Обратимся к страницам, повествующим о детстве и отрочестве режиссера. “Мое рождение было связано с родовой или предродовой травмой. Не знаю, психического или физического характера”. Столь неудачное начало жизни будущего театрального деятеля было усугублено “тяжелой психической травмой”, полученной oт посещения вместе с няней Мавзолея В. И. Ленина. “Зловещая театральность Мавзолея, подсвеченный желтый труп под стеклянным колпаком потрясли меня и в дальнейшем вызывали периодические приступы ночного бреда. Я просыпался, дрожа от ужаса, с реальным ощущением, что страшное мертвое существо лежит рядом со мной в постели, накрывшись простыней”. Тягостное зрелище — нечего сказать. Бедный ребенок! Родители непременно должны были показать его врачу, те бы поставили точный диагноз, излечили его от кошмарных видений — глядишь и не было бы у будущего режиссера Захарова маниакальной идеи о захоронении тела Ленина, спектакли бы ставил более вразумительные и политикой не занимался... Однако последующие события в жизни маленького Марка имели сугубо негативный характер: репрессированный в 1934-м отец (освобожден лишь в 37-м), голодное детство в военной Москве, несколько месяцев, проведенных в детском доме (где мальчик “испытал такое жуткое одиночество среди довольно враждебного и агрессивного окружения, что этих ощущений... хватило бы на полжизни”), наконец, годы обучения в школе в качестве “зачуханной личности” (“нет смысла подробно рассказывать, как скверно я yчилcя”). Впрочем, любовь к искусству пересилила. В 1951 году Захаров становится студентом актерского факультета ГИТИСа, по окончании которого попадает в Пермский областной драмтеатр, затем опять Москва, попытка заняться режиссурой (ставит в студенческом театре МГУ “антифашистский” спектакль “Дракон”, запрещенный впоследствии цензурой), потом еще ряд событий в жизни нашего героя, в результате которых он в конце 1960-х годов появляется в московс-ком Театре сатиры в качестве режиссера спектакля “Доходное место” по пьесе А. Н. Островского. Кроме деятельности режиссера-постановщика попробовал свои силы в литературе (сочинил тексты писем красноармейца Сухова к фильму “Белое солнце пустыни”: “Любезная моя Катерина Матвеевна” и т. д.). Но страшный призрак Владимира Ильича и здесь не давал покоя режиссеру и являлся ему даже в минуты отдыха и дружеских застолий. Вот так описывает празднование в 1970-м очередной годовщины Октябрьской революции актриса Театра сатиры Т. Егорова в своей книге “Андрей Миронов и я” (М. Захаров именуется там Магистром): “Продолжаем “гулять” у Шармёра (артист А. Ширвиндт. — А. К. )... Магистр запел на тему дня: “Ленин всегда в тебе, в каждом счастливом дне...” Поймали такси и оказались на Красной площади. Стоял ноябрь, а мело как в феврале... Мы направились к мавзолею Ленина, размахивая метлой с наконеч­ником из красного пластмассового петушка... Стоя у мавзолея, магистр запел: “В городском саду играет духовой оркестр. В мавзолее, где лежит он, нет свободных мест. Ля, ля, ля, ля...”. Часовые стояли, не моргнув глазом. Метла с петушком переходила из рук в руки, кто-то начинал ею мести заснеженные булыжники Красной площади, другой, подняв петушка над головой, прямо перед входом в склеп, кричал: “Ку-ка-ре-ку!..” Ну не клиника ли это, читатель?

 Начало 1970-х для Захарова оказалось неудачным: по указанию министра культуры СССР, члена Политбюро ЦК КПСС Е. А. Фурцевой спектакль режиссера “Доходное место” был снят с текущего репертуара Театра сатиры. Взявшая на себя ответственность за выпуск “Доходного места” Екатерина Алексеевна “неожиданным налетом посетила спектакль и уже к антракту засекла чудовищную идеологическую порочность произведения” (разумеется, речь здесь идет не о самой пьесе А. Н. Ост­ровского, а о ее “интерпретации” М. Захаровым). Та же участь постигла и другой спектакль режиссера — “Банкет”, по “абсурдистской” комедии А. Арканова и Г. Горина. В жизни Марка Анатольевича настали нелегкие времена. “В отношении меня были даны соответствующие указания в СМИ и наложен категорический запрет на какие-либо контакты с зарубежной прессой”, — вспоминает Захаров. Вот к каким тяжелым последствиям приводят постановки классики и произведений современных авторов в театрах тоталитарного государства — ужас! От горькой судьбы диссидента спас Марка Анатольевича режиссер А. А. Гончаров, пригласивший его в Театр имени Вл. Мая­ковского. Перед Захаровым, режиссерская профессия и судьба которого, по его же словам, “повисла на волоске”, встал нелегкий выбор: что ставить? Не рискуя больше экспериментировать с русской классикой и “абсурдистскими” комедиями литераторов, режиссер взялся за постановку революционного и идеологически безупречного романа А. А. Фадеева “Разгром”. С этого момента в творческой биографии М. А. Захарова начинается самое интересное...

“Собственная сценическая версия” “Разгрома” в постановке Захарова, по его словам, вначале “восторженно принятая”, вновь получила нарекания со стороны горкома. И пошла бы под откос режиссерская судьба Марка Анатольевича, если бы о решении МГК КПСС закрыть спектакль не узнала вдова Фадеева, известная актриса МХАТа А. О. Степанова. Она позвонила по “вертушке”, и... с кремлевских высот на помощь Захарову спустился его первый “ангел-хранитель” — главный идеолог партии, всесильный член Политбюро ЦК КПСС М. А. Суслов. Михаил Андреевич приехал в театр (“в галошах”, — как ехидно подчеркивает Захаров) и стал смотреть творение режиссера (читая воспоминания Захарова, порой удивляешься: сколь пристальное внимание уделяли скромной персоне режиссера-“диссидента” высшие руководители партии — будто бы более важных проблем в государстве не было). “По окончании спектакля Суслов поднялся в отведенной ему ложе и зааплодировал. На следующее утро в “Правде” появилась статья о большом идейно-политическом успехе театра и зрелой режиссуре” Захарова, — как говорится, “спасибо партии за это” и лично Михаилу Андреевичу. А неблагодарный режиссер еще обижается на коммунистов и сжигает партбилет — нехорошо!.. Кстати, о партбилете: после столь успешной презентации своего спектакля и многочисленных поездок с его демонстрацией зарубежному зрителю Захарову было предложено вступить в КПСС.

И хотя, как вспоминает режиссер, в партию его “никогда не тянуло”, Захаров не испытал в этом случае моральных мук, поскольку ему казалось “вполне нормальным, что такие люди, как Юрий Любимов или Булат Окуджава, состояли в партии”. Вступление в ряды “руководящей и направляющей” открыло для Захарова путь к должности главного режиссера Театра имени Ленинского комсомола. Помог Марку Анатольевичу и новый “ангел-хранитель”, и опять-таки из Политбюро (какое трогательное отношение со стороны высшего партруко­водства к судьбе режиссера!). Вот что пишет об этом сам М. Захаров, цитируем: “...Своим назначением в главные режиссеры Театра имени Ленинского комсомола я обязан был прежде всего В. В. Гришину, члену Политбюро, Первому секретарю МГК КПСС, который... долго беседовал с незабываемой мною Е. А. Фурцевой... Фурцева долго и обстоятельно объясняла Гришину, какую роковую ошибку может совершить московская партийная организация, настояв на столь необдуманном назначении... подробно описала... мой идейно-порочный, отдающий антисовет­чиной внутренний облик... Но, на мое счастье, Гришин не внял добрым советам министерши и единолично назначил меня главным режиссером. Спрашивается: какие чувства я испытываю теперь к В. B. Гришину? Прямо и попросту ответить не могу, нужен психоаналитик...” “Психоаналитик” здесь не нужен, обратимся к фактам. Виктор Васильевич Гришин возглавлял московскую парторганизацию с 1967 года, был хорошим “градоначальником”, хозяйственником, пользовался большим авторитетом у партийного актива столицы, но “в идеологию строго не лез” и, как показали более поздние события, вел не вполне дальновидную политику в отношении “творческой интеллигенции” либеральной ориентации (См.:   С е м а н о в   С.   Юрий Владимирович. Зарисовки из тени. М., 1995, с. 72).

Наглядный пример тому — отношение В. В. Гришина к руководителю известного своей “оппозиционностью” властям Театра на Таганке, режиссеру Ю. П. Любимову. Юрий Петрович звонил с разными просьбами в МГК “почти ежедневно”. Главный его аргумент был таков: “Вы должны (!) мне помогать хотя бы как единственному русскому режиссеру”. (Цит. по:   И з ю м о в   Ю.  П.   Каким он был. — в кн.: Г р и ш и н   В. В. От Хрущева до Горбачева. М., 1996, с. 329). И Виктор Васильевич помогал, по доброте душевной, не подозревая, что через несколько лет “русский режиссер” эмигрирует на Запад и в одном из своих интервью будет пенять на “низкий культурный уровень советского руководства”. Впрочем, быть может, Гришин и не играл “главной роли” в поддержке Любимова и Захарова. Ведь были и другие “инстанции”, помимо МГК, тайные и более могущественные. Например, андроповский КГБ, о котором речь пойдет ниже...