— А что у тебя? Разговаривала с этим, который у нас теперь начальство? С паном Кастеньским?

— Час назад. Странный тип. Сквозь зубы разговаривает, словно мы тут все идиоты слюнявые. А сам-то… Ладно. Вроде как сейчас все не так категорично. Сказал, я остаюсь подозреваемой, но число трупов с четырех до одного скинул. Беккера мне шьют. Ну это ладно, тут хорошего бы адвоката. Может, пан Эрнест кого-нибудь посоветует, если дойдет до трибунала. Ну, лишат боевых способностей на пару лет… А вот насчёт тебя мне намеки не понравились. Насколько я поняла, мне деликатно предлагали выступить свидетелем против тебя, а взамен, видимо, отпустят подобру-поздорову.

— И что ты?

Любопытно, кому еще поступят сходные предложения. Гауфу? А что Гауф? Если преднамеренные убийства, то только подтвердит, что да, замышлял Рагеньский что-то замышлял, вид у него всю неделю был какой-то загадочный. Нда… нет, Гауфа не тронут. А дежурная группа? Возможно.

— А ты как думаешь? Я ж тебя вечно сдаю, только отвернись. Вот и согласилась. Так думаешь? — едко фыркнула подруга. В слепоте ее голос устал и звенит раздражением. Это она всё еще обижается на те глупые, нелепые обвинения в шпионаже для Беккера. И поделом Джошу, свинье неблагодарной.

— Мэв, я дурак был, честное слово! Но все-таки?

— Сделала вид, что не заметила намеков. Ты чего от меня ожидал? — раздраженно бросила, зашуршала бумагой.

— Ладно, не кипятись. Хорошо хоть, тех троих с тебя сняли.

— Нда. Теперь навесят на тебя. Здорово! Впрочем, завтра с утра все решится.

— Если нужно будет, приму вину на себя. А вы там с кассетами поаккуратней.

— Допивай чай и иди спать, половина одиннадцатого уже. И не каркай тут, герой недоделанный.

— Не буду. Просто предупреждаю. За мной завтра в половине девятого придут. Поставь будильник на семь, ладно? Цеза еще нужно будет выгулять.

Шумы за окном смолкли только к полуночи. Почему-то сегодня на улице было особенно неспокойно — кто-то громко ругался по телефону аккурат под окном, кто-то прокатился на машине с жизнерадостным «эге-гей!», кто-то темпераментно отчитывал подружку, а та в ответ громко и зло огрызалась, потом мяукал какой-то сумасшедший кот, вдруг вообразивший себе весну. Сон же обегал десятой дорогой. Промаявшись с час, Джош уже отчаялся, было, заснуть в эту ночь, начал представлять завтрашний разговор с патриархом Рафалом в деталях. А потом сон всё же подкрался незаметно, убаюкал в объятьях, утишил усталость, навалился теплым одеялом. Даже полуночной возни Цезаря Джозеф уже не слышал, и не слышал, как постанывает и тяжело дышит во сне Мэва.

Пока Джошу опять грезились овалы, круги, бесформенные плюмажи чужих аур, решетки барьеров и угольные пёсьи очертания, его напарница маялась кошмаром. Хотя, обладая устойчивой психикой и здоровым жизнелюбием, склонна к ночным ужасам не была. Но сегодня для разнообразия она бегала по бесконечным коридорам, наталкиваясь на шершавые стены, плакала от бессилия, настигнутая неведомыми врагами, и звала на помощь, не получая ответа, вообще не слыша своего голоса. Возможно, всё дело в полной луне, выкатившей из облаков, бесстыже-нагой и белесой, или же просто моральное истощение. В конце концов девушка проснулась, попила водички на кухне, а потом стояла над кроватью напарника, разглядывая спокойное во сне, белое в полутьме лицо, пока не застудила босые ноги. Юркнула под одеяло и упала в сон, теперь уже пустой и легкий.

Глава 12

…Будильник — мокрый нос — недовольная Мэва — кофе — уличный воздух влажен и ознобен — Цезарь игриво порыкивает, дёргает за штанину брюк…

Хочется спать и еще одну чашку кофе. На улице очень уж неприятная погода. Осень, чего вы хотели. Осень проплакалась дождями, отсырела листвой, вздрогнула под порывами ветров, прочавкала грязью и замерла в ожидании. Через морось сегодня пахло снегом. Цезарь принес откуда-то грязную ветку с отмочаленными в лужах листьями, поспешил поделиться находкой с хозяином. Испачкал руки, брюки и куртку, радостно обгавкал и унесся за новой порцией «подарков». Ветка пахла бензином и прелой древесиной.

Квартира на первом этаже окнами на проезжую часть. Духота и парфюмерия, и на лестничной площадке — мяуканье кота пана Дрожко. Тот самый кошак, что любит по ночам поорать или устроить шумную свару. Что характерно, после одной неудачной попытки спровоцировать Цезаря больше интереса к псу не проявляет. Самого Дрожко вчера только выписали, досталось старичку крепко. Мэва гремит и грохочет на кухне.

…«Ну и извазюкались!» — «Да, давай чаю, и салат буду, спасибо» — «Гауф звонил… Что говорит?» — «Мэв, если меня не будет достаточно долго… Не паникуй раньше времени! И не каркай!» — «Здравствуйте, пан Рагеньский. Вы готовы?»…

Вполне. И позавтракал, и глотнул из флакончика Кшиштофа, и даже опять баловался с файерами. Магическим огоньком активно заинтересовался Цез, сунулся было, да чуть не опалил морду, зарычал раздраженно. От хозяина такой подлянки он точно не ожидал.

Пришедший точно в половине девятого Поверху золотист, устал и неприятно снисходителен.

— Тогда идёмте.

…Пустой запах чистоты, ослепительная серебристая частоячеистая сетка стен, отсутствие эха, Цез волнуется — лапы скользят на гладких плитках пола, и стерильность. Спокойно, Цез, без нервов. Уж ты тут точно в безопасности. Секретарь за столом в приемной. Секретарь — женщина в возрасте, сиреневая, пахнет навязчивым «бабским» парфюмом, поблескивает озабоченностью….

— Пан велел сразу вести в кабинет.

— Замечательно. Пан Рагеньский, сюда, пожалуйста. Пан Рафал, ваш посетитель…

Сердце забилось чаще, мандраж, которого с утра и не наблюдалось, тут как тут. Сейчас и поговорим, пан Рафал. Вы не понимаете всей важности… так?

— Здравствуйте, пан Джозеф.

О, голос этот Джош теперь припомнил со всей отчетливостью. А человек у далекого стола оказался совсем не таким, как Джош себе нафантазировал. Он не казался опасным, угрожающим, не полыхал Поверху алым гневом или серой яростью, он был… никаким. То есть — совсем.

Словно и не живое существо, облокотясь о стол, замерло в ожидании, а машина, только вид имеющая человеческий, а суть — пустая железка. Напряженно закусил губу, пытаясь понять, что вот эта монотонная серость может означать, когда ни единой искорки живой не проскользнет. Только серый, жемчуга плохого качества, перелив.

— Проходите, не стойте на пороге, — без тени дружелюбия потребовал иерарх. За спиной хищно клацнула, плотно закрываясь за секретарем, дверь. В кабине стало настолько неестественно тихо, что Джош неприятно догадался — звукоизоляционный барьер. Так как Джозеф пока не решался двинуться с места, Верхний коротко приказал. — Проходите, садитесь в кресло.

Прямо как на приеме у дантиста. Спорить Джош не видел необходимости и смысла. Дернул замершего в ожидании Цезаря, собранного и серьезного, «при исполнении» важного своей ролью. Вероятно, под креслом подразумевалось нечто, выделяющееся черным пятном на фоне зеленоватого плетения… стола, очевидно? Неуверенно дотронулся, и точно, кресло — кожаная обшивка под пальцами, спинка высокая, подлокотники неудобные, деревянные, а само — твердое, неуютное. Последнее выяснилось, когда в молчании сел. Цезарь пристроился рядом с левым коленом, замер — чернильно-черный, штрихованный. Тишина сделалась гнетущей, вдруг закололо губы и кончик носа, как при кислородном голодании. Потряс головой, прошло. Наконец, иерарх изволил сообщить:

— Очаровательно. Значит, Поверху ты видишь. Не знаю, что с тобой делали, но медиумом ты быть перестал.

— Эээ… что?! Как вы…

— Кресло нашел самостоятельно, но собака с тобой. Движения по-прежнему не совсем уверенные, значит, мир ты видишь иначе, чем обычный человек. Да и не могло к тебе обычное зрение возвратиться. Ну а коль пользуешься Верхним, ты теперь теперь не медиум. Медиумы не обладают зрением Поверху. Логично? Тем более, я просканировал твою ауру, — скучно поведал Рафал.