Последнее сообщение, почерпнутое из Справочника, носит совсем исключительный характер. Излагать это невозможно, доверимся цитате: “Гессен Маша. Родилась в Москве. В 1981 вместе с родителями уехала в США, где получила архитектурное образование... В 1994 вернулась. Член совета директоров клуба геев и лесбиянок “Треугольник”. Состоит в незарегистрированном браке с англичанкой Кейт Гриффин”.

Умри, Чупринин, лучше не напишешь!..

 

А заключить придется краткой цитатой из классика, слегка ее переиначив: “Боже, как грустна наша “Новая Россия”!

 

 

Если бы Юрий Селезнёв был с нами... (К двадцатилетию со дня смерти) (Наш современник N6 2004)

 

ЕСЛИ БЫ ЮРИЙ СЕЛЕЗНЁВ

 БЫЛ С НАМИ…

(К двадцатилетию со дня смерти)

 

“В нашем поколении (имею в виду родившихся накануне и в годы Великой Отечественной) ему суждено было стать первым во многом. Он был первым среди нас по мощи дарования, по масштабности мировосприятия, по мировоззренческой и нравственной цельности — это виделось, как говорится, невооружённым взглядом. А для меня лично, да, наверное, далеко не только для меня, он был первым братом-другом, самым родным и авторитетным среди других друзей-товарищей” (Николай Кузин) .

“Его убеждения были равны его действию. Его терпение было беспредельно. Присутствие его на любом собрании, участие в разговоре резко повышало уровень общения людей” (Владимир Крупин) .

“Как чист был взгляд его глаз, так чист он был в отношении своих пристрастий. И если он верил в какую-то идею или в какую-то книгу, он имел смелость сказать о своей вере на любом суде” (Игорь Золотусский) .

“Меня с первого нашего знакомства что-то тревожило в Юрии Селезнёве — я подсмотрел в его таких чистых голубых глазах глубоко-глубоко затаённую боль и ощущение трагизма, обречённости. Вот это я и хотел передать, когда писал его портрет” (Александр Шилов) .

“Если труд становится нашей единственной средой, мы надрываемся душевно и физически, а радость земная тает, как в тумане. Наверное, влияние Ф. М. Достоевского на Селезнёва было чрезмерно; он перехватил у него даже образ жизни — ночной” (Виктор Лихоносов) .

“Это именно освоение Достоевского в целом… Но эта способность помыслить Достоевского в целом, как бы разом, подготовленная всем развитием нашей науки о литературе, была в то же время плодом мощного индивидуального усилия Ю. Селезнёва” (Николай Скатов) .

“Великое и редкое достоинство было у него. В любой компании, в любом кругу друзей и знакомых он невольно оказывался в центре внимания, рассказывал интересно, спорил, доказывал… С ним можно было говорить бесконечно и на любые темы, и всё он знал, и всегда всем интересовался. Досуга у него почти не было” (Борис Солдатов) .

“В его лице и даже в самом его стане ясно выражалась несгибаемая душевная крепость и чистота… Что бы он ни делал в эти годы — слушал, читал, писал, вёл беседу, даже попросту общался с людьми — во всё это он вкладывал прямо-таки исключительную духовную энергию. Это было непрерывное горение, непрерывная и полная самоотдача… Напряжение его духа было столь велико, что время от времени он начисто растрачивал свои силы и на какой-то — впрочем, очень недолгий — срок становился словно бы немощным, совсем непохожим — даже внешне! — на того Юрия Селезнёва, которого знали остальные” (Вадим Кожинов) .

“Запомнился он мне стройным, в военной гимнастёрке ещё с поры вступительных экзаменов. По-моему, уже тогда его называли Джеком Лондоном — из-за ослепительной белозубой улыбки и в общем-то сильного сходства со знаменитым тогдашним его кумиром… в мой прошлый приезд, когда мы шли с ним по улице Горького, на него, засматриваясь, оглядывались прохожие — так необычна и привлекательна была его внешность” (Александр Федорченко) .

“Трудно принять и осмыслить до пронзительной боли раннюю его смерть. Но, быть может, всё просто — короткая эта жизнь была так наполнена, так многообразна и богата трудом и вдохновением, что можно, не погрешив, сказать — он жил   м н о г о”   (Валерий Сергеев ) .

“Что если за зримым образом Юры ей открывается какая-то его особая духовная природа, незримая для окружающих? Мне даже казалось иногда, что тётя Фаня не только притронуться к сыну не решается, но даже приблизиться не смеет, позволяя себе только издали любоваться им и поклоняться ему как воплощённому ею богу” (Зорий Цатурьян) .

“Книга эта, на мой взгляд, достойно увенчала год Достоевского, но убеждён и в том, что её значение далеко выходит за рамки юбилейных интересов. Да, книга по-настоящему захватывает, хотя это и не художественный роман: автор не пользуется ни вымыслами, ни домыслами” (Илья Глазунов) .

“А сколько было замыслов! — они уже никем не будут осуществлены; эти книги мог написать только он, с его яркой человеческой талантливостью, с его обширными знаниями и объединяющим мышлением, с его суровым и страстным темпераментом борца за чистоту отечественной культуры, за цельность народной души, с его сердечной щедростью и добротой…

Он был прирождённый полемист, тонкий аналитик, прекрасный стилист. В последние годы его жизни каждая опубликованная им статья поражала новизной мысли, выпуклостью образа, ясностью идеи. В них чувствовалась интуиция таланта и неустанная работа ума и души” (Валерий Ганичев) .

“И опять какой-нибудь скептик сурово сдвинет брови — подумаешь, мол, умный, глубокий… Да мало ли вокруг нас таких людей? Да, согласен, таких людей немало. Только у Юрия Селезнёва всё это было возведено в квадрат, в куб, а может, и того больше” (Виктор Потанин) .

“Все теперь знают: выстраивать какие-либо исторические сюжеты в сослагательном наклонении неплодотворно — ни по отношению к событиям, ни по отношению к отдельным людям. Но почему же тогда при разговорах с теми, кто знал и любил Юрия Селезнёва, то и дело слышишь эти звучащие с каким-то  неизжитым недоумением слова: да, если бы он был с нами теперь?..  И, конечно, при этом думается о какой-то громадной упущенной возможности нашей общей судьбы. И о том, как бы повёл себя в самых разных чрезвычайных обстоятельствах человек, которого нам так не хватало во все эти двадцать лет. И как бы мы себя повели рядом с ним…” (Юрий Лощиц) .

“Что-то свежее, молодое, здоровое (как парное молоко) шло от него, от его яркого южнорусского облика, где, впрочем, не ощущалось ни малейшей фальши или стилизации” (Олег Михайлов) .

“Временами он напоминал мне луспекаевского героя из “Белого солнца пустыни” с его теперь уже знаменитым: “Я мзды не беру! Мне за державу обидно” (Евгений Лебедев) .

“ Вспомнил двух людей: Юрия Ивановича Селезнёва и Юрия Ивановича Селивёрстова, сыгравших некую роль в моей жизни . Притом роль благотворную. Оба были напряжены к истине, горячо любили Россию и Русское духовное начало. Оба они погибли безвременно и совершенно неожиданно. Селезнёв (кажется мне всегда) был насильственно устранён из жизни, Юра Селивёрстов тоже как-то странно погиб” (Георгий Свиридов) .

“Чем стал ранний уход из жизни возможного национального вождя, ибо ясно, что к этому был Юрий Селезнёв предопределён мощной духовной природой? Где правда об этом трагическом уходе того, кто был полон сил и более всего нужен нам  сейчас, в эти годы великого противостояния бесправию и всевластному разрушению? Где душа того, кто лишь один мог соединить дела и помыслы во имя святыни русского товарищества? Найдём ли ответы на все эти горькие вопросы?” (Сергей Лыкошин) .