И мальчишка прищелкнул языком.

– Где же ты все видел?

– А вот сижу здесь и смотрю, что в комнате делается. Как вырасту, уж я ему дам себя знать!

И он сжал кулак.

– Так ты его не любишь? – спросила Полинька, довольная, что нашла еще человека, который ненавидит горбуна.

– Я люблю ли его? ха, ха, ха! А вот я ему покажу, как вырасту!

– Что же ты сделаешь?

– Что я сделаю!.. а тебе на что?

– Я буду рада, если ты ему что-нибудь дурное сделаешь; я его тоже ненавижу: он гадкий! -

– За что ты его бранишь? вишь, он куда тебя запер. Я раз хотел посмотреть в щель, что он здесь делает, – так он меня чуть не убил. А как ты упала, так он плакал, рвал на себе волосы… вишь ты какой! ха, ха, ха!

И мальчишка засмеялся.

– Я его не люблю! он обманул меня, он злой!

– Злой, а небось тебя не запер, как нас с Машкой, – злобно заметил мальчишка.

– С какой Машкой? – спросила Полинька, вздрогнув, и ей тотчас представилась другая жертва, подобно ей завлеченная обманом и, может быть, погибшая.

– Кто Машка? моя сестра! – мрачно отвечал мальчишка и запел петухом.

– А большая твоя сестра? она здесь тоже живет?

– Машка? нет, она умерла.

– Давно? а который ей год был?

– Я почем знаю!.. меньше меня ростом – по грудь мне приходилась.

Полинька нехотя рассталась с мыслию, что не ее одну постигла такая страшная участь.

– Отчего твоя сестра умерла?

Мальчишка не мог вдруг отвечать на вопросы; он сначала сам повторял:

– Отчего умерла?.. оттого умерла… ну, так же умерла, как наш тятька.

– А кто твой отец был?

– Я не знаю; я маленький был; помню, как он лежал на столе, такой худой и страшный.

– Так вы сироты?

– Ха, ха, ха! барыня-сударыня, подай Христа ради сироткам, хоть копеечку! – запищал мальчишка. – Мы, бывало, с Машкой, – прибавил он с увлечением, – так прашивали. Нет, у нас мать есть. Одна барыня увидала Машку на улице и взяла ее к себе, платье ей сшила, куклу купила; Машка ушла от нее: скучно стало сидеть в комнате! Где, бывало, не перебываем в целый день! А как дурная погода, так больше доставали: дрожим, будто от холоду; я притворяюсь хромым, слепым или немым. Машка и ну кричать: "Господа, подайте слепому убогому сироте!" Иной остановится, начнет спрашивать, – Машка и врет: что мы ничего не ели с утра, что мы сироты. И ее научу; она слушалась меня…

– Ну а мать знала, что вы милостыню просите?

– Мы ей деньги приносили; она на фатере жила с нищими. Нас сначала две старухи брали с собою, а особенно Машку, когда та была маленькая. Потом мать велела нам ходить одним; я ей сказал раз, что Машке дают много денег господа.

Полинька забыла на минуту свое положение и в ужасе слушала мальчишку.

– Ты любишь свою мать?

– Я люблю ли свою мать? – и мальчишка задумался. – Да, люблю, когда она не бранится…

– Как же ты сюда попал?

– Как сюда попал? А мы раз шли с Машкой по улице, увидали горбуна; я согнулся, как он, да и стал просить милостыни: мать, дескать, на столе лежит, нечем похоронить. Он руку в карман, а другой как схватит меня за шиворот. Я крикнул, Машка заплакала и ну его просить, руку ему целует. А он погрозился ей да и говорит: "Ведите меня к матери: посмотрю я, как она на столе лежит". Я было не хотел, да он будкой грозит; вот и пришли. Мать спала. Уж как он кричал на нее: зачем, вишь, у ней дети нищие! Покричал и говорит: "Я возьму к себе твоих детей: пусть они трудами хлеб достают". Мать и отдала нас. Он ей платит в месяц, не знаю сколько. Я ей жаловался, как сестра умерла, да она его боится. А он теперь уж совсем не пускает меня к ней. Да вот вырасту…

– Вы одни у него жили?

– Одни; до нас тоже, верно, жил мальчик; мы нашли в подвале игрушку. Машка очень боялась хозяина. Мы с ней двор выметали, все в доме убирали; я платье вычищу, все сделаю. А он как со двора, так и запрет нас. "Дети, – говорит, – могут и дом зажечь!" А в подвале почти совсем темно, вот и сиди, пока воротится! А крысы какие там, так и бегают! Машка их боялась; раз, как она спала, крыса по ней пробежала; с тех пор она и ну плакать: все ей страшно было. Да вдруг и захворала, все; меня просила: убежим! хотелось ей к матушке и погулять. Мать сама часто приходила к нам; вот как Машка уж совсем исхудала, хозяин и велел ее взять; а потом уж она скоро и умерла…

– Идут! идут! – прошептал он и, как белка, очутился на самой верхушке дерева.

Полинька испугалась тоже, притаила дыхание; но шорох умолк, все кругом было тихо.

– Нет никого! – сказала она.

– Мне спать пора!

– Нет, погоди!

– А что дашь?

Полинька нашла в кармане своего передника мелкую монету и показала мальчишке. Сучок пригнулся к самому окну, и мальчишка схватил деньги. Они оба засмеялись.

– Хочешь получить много денег? – спросила Полинька. – Отнеси ко мне на квартиру письмо, спроси там башмачника и отдай ему; он тебе даст много денег, и я, как выду, дам тоже.

Мальчик молчал.

– Послушай, – продолжала Полинька, придав столько нежности своему голосу, что мальчишка улыбнулся, – ты хочешь своему хозяину досадить? Ну, отнеси мое письмо! Я бы, пожалуй, и из окна выскочила, да высоко! Зато как меня спасут, он придет сюда – никого уж и нет! У! как весело! вот рассердится!

И Полинька чуть не прыгала.

– А он точно будет сердиться? – спросил мальчишка.

– О, ужасно! Ему хуже всего на свете, если я убегу.

– А что дашь? я выпущу тебя, – сказал мальчишка.

– Все, что ты хочешь! – в восторге воскликнула Полинька.

– Четыре золотых, – сказал мальчишка.

– Хорошо, только выпусти.

– Где же деньги? – спросил он смеясь.

– У меня нет здесь, я дома отдам.

– Обманешь! нет, дай сейчас, так выпущу.

Полинька пришла в отчаяние: она стала умолять мальчишку, но он не верил ей; он даже припоминал, что она хотела жаловаться на него хозяину. Полинька горько зарыдала. Мальчишка улыбался, качаясь на сучке.

– Ну, не плачь! – наконец сказал он. – Дай мне бумажку, какую ты давала хозяину, – помнишь, как деньги занимала.

– Как тебя зовут? – радостно спросила Полинька.

– Волчок, – отвечал он.

– Как? Волчок? да такого имени нет.

– Как нет! да меня все так зовут. А то есть еще имя, да тем меня никто не зовет, только матушка.

– Ну, как?

– Осип.

– Так и надо. А отца как звали?

– Сидором.

Полинька кинулась к столу и написала расписку.

– Ну, вот тебе, Осинька! – нежно сказала она. – Только спаси, спаси меня!

Волчок, раскачавшись на дереве, вырвал у ней записку и с хохотом проворно спустился вниз.

Полинька вскрикнула. Совершенное отчаяние овладело ею; надежда, так неожиданно вспыхнувшая, так же скоро исчезла.

Полинька долго досадовала на свою легковерность, забыв даже закрыть форточку. Ветер утих, но воздух был сыр и холоден; петухи лениво перекликались. Вдруг послышалось:

– Тссс!

Полинька радостно кинулась к форточке. Волчок уже сидел на дереве. Он вертел на пальце ключ и поддразнивал им Полиньку.

– Брось его сюда, брось! – сказала она умоляющим голосом.

– Ишь, какая прыткая!

– Где ты его достал? неужели у него?

– Как же, держи карман! нет, я не дурак: ключ мой собственный… я, как вырасту… я его тогда!

– Ты хочешь его обокрасть? – спросила Полинька.

– А ты хочешь ему пожаловаться? – грозно сказал Волчок.

– О, нет, нет!

– Смотри у меня!

– Уверяю тебя, я ему ничего не скажу. Я никому не скажу, я буду очень рада! – твердила Полинька, стараясь разрушить недоверчивость своего спасителя.

Он рассмеялся; она тоже принужденно смеялась.

– Ну, прочь с окна! – повелительно сказал мальчишка, приготовляясь бросить ключ.

– Дай мне в руки! ты не попадешь в форточку, окно еще разобьешь!

Полинька отшатнулась, радостно спрыгнула с окна и кинулась подымать с полу тряпку, в которую Волчок завернул ключ.

– Спрячь тряпку! – крикнул он.