– А Степан? Степан?

– А нет Степана, – отвечал Тарас.

– Где он?

– А кто его знает!

– Убили?

– А может, и убили.

– Убили, убили! – закричала отчаянно Кениля и побежала к Никите.

– Где Степан? Ты видел Степана?

– Не видал, красавица ты моя, – печально отвечал Никита.

– Он жив?

– Не знаю.

Кениля обратилась к Луке:

– Жив Степан?

– Жив, не бойся.

– Жив! – радостно закричала Кениля. – Он придет?

– Придет, придет.

– Скоро?

– Сегодня к вечеру, – отвечал чувствительный Лука.

– Жив! Жив! Придет! – весело повторяла Кениля и прыгала и смеялась.

Так они приблизились к юрте.

Никита подкрался к спящей старухе и над самым ее ухом закричал:

– Акхалалалай!

Старуха вскочила, дико осмотрелась и с неистовым криком ужаса побежала прочь.

Отбежав к реке, она остановилась на высоком ее берегу и начала посылать проклятия промышленникам, кривляться и сжимать кулаки. Потом она побежала дальше, но скоро опять остановилась с дикими ругательствами. И так она останавливалась, грозила и кричала, пока, наконец, безобразная и страшная фигура ее, покрытая звериными лохмотьями, не скрылась из глаз промышленников.

– Так она осталась жива? – воскликнул Никита. – Вот чудо!

– Не на мое вышло? – заметил Тарас, не без ужаса узнавший в отвратительной старухе чудовище, напугавшее их в ущельи горы. – Не на мое вышло? Я говорил, что она не просто шаманка… вот теперь смейтесь! Ну, не сиди в ней бес, как бы осталась она жива?

– Уж подлинно, разве бес отвязал старуху! – заметил Никита. – Я так прикрутил ее, что, кажись, отвязаться сама она не могла.

– А уж я-то как старался! – заметил Тарас.

– Кениля! – крикнул Никита.

Но Кенили не было. Она ушла в юрту. Через минуту она выскочила оттуда, и красота ее получила новый блеск: роскошные волосы Кенили были расчесаны и вились по плечам; сверх русского красного сарафана на плечи ее накинута была новая пестрая кухлянка, в которой цвета были подобраны наподобие радуги. Бледные щеки Кенили были слегка нарумянены, а большие глаза ярко блистали простодушной радостью. Промышленники, долго не видавшие женщин, так были поражены миловидностью дикарки, что вскрикнули в один голос:

– Вот так красавица!

– Для дружка принарядилась, – печально сказал Никита.

Кениля прыгала и весело пела русскую песню.

– А что, братцы? Надо нам отдохнуть да и пообчиниться, – заметил Лука.

Промышленники ушли в юрту. Они спали, обедали, чинили свою обувь, а Кениля все сидела на пороге юрты и смотрела вдаль.

Жалко стало Никите морочить бедную девку.

– Не сиди, не жди напрасно! – сказал он ей. – Не придет твой Степан!

Побледнело лицо дикарки.

– Не придет? – повторила она, остановив беспокойный взгляд на лице Никиты. – Умер?

– Умер, не умер, – отвечал Никита, – а бог знает, где он! Ты вот послушай: все мы попали в одну беду…

– Беду? – пугливо повторила дикарка.

– Да. Окружили нас проклятые изменники, схватили, разделили между собой, словно баранов, и очутились мы в плену.

– В плену? – вскричала Кениля.

– А ты слушай. Я ушел, и Тарас ушел, и Лука ушел, – и вот мы, видишь, теперь на воле. А где Степан – бог весть! Может, тоже ушел и придет сюда, а может…

Никита остановился. Черные глаза дикарки впились в него.

– Убит?

– Как знать! Вишь, ты какая: не идет, так уж и убит.

– Убит! Убит! – повторила она отчаянно.

– Говорят тебе, неизвестно! Ты погоди…

– Ждать! – воскликнула она. – Я ждала! Я долго ждала! Ты вот погляди!

Она схватила руку Никиты и подвела его к стене, где нарезаны были небольшие черточки.

– Ты вот погляди: я день ждала, два ждала, – говорила Кениля, считая пальцем свои черточки, – три ждала, четыре ждала.

Досчитав до десяти, она остановилась и с изумлением смотрела на свои руки с растопыренными пальцами, будто спрашивая: где взять?..

– Начинай снова, – сказал Никита.

Дикарка догадливо сложила пальцы и продолжала, считая черточки:

– Опять день ждала, опять два ждала, опять три ждала… А потом уж и счет потеряла, – заключила она, досчитав и еще раз до десяти, – а его все нет, все нет! Я ходила каждый день на гору, и там его нет…

– Так не ты ли отвязала старуху? – спросил Никита.

– Да, – отвечала Кениля, – она уж была почти мертвая и хрипела, как я пришла… Я довела ее домой, накормила, и она все жила со мной и все каждый день говорила: "Погоди еще день, вот завтра придет…" Я и ждала… И каждый день я думала, что уж завтра не буду ждать, а сама пойду к нему… И уж теперь я и пойду…

И она хотела итти…

– Куда ж ты пойдешь? – спросил Никита, удерживая ее.

– Уж коли он не идет, так меня к себе ждет. Не приду еще – рассердится! Не хочу его сердить, боюсь его сердить! Он и так долго ждет, а будь жив, не заставил бы меня столько ждать.

Никита ничего не понимал, но голос дикарки раздирал его душу. Не зная, чем утешить ее, он сказал:

– Погоди еще: может, он завтра придет.

– Завтра! Завтра!.. Завтра я уж сама у него буду, – вскрикнула дикарка и побежала…

С минуту Никита бессмысленно следил за ней. Дикарка бежала к реке.

– Братцы! – закричал Никита своим товарищам, пораженный страшной догадкой. – Утопится! Утопится!

И он побежал за ней, но, еще не добежав до реки, услышал внезапный шум волн… Достигнув в три прыжка высоты берега, Никита взглянул вниз и увидел лицо камчадалки, ее черные волосы, расплывшиеся по волнам, и часть сарафана, вздувавшегося на воде. Потом все исчезло.

Никита кинулся в воду.

– Вот будет беда, как и Никита утонет! – заметил Тарас, подоспевший в ту минуту с Лукой к берегу.

– Ну, не утонет! – возразил Лука. – Река неширокая… А вот ты хорошо плаваешь – помог бы…

– Да ведь она легонькая: вытащит и один! – отвечал Тарас.

– Что у вас тут, братцы? – раздался задыхающийся голос сзади промышленников. – Я иду к юрте, гляжу: вы все бежите, словно помешанные?..

Тарас и Лука обернулись и вскрикнули в один голос:

– Степан!

– Утонул, что ли, кто?..

– Кениля… – начал удивленный Лука. – Она, видишь ты, все тосковала…

Степан прыгнул на край берега и бухнулся в реку… В ту минуту голова Никиты показалась из воды.

– Степан! – закричал он. – Ты?.. откудова? Вон, гляди, она там… Там… Нырни! Я чуть было не схватил, да духу не хватило.

Степан нырнул.

– Откуда, братцы, взялся вдруг Степан? – крикнул Никита из воды своим товарищам.

VIII

В глубине старой юрты, у берегов Восточного моря, где разбросано несколько коряцких шалашей, томился бедный пленник, связанный по рукам и по ногам… А в соседнем шалаше шел пир горой. Коряк Гайчале праздновал великую радость: вчера жена его стала вдруг на колени посреди юрты и родила ему сына; сын, правда, вышел с небольшим изъяном: у него не досчитались одного уха; мужчины и женщины приписали такое несчастие тому, что Гайчале гнул на коленях дуги и делал сани, когда жена его уже близка была к разрешению. Но недостаток уха не слишком огорчил Гайчале, и в радости он назвал гостей.

С утра шли приготовления. Гайчале решился даже убить оленя, а такая роскошь у скупых коряков редкость: они питаются сами и потчуют гостей мертвечиной, а когда нет мертвечины, говорят гостям:

– Потчевать нечем: на беду, у нас олени не дохнут, и волки их не давят, так не прогневайтесь!

Сестры хозяина с утра выставили на улицу котлы и ложки, чтоб их вылизали собаки; такой обычай у них употребляется вместо мытья посуды. Все принарядилось; только женщины оборванны и грязны, да иначе и не бывает. На что, говорят они, женам нашим рядиться и мыться, когда мы и так их любим? И если жена коряка принарядится, муж убивает ее, как изменницу.

Оттого жены их стараются казаться как можно безобразнее и если надевают получше платье, то разве под низ, а сверху всегда прикрыты они отвратительными лохмотьями.