лично, к Ллиаллау являлся один из его ученых помощников, худой горбоносый нийярец. Этого ученого на Хетендеране боялись едва не больше, чем самого полковника; те легенды, которые называли Желтоглазого злым богом, его молчаливого чернявого спутника полагали главным поставщиком жертв к его столу. «Я сделал для господина Рэндо все, что мог! — в отчаянии воскликнул Ллиаллау. — Мог ли я сделать больше, господин Эн-Тайсу?» — и тиккайнаец отступился: Кинай говорил правду.