Каютин сел на чемодан.

– Дай я запру чемодан, – сказала Полинька, стараясь скрыть свою грусть.

– Ты все возишься с чемоданом; не хочешь меня утешить, сказать, что не разлюбишь меня.

– Ты знаешь это хорошо! – твердо перебила Полинька.

Каютин поцеловал ее и, нежно взглянув ей в глаза, сказал торжественно:

– Я буду самый низкий человек, если разлюблю тебя!.. Ты любишь меня, но скажи, за что… я глуп, – прибавил он так наивно, что Полинька засмеялась.

– А может быть, – отвечала она, – я люблю больше глупых, чем умных.

– Ну, я ветрен.

– Остепенишься.

– Я лентяй!

– Будешь работать.

– Нет, нет, я скверный человек! – горячо сказал Каютин, чистосердечно сознавая в ту минуту свои недостатки и глубоко негодуя на свою давнюю беспечность, которая заставляла его теперь ехать искать счастья бог знает куда, тогда как ему давно следовало подумать о своем положении.

– Пожалуй, ты скверный человек, но я все-таки тебя люблю, – вот и все!

Полинька сделала ему премилую гримасу.

– Хорошо же, ты будешь виновата: я буду желать, чтоб ты меня полюбила все сильнее и сильнее, и из скверного человека превращусь просто в злодея!

– Ты слишком ветрен для злодея.

– Ну, так сделаюсь пьяницей! – со смехом сказал Каютин.

– Вот это так! – тоже смеясь, подхватила Полинька.

Стук в дверь прекратил их разговор.

– Войдите; кто там? – сказала Полинька, запирая чемодан.

В комнату вошла Кирпичова, держа в руках узел с хлебом.

– А, мое почтение, Надежда Сергеевна, – сказал Каютин, вставая с чемодана и вычурно кланяясь.

Полинька поцеловалась с Надеждой Сергеевной, которая подала ей узел и сказала, обращаясь к Каютину:

– Вот хлеб и соль на дорогу.

– И прекрасно! вино у нас есть; мы славно кутнем! Ах, боже мой!

Каютин с отчаянием схватил себя за голову.

– Что такое? – с испугом спросили в одно время Полинька и Кирпичова.

– Ах, боже мой! да как же быть? – говорил Каютин озабоченным голосом.

– Да что такое? не потеряли ли вы паспорта? – спросила с участием Полинька.

– Какой паспорт? – с презрением возразил Каютин. – Льду, льду нет! – прибавил он жалобно: – вино будет теплое!

И он чуть не плакал. Полинька смеялась.

– Браво! браво! – воскликнул Каютин. Он схватил бутылку, потом фуражку, подкинул фуражку к потолку, ловко поймал ее, спросил, надев на голову: "хороша фуражка, Полинька?" и выбежал из комнаты.

Прибежав в свою комнату, Каютин закричал раздирающим голосом:

– Хозяин! а хозяин!

К удивлению его Доможиров в ту же минуту явился с вопросом:

– Что вам?

– А вот что: если хотите удружить мне в последний раз, так вот опустите эту бутылку в ваш колодезь.

Доможиров идиотически засмеялся.

– Ну, как разобьется, – сказал он, – кто отвечает?

– Разумеется, вы.

– Ишь какие! ну, а зачем уезжаете, а? Ведь я пошутил, а вы и в самом деле подумали! Нет, я не такой; я благородный!

И Доможиров затянул покрепче кушаком свой халат.

– С чего же вы взяли, что я от вашей шутки уезжаю? – спросил удивленный Каютин.

– Знаю, все знаю, – отвечал Доможиров, прищурив глаза, – вы в тот же день задумали ехать, как я вынул раму. Ей-богу, для шутки! Ну, останьтесь; право, буду ждать деньги, а вперед, пожалуй, никогда не давайте.

– Спасибо вам, спасибо! – отвечал Каютин, тронутый жертвами Доможирова.

Доможиров страшно привык к нему: его веселый характер, толки о книгах, о разных важных предметах, о политике – все привязало его к Каютину, – и старик чувствовал, что жизнь его одушевилась с тех пор, как он к нему переехал. Доможиров в душе благоговел перед знаниями Каютина, и, не будь он жилец, Доможиров был бы самым покорнейшим и послушнейшим его слугой; но мысль, что он хозяин, а Каютин его жилец, заставляла Доможирова облекаться в вечную холодность, сварливость и противоречие.

– Ну, как знаете, а право бы остались, – подбирая с полу бумажки, бормотал хозяин.

– Я уж и тройку нанял: скоро приедет.

– Эка важность! дайте на водку… Сами же говорили, что с водкой все можно уладить с мужиком.

– Нет, уж теперь поздно, а как вернусь, так готовьте мне квартиру… только большую.

– Экой шутник, право!

– Однако простимтесь: я скоро поеду.

– Неужто? да останьтесь хоть до завтра: что за охота ехать к ночи?

– Веселее, – слез не видать. Прощайте!

И Каютин протянул руку Доможирову. Доможиров простер к нему свои объятия, прижал его крепко к своей засаленному халату и небритой бородой прикоснулся два раза к его щекам.

– Счастливого пути! – сказал он. – Лихом не вспоминайте!

– Не буду, не буду, вы только не браните меня.

– Не за что, – растроганным голосом отвечал Доможиров, и вдруг, будто припомнив что-то очень важное сказал: – подождите, я сейчас приду.

– Мне некогда.

– Одну минуту! – с упреком произнес Доможиров и выбежал вон.

Каютин печально смотрел на свою комнату. Она была совершенно пуста; с вечера еще вся мебель была продана Щукин двор, за пять целковых. Только кучки сору и черные полоски напоминали диван и комод, накануне украшавшие комнату.

Каютин подошел к окну и раздвинул зелень; он хотел было закричать Полиньке, чтоб она в последний раз посмотрела на его окно, но голоса недостало, и слезы рекой полились из его глаз; он отскочил от окна и плакал, как дитя.

Дверь с шумом раскрылась. Как дикий черкес, влекущий на аркане пленника, Доможиров сердито тянул своего сына в комнату, а тот упирался и кусал рукав своего халата. Сын, по примеру родителя, вечно ходил в халате.

– Ну, простись же, поблагодари! – говорил Доможиров, делая сыну страшные гримасы.

– А, Митя! прощай! – сказал Каютин.

– Скажите, чтоб хорошенько учился, – шепнул Доможиров.

– Учись хорошенько, Митя.

Мальчик молчал и продолжал кусать свой рукав.

– Ну, поцелуй же!

Доможиров, недовольный неловкостью сына, толкнул его в спину к Каютину. Мальчик от неожиданного удара ткнул прямо в живот молодому человеку и сильно сконфузился. Наконец он привстал на цыпочки и чмокнул в пуговицу пальто Каютина.

– Прощай!

И Каютин, смеясь, поцеловал Митю в лоб.

– Прощайте! – сказал Каютин, обращаясь к Доможирову.

– Прощайте, с богом! желаю вам счастья… приятного путешествия, – говорил Доможиров вслед уходящему Каютину.

– Бутылочки-то не разбейте! слышите?

– Слышу, слышу!

Каютин, перебежав улицу, в одну секунду очутился в комнате Полиньки. Гостей прибавилось немного. Катя и Федя играли около чемодана, а мать их сидела в углу и печально смотрела на своих детей. Надежда Сергеевна тихо разговаривала с Полинькой, которая при входе Каютина поспешно вытерла слезы.

– А, здравствуйте, Ольга Александровна! как поживаете? – сказал Каютин, раскланиваясь с печальной матерью Кати и Феди. – Ну, а вы что кричите, а? – продолжал он весело, обращаясь к детям. – А где же Карл Иваныч? что его не видать?

– Я ему дала комиссию; он сейчас придет, – отвечала Полинька.

– Хорошо! А я покуда, с позволения дам, выкурю трубку.

Но вдруг лицо Каютина омрачилось.

– Ах, я дурак! что я наделал? табаку-то и не купил, – воскликнул он печально и с ужасом посмотрел на всех.

Полинька невольно улыбнулась и, перемигнувшись с Надеждой Сергеевной и Ольгой Александровной, отвечала:

– Зато вино есть!

– Я сейчас сбегаю… нет, мне не хочется…

И Каютин хныкал, как капризное дитя; ему не хотелось оставить Полиньку. В ту минуту в дверях показался Карл Иваныч, весь запыхавшись, с двумя картузами табаку в руках, Он, видимо, смутился и не знал, что ему делать при виде Каютина, который радостно закричал: "а, а, а!"

Полинька подскочила к оторопевшему Карлу Иванычу, вырвала у него из рук картуз с табаком, поблагодарила его за хлопоты и весело начала дразнить табаком Каютина.

– А я об вас спрашивал, – сказал Каютин и пожал руку Карлу Иванычу. – Спасибо вам: вы все хлопочете.