— Я удивлялась тогда, да и сейчас все еще удивляюсь, — задумчиво произнесла Антония, — что же заставляет этих женственных, манерных дамочек быть такими жестокими?
— Возможно, ощущение власти, мисс Антония, которую они испытывают, думая, что подчиняют себе лошадь. Некоторые женщины не могут смириться и покориться мужчинам, чувствуя их превосходство над собой, и отыгрываются на бессловесных животных, которые не могут им ответить… — задумчиво произнес грум. — Но они очень заблуждаются. — Уверена, что вы правы, Ив! — воскликнула Антония. — Я ненавижу их за эту жестокость! Обещаю, что никогда не стану носить шпор, какими бы они ни стали модными и кто бы ни убеждал меня, что они необходимы для управления лошадью!
Она говорила с такой страстью, что герцог не посмел вмешаться в разговор. Он развернулся и пошел прочь из конюшни. Но по дороге он больше не вспоминал о маркизе Норто, он думал об Антонии.
Карета с крышей, усеянной рисовыми зернами, украшенная сзади двумя подковами и парой старых сапог, катила вниз по дороге.
Герцог сидел, откинувшись на мягкую спинку сиденья, и с чувством неописуемого облегчения думал о том, что все наконец осталось позади!
Ему даже удалось избежать торжественного завтрака, который мог продолжаться бесконечно, и от этого он также испытывал облегчение. А завтрак не состоялся только потому, что гостей было слишком много, и граф не счел возможным развлекать их в столь расточительной манере, которая полагалась в подобном случае.
Даже если бы ограничить завтрак только присутствием родственников, то и тогда на всех не хватило бы мест в небольшой столовой графского дома.
Поэтому за свадебной церемонией последовал лишь прием, с которого герцогу с новобрачной удалось ускользнуть спустя час после его начала.
С утра герцог поднялся в подавленном состоянии, и даже бренди за завтраком — что было прямым нарушением незыблемых правил — не улучшило его настроения.
Бренди, хотя и было отменным, не избавило его от неприятного ощущения, что его заставляют делать нечто такое, чего он делать не хочет, а также от мрачных предчувствий относительно будущего.
Когда он вошел в маленькую, душную деревенскую церковь, битком набитую народом, он испытал огромное желание бежать оттуда. Ему была противна вся эта церемония, которую он про себя назвал «пародией на свадьбу»и участником которой стал совсем не по собственной воле.
Кларисса Норто заставила его пройти через это испытание, и, когда он приехал из Уэстри со своим шафером и вошел в церковь, она ободряюще улыбнулась ему из четвертого ряда скамеек. Тогда же герцог и подумал, что с большой охотой придушил бы эту бессердечную женщину, которая явно испытывала удовольствие от присутствия на этой брачной церемонии.
Маркиза с нежностью смотрела на него, но герцогу казалось, что она радуется его унижению.
Впрочем, ничего удивительного в том, что она присутствовала на бракосочетании, не было, поскольку маркиза была ближайшей соседкой графа и ее отказ принять приглашение Лемсфорда мог бы вызвать нежелательные разговоры.
Однако, присутствуя на торжестве, маркиза заставила герцога почувствовать неловкость, и он негодовал по этому поводу точно же, как негодовал из-за всего остального, что происходило с ним в последнее время.
Стоя у алтаря в ожидании невесты, он вдруг почувствовал, как в нем поднимается и закипает ярость.
У входа в церковь возникло оживление, и шафер прошептал герцогу на ухо:
— Новобрачная приехала. Она, по крайней мере, не заставила себя ждать.
Герцог цинично улыбнулся, зная, что Антония приехала вовремя не потому, что щадила его чувства, а потому, что не желала, чтобы лошади долго стояли на жаре — их она точно жалела.
Увидев Фелисию, которая вслед за сестрой вошла в церковь, герцог не мог воздержаться от мысли о том, что, возможно, совершает ошибку, женясь на невзрачной любительнице лошадей вместо девушки, которую выбрала ему в жены Кларисса Норто.
В светло-голубом платье, подчеркивающем синеву ее глаз, с букетом розовых роз и таким же венком на золотистых волосах, подружка невесты выглядела прелестно.
Златокудрая девушка в самом деле походила на копию маркизы — правда, более скромную.
Фелисия сделала перед герцогом реверанс, а поднявшись, сказала нежным голосом, который он впервые услышал:
— Благодарю вас, ваша светлость. Вы даже не представляете, насколько я признательна вам!
Герцог был изумлен и… немного раздосадован.
Он никогда не слышал, чтобы подобное приключилось хоть с одним мужчиной! Невероятно, но хорошенькая девушка благодарила его — герцога, человека из высшего общества с репутацией покорителя женских сердец! — за то, что он не попросил ее руки! Разве такое бывает?!
Он бросил беглый взгляд на Антонию, которая шла по проходу под руку со своим отцом, и в очередной раз подумал, что совершил непростительную ошибку.
Лица Антонии не было видно — его скрывала вуаль из брюссельских кружев.
За белым свадебным платьем тянулся длинный шлейф, который поддерживали двое спотыкающихся малышей, за которыми зорко следили две няни.
Позади шла Фелисия, которая была всего лишь подружкой невесты.
Обряд совершали епископ из епархии в Сент-Олбани и местный викарий. Епископ, несмотря на то что уже соединил новобрачных священными узами, обратился к ним со скучным и длинным приветствием, которое герцог не собирался слушать.
Затем состоялся проезд под триумфальной аркой, сооруженной в селе, и деревенские ребятишки по пути бросали в открытый экипаж маленькие букетики цветов.
Наконец молодожены прибыли в дом графа, где уже собралась большая толпа гостей и где было еще более жарко и душно, чем в церкви.
Пока Антония меняла платье и прихорашивалась в своей комнате наверху, герцогу казалось, что он не выдержит больше ни минуты этого ожидания на виду у всех.
К счастью — и герцог тут тоже не сомневался, что она думала исключительно о благе лошадей, — Антония проявила расторопность, вряд ли присущую многим женщинам, оказавшимся в ее положении, не заставив его ждать.
И вот они сбежали, чему герцог был весьма рад, и теперь, сметая белые зернышки со своей одежды, он думал о том, что, хоть рис и является символом изобилия, от языческого обряда посыпания им новобрачных давным-давно пора бы отказаться.
— Вы не думаете, что надо бы остановиться и сказать кучеру, чтобы он отвязал эти подковы и сапоги, которые так стучат позади нас? — спросила Антония, нарушая ход его мыслей.
— У меня есть идея получше, — ответил герцог. — Когда мы выехали за деревню, я отдал распоряжение, чтобы мой фаэтон ждал нас на перекрестке. Я подумал, что так мы быстрее доберемся до Лондона, хотя, возможно, не все обычаи будут соблюдены.
— О, это же намного приятнее, чем сидеть взаперти в этой карете в течение стольких часов! — обрадовалась Антония. — Как хорошо, что вы подумали об этом!
Неподдельный восторг, звучавший в ее голосе, улучшил прескверное настроение, в котором герцог пребывал с самого утра.
Всю дорогу они молчали, пока карета не доехала до указанного места и Антония не выпрыгнула, торопясь пересесть в поджидающий их фаэтон.
Она весело приветствовала грумов и, как заметил герцог, обратилась к каждому по имени, затем похлопала по холке каждую из четверки отлично подобранных каштанок.
Антония тихонько заговорила с лошадьми, и животные запрядали ушами и потянулись мордами к ней, словно сами собирались что-то рассказать девушке.
— Я рада, что Руфус отвезет нас в Лондон, — сказала она Иву, и глаза ее засияли от восторга. — Он всегда был моим любимчиком.
— Да, леди Антония, — несколько неуверенным тоном ответил старый грум.
Его смущало, что Антония заговорила с ним в присутствии герцога, выказав при этом слишком близкое знакомство с лошадьми, что ему, Иву, не так-то просто будет объяснить своему хозяину.
— Полагаю, нам пора ехать! — несколько резковато произнес герцог. — Гости вскоре начнут разъезжаться по домам и могут увидеть, что мы меняем экипаж, — а это вызовет ненужные толки.