Вот взгляните – мой собственный кум

Обличен! Моралист-проповедник,

Цыц!.. Умолкни, журнальная тварь!..

Он действительный статский советник,

Этот чин даровал ему царь!

Мало им, что они Маколея

И Гизота в печать провели,

Кровопийцу Прудона, злодея

Тьера выше небес вознесли,

К государственной росписи смеют

Прикасаться нечистой рукой!

Будет время – пожнут, что посеют!

(Старец грозно качнул головой.)

А свобода, а земство, а гласность!

(Крикнул он и очки уронил.)

Вот где бедствие! Вот где опасность

Государству… Не так я служил!

О чинах, о свободе, о взятках

Я словечка в печать не пускал.

К сожаленью, при новых порядках

Председатель отставку мне дал;

На начальство роптать не дерзаю

(Не умею – и этим горжусь),

Но убей меня, если я знаю,

Отчего я теперь не гожусь?

Служба всю мою жизнь поглощала,

Иногда до того я вникал,

Что во сне благодать осеняла,

И, вскочив,- я черкал и черкал!

К сочинению ключ понемногу,

К тайной цели его подберешь,

Сходишь в церковь, помолишься богу

И опять троекратно прочтешь:

Взвешен, пойман на каждом словечке,

Сочинитель дрожал предо мной,-

Повертится, как муха на свечке,

И уйдет тихомолком домой.

Рад-радехонек, если тетрадку

Я, похерив, ему возвращу,

А то, если б пустить по порядку…

Но всего говорить не хочу!

Занимаясь семь лет этим дельцем,

Не напрасно я брал свой оклад

(Тут сравнил он себя с земледельцем,

Рвущим сорные травы из гряд).

Например, Вальтер Скотт или Купер -

Их на веру иной пропускал,

Но и в них открывал я канупер!

(Так он вредную мысль называл.)

Но зато, если дельны и строги

Мысли,- кто их в печать проводил?

Я вам мысль, что "большие налоги

Любит русский народ", пропустил

Я статью отстоял в комитете,

Что реформы раненько вводить,

Что крестьяне – опасные дети,

Что их грамоте рано учить!

Кто, чтоб нам микроскопы купили,

С представленьем к министру вошел?

А то раз цензора пропустили,

Вместо северный, скверный орел!

Только буква… Шутите вы буквой!

Автор прав, чего цензор смотрел?"

Освежившись холодною клюквой,

Он прибавил: "А что я терпел!

Не один оскорбленный писатель

Письма бранные мне посылал

И грозился… (Да шутишь, приятель!

Меры я надлежащие брал.)

Мне мерещились авторов тени,

Третьей ночью еще Фейербах

Мне приснился – был рот его в пене,

Он держал свою шляпу в зубах,

А в руке суковатую палку…

Мне одна романистка чуть-чуть

В маскараде… но бабу-нахалку

Удержали… да, труден наш путь!

Ни родства, ни знакомства, ни дружбы

Совесть цензора знать не должна,

Долг, во-первых, – обязанность службы!

Во-вторых, сударь: дети, жена!

И притом я себя так прославил,

Что свихнись я – другой бы навряд

Место новое мне предоставил,

Зависть общий порок, говорят!"

Тут взглянул мне в лицо старичина:

Ужас, что ли, на нем он прочел,

Я не знаю, какая причина,

Только речь он помягче повел:

"Так храня целомудрие прессы,

Не всегда был, однако, я строг.

Если б знали вы, как интересы

Я писателей бедных берег!

Да! меня не коснулись упреки,

Что я платы за труд их лишал.

Оставлял я страницы и строки,

Только вредную мысль исключал.

Если ты написал: "Равнодушно

Губернатора встретил народ",

Исключу я три буквы:"ра – душно"

Выйдет… что же? три буквы не счет!

Если скажешь: "В дворянских именьях

Нищета ежегодно растет",-

"Речь идет о сардинских владеньях"-

Поясню, – и статейка пройдет!

Точно так: если страстную Лизу

Соблазнит русокудрый Иван,

Переносится действие в Пизу -

И спасен многотомный роман!

Незаметные эти поправки

Так изменят и мысли, и слог,

Что потом не подточишь булавки!

Да, я авторов много берег!

Сам я в бедности тяжкой родился,

Сам имею детей, я не зверь!

Дети! дети! (старик омрачился).

Воздух, что ли, такой уж теперь -

Утешения в собственном сыне

Не имею… Кто б мог ожидать?

Никакого почтенья к святыне!

Спорю, спорю! не раз и ругать

Принимался, а втайне-то плачешь.

Я однажды ему пригрозил:

"Что ты бесишься? Что ты чудачишь?

В нигилисты ты, что ли, вступил?"

– "Нигилист – это глупое слово,-

Говорит,- но когда ты под ним

Разумел человека прямого,

Кто не любит живиться чужим,

Кто работает, истины ищет.

Не без пользы старается жить,

Прямо в нос негодяя освищет,

А при случае рад и побить -

Так пожалуй – зови нигилистом,

Отчего и не так!" Каково?

Что прикажете с этим артистом?

Я в студенты хотел бы его,

Чтобы чин получил… но едва ли…

"Что чины? – говорит,- ерунда!

Там таких дураков насажали,

Что их слушать не стоит труда,

Там я даром убью только время,-

И прибавил еще сгоряча

(Каково современное племя!): -

Там мне скажут: "Ты сын палача!""

Тут невольно я голос возвысил,

"Стой, глупец! – я ему закричал,-

Я на службе себя не унизил,

Добросовестно долг исполнял!"

– "Добросовестность милое слово,-

Возразил он,- но с нею подчас…"

– "Что, мой друг? говори – это ново!"

Сильный спор завязался у нас;

Всю нелепость свою понемногу

Обнаружил он ясно тогда;

Между прочим, сказал: "Слава богу,

Что чиновник у нас не всегда

Добросовестен…" – Вот как!… За что же

Возрождается в сыне моем,

Что всю жизнь истреблял я?.. о боже!.."

Старец скорбно поникнул челом.

"Хорошо ли, служа, корректуры

Вы скрывали от ваших детей?-

Я с участьем сказал.- Без цензуры

Начитался он, видно, статей?"

– "И! как можно!.."

Тут нас прервали.

Старец снова газету берет…

(Между концом 1863 и сентября 1865)

57. ПРИТЧА О "КИСЕЛЕ"

Жил-был за тридевять земель,

В каком-то царстве тридесятом,

И просвещенном, и богатом,

Вельможа, именем – Кисель.

За книгой с детства, кроме скуки,

Он ничего не ощущал,

Китайской грамотой – науки,

Искусство – бреднями считал;

Зато в войне, на поле брани

Подобных не было ему:

Он нес с народов диких дани

Царю – владыке своему.

Сломив рога крамоле внешней

Пожаром, казнями, мечом,

Он действовал еще успешней

В борьбе со внутренним врагом:

Не только чуждые народы,

Свои дрожали перед ним!

Но изменили старцу годы -

Заботы, дальние походы,

Военной славы гром и дым

Израненному мужу в тягость:

Сложил он бранные дела,

И императорская благость

Гражданский пост ему дала.

Под солнцем севера и юга,

Устав от крови и побед,

Кисель любил в часы досуга

Театр, особенно балет.

Чего же лучше? Свеж он чувством,

Он только изнурен войной -

Итак, да правит он искусством,

Вкушая в старости покой!

С обычной стойкостью и рвеньем

Кисель вступил на новый пост:

Присматривал за поведеньем,

Гонял говеть актеров в пост.

Высокомерным задал гонку,

Покорных, тихих отличил,

Остриг актеров под гребенку,

Актрисам стричься воспретил;

Стал роли раздавать по чину,

И, как он был благочестив,