Изменить стиль страницы

– Да что вы все хотите меня женить? – сказал я.

– А что же? – сказал Сакердон Михайлович, наполняя рюмки.- За ваши успехи! Мы выпили. Видно, водка начала оказывать на нас свое действие. Сакердон Михайлович снял свою меховую с наушниками шапку и швырнул ее на кровать. Я встал и прошелся по комнате, ощущая уже некоторое головокружение.

– Как вы относитесь к покойникам? – спросил я Сакердона Михайловича.

– Совершенно отрицательно,- сказал Сакердон Михайлович.- Я их боюсь.

– Да, я тоже терпеть не могу покойников,- сказал я.- Подвернись мне покойник, и не будь он мне родственником, я бы,- должно быть, пнул бы его ногой.

– Не надо лягать мертвецов,- сказал Сакердон Михайлович.

– А я бы пнул его сапогом прямо в морду,- сказал я.- Терпеть не могу покойников и детей.

– Да, дети – гадость,- согласился Сакердон Михайлович.

– А что, по-вашему, хуже, покойники или дети? – спросил я.

– Дети, пожалуй, хуже, они чаще мешают нам.

А покойники все-таки не врываются в нашу жизнь,- сказал Сакердон Михайлович.

280 – Врываются! – крикнул я и сейчас же замолчал.

Сакердон Михайлович внимательно посмотрел на меня.

– Хотите еще водки? – спросил он.

– Нет,- сказал я, но, спохватившись, прибавил. – Нет, спасибо, я больше не хочу.

Я подошел и сел опять за стол Некоторое время мы молчим.

– Я хочу спросить вас,- говорю я наконец.- Вы веруете в Бога? У Сакердона Михайловича появляется на лбу поперечная морщина, и он говорит: – Есть неприличные поступки. Неприлично спросить у человека пятьдесят рублей в долг, если вы видели, как он только что положил себе в карман двести. Его дело: дать вам деньги или отказать, и самый удобный и приятный способ отказа – это соврать, что денег нет.

Вы же видели, что у того человека деньги есть, и тем самым лишили его возможности вам просто и приятно отказать. Вы лишили его права выбора, а это свинство.

Это неприличный и бестактный поступок. И спросить человека: «Веруете ли вы в Бога?» – тоже поступок бестактный и неприличный.

– Ну,- сказал я,- тут уж нет ничего общего.

– А я и не сравниваю,- сказал Сакердон Михайлович.

– Ну хорошо, – сказал я,- оставим это. Извините только меня, что я задал вам такой неприличный и бестактный вопрос.

– Пожалуйста,- сказал Сакердон Михайлович.- Ведь я просто отказался отвечать вам.

– Я бы тоже не ответил,- сказал я,- да только по другой причине.

– По какой же? – вяло спросил Сакердон Михайлович – Видите ли,- сказал я,- по-моему, нет верующих или неверующих людей. Есть только желающие верить и желающие не верить.

– Значит, те, что желают не верить, уже во что-то верят? – сказал Сакердон Михайлович.- А те, что желают верить, уже заранее не верят ни во что? – Может быть, и так,- сказал я – Не знаю.

– А верят или не верят во что? в Бога? – спросил Сакердон Михайлович.

– Нет,- сказал я,- в бессмертие.

281 – Тогда почему же вы спросили меня, верую ли я в Бога? – Да просто потому, что спросить: «Верите ли вы в бессмертие?» – звучит как-то глупо,- сказал я Сакердону Михайловичу и встал.

– Вы что, уходите? – спросил меня Сакердон Михайлович.

– Да,- сказал я,- мне пора.

– А что же водка? – сказал Сакердон Михайлович.- Ведь и осталось-то всего по рюмке.

– Ну, давайте допьем,- сказал я.

Мы допили водку и закусили остатками вареного мяса.

– А теперь я должен идти,- сказал я.

– До свидания,- сказал Сакердон Михайлович, провожая меня через кухню на лестницу.- Спасибо за угощение.

– Спасибо вам,- сказал я,- до свидания.

И я ушел.

Оставшись один, Сакердон Михайлович убрал со стола, закинул на шкап пустую водочную бутылку, надел опять на голову свою меховую с наушниками шапку и сел под окном на пол. Руки Сакердон Михайлович заложил за спину, и их -не было видно. А из-под задравшегося халата торчали голые костлявые ноги, обутые в русские сапоги с отрезанными голенищами.

Я шел по Невскому, погруженный в свои мысли. Мне надо сейчас же пройти к управдому и рассказать ему все. А разделавшись со старухой, я буду целые дни стоять около булочной, пока не встречу ту милую дамочку. Ведь я остался ей должен за хлеб 48 коп. У меня есть прекрасный предлог ее разыскивать. Выпитая водка продолжала еще действовать, и казалось, что все складывается очень хорошо и просто.

На Фонтанке я подошел к ларьку и на оставшуюся мелочь выпил большую кружку хлебного кваса. Квас был плохой и кислый, и я пошел дальше с мерзким вкусом во рту.

На углу Литейной какой-то пьяный, пошатнувшись, толкнул меня. Хорошо, что у меня нет револьвера: я убил бы его тут же на месте.

282 До самого дома я шел, должно быть, с искаженным от злости лицом. Во всяком случае, почти все встречные оборачивались на меня.

Я вошел в домовую контору. На столе сидела низкорослая, грязная, курносая, кривая и белобрысая девка и, глядясь в ручное зеркальце, мазала себе помадой губы.

– А где же управдом? – спросил я.

Девка молчала, продолжая мазать губы.

– Где управдом? – повторил я резким голосом.

– Завтра будет, не сегодня,- отвечала грязная, курносая, кривая и белобрысая девка.

Я вышел на улицу. По противоположной стороне шел инвалид на механической ноге и громко стучал своей ногой и палкой. Шесть мальчишек бежало за инвалидом, передразнивая его походку.

Я завернул в свою парадную и стал подниматься по лестнице. На втором этаже я остановился; противная мысль пришла мне в голову: ведь старуха должна начать разлагаться. Я не закрыл окна, а говорят, что при открытом окне покойники разлагаются быстрее. Вот ведь глупость какая! И этот чертов управдом будет только завтра! Я постоял в нерешительности несколько минут и стал подниматься дальше.

Около двери в свою квартиру я опять остановился. Может быть, пойти к булочной и ждать там ту милую дамочку? Я бы стал умолять ее пустить меня к себе на две или три ночи. Но тут я вспоминаю, что сегодня она уже купила хлеб и, значит, в булочную не придет. Да и вообще из этого ничего бы не вышло.

Я отпер дверь и вошел в коридор. В конце коридора горел свет, и Марья Васильевна, держа в руках какую-то тряпку, терла по ней другой тряпкой. Увидя меня, Марья Васильевна крикнула: – Ваш шпрашивал какой-то штарик! – Какой старик? – сказал я.

– Не жнаю,- отвечала Марья Васильевна.

– Когда это было? – спросил я.

– Тоже не жнаю,- сказала Марья Васильевна.

– Вы разговаривали со стариком? – спросил я Марью Васильевну.

– Я,- отвечала Марья Васильевна.

– Так как же вы не знаете, когда это было? -сказал я.

283 – Чиша два тому назад,- сказала Марья Васильевна.

– А как этот старик выглядел? – спросил я.

– Тоже не жнаю,- сказала Марья Васильевна и ушла на кухню.

Я пошел к своей комнате.

«Вдруг,- подумал я,- старуха исчезла. Я войду в комнату, а старухи-то и нет. Боже мой! Неужели чудес не бывает?!» Я отпер дверь и начал ее медленно открывать. Может быть, это_ только показалось, но мне в лицо пахнул приторный запах начавшегося разложения. Я заглянул в приотворенную дверь и на мгновение застыл на месте.

Старуха на четвереньках медленно ползла ко мне навстречу.

Я с криком захлопнул дверь, повернул ключ и отскочил к противоположной стенке.

В коридоре появилась Марья Васильевна.

– Вы меня жвали? – спросила она.

Меня так трясло, что я ничего не мог ответить и только отрицательно замотал головой. Марья Васильевна подошла поближе.

– Вы ш кем-то ражговаривали,- сказала она.

Я опять отрицательно замотал головой.

– Шумашедший,- сказала Марья Васильевна и опять ушла на кухню, несколько раз, по дороге, оглянувшись на меня.

«Так стоять нельзя. Так стоять нельзя»,- повторил я мысленно. Эта фраза сама собой сложилась где-то внутри меня. Я твердил ее до тех пор, пока она не дошла до моего сознания.

– Да, так стоять нельзя,- сказал я себе, но продолжал стоять как парализованный. Случилось что-то ужасное, но предстояло сделать что-то, может быть, еще более ужасное, чем то, что уже произошло. Вихрь кружил мои мысли, и я только видел злобные глаза мертвой старухи, медленно ползущей ко мне на четвереньках.