Но никто не торопился с официальным разрешением попробовать его в команде мастеров. И он — в его возрасте — еще один сезон пропустил. Причем сезон, в котором торпедовская команда вроде бы вновь неплохо определилась с подбором игроков в основном составе. Володя Щербаков говорил в ресторане: «Я что ли не понимаю, что Эдик на сто голов (он, разумеется, не мячи имел в виду, а класс и понимание игры) выше меня? Но в сегодняшнем футболе, когда в штрафной площадке тесно, ему не сыграть!»

Воронин был и опытнее, и умнее Щербакова. Он бы себе не позволил опрометчивых высказываний. Он все же намного лучше Володи представлял себе возможности Стрельцова. Но я не помню, чтобы он в разговорах о будущем «Торпедо» как-нибудь касался Стрельцова. То ли он не верил в разрешение Эдику играть? То ли с высоты своих двадцати пяти лет считал его реликтом — и с настоящим не связывал.

Он видел себя в футболе фигурой равновеликой Пеле. И ему неинтересно было прислушиваться к разговорам о том, что если бы не тюрьма, мы имели бы своего Пеле — свою всемирную звезду — в лице Стрельцова. Футболисту номер один огромной страны глупо было бы рассматривать игровую реальность в сослагательном наклонении.

Конечно, следовало пережить, что внимание публики переключилось на Стрельцова. Мы все жаждали чуда — надеялись, что случится небывалое. И небывалое действительно случилось. Но позднее — на три приблизительно месяца позднее, а то и побольше…

Но скажи кто-нибудь, даже после неудачного для Воронина матча с бразильцами, что и трех сезонов не пройдет, как в один и тот же год, в течение одного летнего месяца они с Эдиком отчислены будут из сборной, куда Стрельцов, однако, сумеет вновь попасть, а карьеру футбольную чуть раньше закончит Валерий, его бы сочли сумасшедшим…

— 18—

Тем же летом шестьдесят пятого он неожиданно позвонил мне по телефону. Через десять лет мы будем перезваниваться регулярно — и не всегда, сознаюсь, звонки Воронина будут мне в радость и кстати, особенно, когда ночью он объявится в состоянии, близком к умопомешательству, пугающему разбуженного собеседника бредовыми речами… но в шестьдесят пятом его звонок можно было отнести лишь к приятным неожиданностям — я и не предполагал, что он помнит или записал себе мой телефон.

Он настаивал, чтобы я немедленно приехал в гостиницу «Москва» в такой-то номер на втором этаже.

В номере, похожем на служебный, собралась разношерстная компания, типичная для нашей молодости, общительной до идиотизма, — люди, встречавшиеся в подобных компаниях, могли при последующих встречах не узнать друг друга, но с таким же основанием и сохранить ни к чему не обязывающее приятельство на долгие годы. Воронин органично сочетал в себе свойственный прославленным людям снобизм с любовью к малоинтеллектуальному веселью в случайности этих компаний.

Приветствуя меня, он попытался сделать стойку на голове, но уже не смог: компания настолько далеко ушла в бессмысленности развлечений, что я уже не успевал ее догнать — и держал себя глупо и скованно. Воронин, однако, умел пить — и вскоре собрался: мы переключились на свой разговор, изолируясь от остальных… Расходились совсем поздно, но сговорились увидеться завтра днем во дворе университета на Моховой. Он надеялся, что я помогу с поступлением в университет его знакомой блондинке («блонд», как твердил он весь пьяный вечер). Валерий преувеличивал мое влияние на университетских начальников, но я люблю заниматься чужими делами — и пришел, конечно. Не пришла блондинка. Воронин — он явился на Моховую с иностранной спортивной сумкой, утром у «Торпедо» состоялась тренировка — горевал считанные минуты. И мы двинулись в сторону кинотеатра «Ударник» — через реку от «Ударника» причален был ресторан-поплавок, где у Воронина служил шеф-поваром приятель-грузин.

Приятель-грузин усадил нас на палубе поближе к воде, извинился, что не примет участия в трапезе и выпивке, он куда-то торопился. Просил не платить ни за еду, ни за коньяк — это как нельзя оказалось кстати: стесненность в средствах нами ощущалась и до любезного предупреждения шеф-повара обуздывала алкогольную фантазию.

Мы немножечко выпили под течение реки — и разговор естественно соскользнул на матч с бразильцами. Воронин не касался подробностей, не жаловался ни на что. Он сказал только, что до этого матча постоянно жил в счастливом состоянии от самой возможности играть в футбол, как он играет. А сейчас — чувствовалось по всему — он испытывает смятение, проявив несостоятельность в сравнении, о котором так мечтал…

Я ощутил неловкость и растерянность, слушая его откровения в этой обстановке.

Но очень скоро спортсмен с великолепно тренированной психикой победил в нем зарефлексировавшего эстета.

— 19—

И как еще один символ несбывшегося — оказавшегося для Валерия невозможным, неосуществимым — появилась на воронинском горизонте этим бесконечным летом Софи Лорен.

… В нашей апээновской компании международный кинофестиваль в Москве стал событием скорее местного значения — душевно мы переселились на две недели в гостиницу «Москва», точнее, на седьмой ее этаж, где располагался пресс-бар.

Не буду преувеличивать нашего разгильдяйства и тяги к спиртному. Мы интересовались кино — и знали, что привезенных на внеконкурсный показ хороших картин мы нигде, кроме как на фестивальных просмотрах, не увидим. Более того, двое из нас работали на фестивале аккредитованными корреспондентами АПН. И наутро после хмельных посиделок — бар функционировал до четырех часов, до раннего летнего рассвета — мы не разрешали себе уснуть, пока заметки в фестивальный вестник не будут написаны и засланы, говоря редакционным языком. Но бессонницу мы переносили геройски — и ни единого вечера в баре не пропускали. Аккредитаций, разрешающих вход в бар, у нас, как я уже сказал, было всего две, а ходили мы как минимум всемером. Когда Воронин прослышал, что Софи Лорен может ночью прийти в бар, и приехал специально из Мячкова, что в сорока километрах от Москвы, мы сейчас же вызвались и его провести под видом корреспондента. Но никакого вранья не потребовалось — злые мальчики из охраны пропустили его без возражений.

Все испортила итальянская звезда.Она не пришла ни в одну из ночей.

Странно, конечно, было бы и предполагать, что супруга продюсера-миллионера Карла Понти (я, кстати, познакомился с ним на пресс-конференции, а на фотографии, сделанной Ириной Кмит, стою рядом с Лорен, хотя с ней так и остался незнакомым) придет пить водку и закусывать нашими дерьмовыми сосисками. Но нам так хотелось, чтобы мечта Воронина о встрече с ней сбылась, что я, например, готов был поверить в невероятное. И чувствовал себя виноватым, когда Софи Лорен в очередной раз не пришла.

Я думал, чем его утешить — компенсировать отлучку со сборов в сезоне, где «Торпедо» реально претендовало на первенство.

Мой приятель детства пришел в бар с нашей отечественной звездой Натальей Фатеевой. И у меня мелькнула мысль — к тому времени по бутылке водки с наценкой ресторанной уже выкушали — переориентировать Фатееву, представив ей Воронина. И подозвал к нашему столику счастливого обладателя домашней звезды и осторожно спросил: увлекается ли он футболом? Он ответил, что нет. Я все же спросил: может быть, он узнает человека, который сидит рядом со мной? «Посуэлло?» — предположил он. Миша Посуэлло, прибывший на фестиваль, хотя в «Зените» еще, кажется, играл, находился здесь же в баре. Но сидел за другим столиком со своей возлюбленной — тоже советской кинознаменитостью Викторией Федоровой.

В баре присутствовал и человек, разбиравшийся в футболе еще меньше спутника Натальи Фатеевой и вообще ничего не слыхавший про Воронина, — кинорежиссер Марлен Хуциев. Он, однако, обратил на Валерия внимание сразу же, как только тот вошел в зал. Хуциев готовился снимать фильм «Июльский дождь» — и нужен ему был для главной роли молодой мужчина с непривычной для нашего кинематографа внешностью. И вот в человеке, вошедшем в бар, режиссер увидел черты экранного героя, им воображаемого. Но Хуциев заранее расстроился, заподозрив в нем иностранца, а в те времена снимать с своем фильме иностранца никто бы ему не позволил. Своими сомнениями он поделился с актером, сидевшим рядом. Тот — болельщик футбола, разумеется, — утешил его, сообщив, что это не иностранец, а Валерий Воронин. Хуциеву фамилия Воронина ничего не говорила, но, захваченный идеей съемок вот такого именно нездешнего брюнета, он обратился к Воронину: «Для вас есть работа на полтора года» — и начал соблазнять его интересной ролью. «Я не альтруист, — почему-то в таких выражениях отозвался, отказываясь от предложения, Воронин, — у нас в конце лета поездка в Южную Америку, дальше Италия, а там уже и Лондон». У Хуциева голова кругом пошла от всей опрокинутой на него географии. И он, когда Воронин откланялся, поспешил спросить у соседа-болельщика: кто же по профессии молодой человек, которому чуть ли не кругосветное путешествие предстоит? И узнав, что — футболист, изумился: никогда не думал, что они такие умные!