ИСТОРИОСОФИЯ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
В ходе Великой Отечественной Войны проявилось, что «унесенные ветром» либералы, в свое время приветствовавшие разрушение христианской империи и революцию как таковую, меньше любили Россию, чем ненавидели «большевиков и Советы». Те просто их обошли и присвоили плоды этой революции. А «унесенные ветром» почвенники, например, А. Деникин, воевавший против большевиков, С. Рахманинов и тысячи других, никогда не симпатизировавших революционным идеям, изгнанные революцией, из-за нее потерявшие Родину, тем не менее, желали победы Красной Армии.
Когда к Деникину неофициально обратились эмиссары от власовцев с предложением благословить Власовскую армию, он в гневе отверг такое предложение и воскликнул: «Я воевал с большевиками, но никогда с русским народом. Если бы я мог стать генералом Красной армии, я бы показал немцам!»
Рахманинов до изнеможения давал концерты по всем Соединенным Штатам и пересылал деньги Сталину, после чего его произведения, ранее запрещенные, стали исполнятся в СССР.
Для них сохранение любимого Отечества для будущих поколений было выше желания увидеть при жизни крах ненавистного «режима». Любовь оказалась больше ненависти, как и требует христианская заповедь… Они не отождествляли Россию с «большевицкой властью». А власовцы, похоже, считали, что лучше никакой России, чем Россия большевистская.
Этого не смогли понять и не хотят до сих пор усвоить ни постсоветские прекраснодушные либералы (не прекраснодушные это понимают и всячески стремятся развенчать память о войне), ни ортодоксальные ленинцы, ни, как это ни парадоксально, кипяшая ненавистью к ним та часть русской эмиграции, именуюшая себя белой, которая тшится морально и исторически обесценить Великую Победу и оправдать власовшину. Новый виток этих попыток мы наблюдаем и сейчас.
НЕЛЬЗЯ ОПРАВДАТЬ ВЛАСОВЩИНУ
Даже беглый взгляд на сложную мотивацию эмигрантов, — чье решение в меньшей степени было определено обстоятельствами личных перипетий судьбы (казаки и некоторые другие), — связавших себя с власовцами, показывает: размежевание за некоторыми исключениями прошло именно по линии: либералы и почвенники. Для либералов, как и для пламенных ультралевых большевиков, важнее соответствие устроения государства некой универсальной доктрине, для почвенников — сохранение вечного Отечества, даже при «неугодном государстве».
Не будем судить солдат власовской «армии» по отдельности — среди них оказались не только банальные предатели, но несчастные, морально сломленные люди со сложнейшей личной судьбой.
Но сам генерал Власов подлежит суду историческому, ибо взял на себя ответственность за других и предлагал им историческую цель. И приговор ему уже сделан. В истории он останется предателем, помогавшим врагу терзать и убивать Родину-мать. Не менее важно дать ответ поклонникам и адвокатам Власова из русского зарубежья. Они желали победы оккупантам и поражения собственному правительству — точно повторяя подход и мышление В.И. Ленина в 1914. Протоиерей Александр Киселев из Русской Зарубежной Православной церкви, благословлявший этого генерала, в своей апологетической книге «Облик генерала А.А. Власова» не дает какой-либо убедительной аргументации для оправдания предательства. Похоже, священник тоже не отличил государство — политический институт, и Отечество, которому угрожало исчезновение.
Сам Власов в пропагандистских обращениях обосновывал свою измену разочарованием «в большевицкой власти», которая «не оправдала те чаяния, которые с ней связывали…». На это с благоговеннем ссылается Е. Вагин в глумливой статье о Пятидесятилетии победы в мюнхенском журнале «Вече» (№ 55, 1995).
Оба автора, похоже, не осознают, что именно с позиций «белого» патриотизма А. Власов более всего и развенчивает себя сам. Как белый патриот мог иметь «чаяния» в идеях революции, которые, именно в начале и в наибольшей степени, содержали и демонстрировали антихристианские и антирусские цели? Пожалуй, лишь генерал Краснов с его казачьей армией могут вызвать скорбное сострадание их судьбе — быть раздавленными жерновами истории — для них гражданекая война не кончалась…
Столь же абсурдны, сколь морально удручающи рассуждения о лучшем исходе для русских в случае завоевания фашистской Германией. Гитлер имел план Ост — сокращение европейского населения СССР, то есть русских, белорусов и украинцев — славянских народов- на 40 процентов, насильственное перемещение рабской рабочей силы.
Также смешны и рассуждения теоретиков Народно-трудового союза о временности союза с Гитлером и будущей борьбе жалких формирований Власова (танки и пушки откуда возьмутся?) уже против Рейха и его колоссальной военной машины. Даже, если бы СССР, освободив свою собственную территорию, заключил бы сепаратный мир с гитлеровской Германией, то у Германии под полным контролем оставалась еще не только своя достаточная сила, но и совокупная мошь всей поставленной на службу рейха Европы. Чтобы ее сломить до конца потребовались десятки миллионов жизней и четыре года невиданного духовного и предельного физического напряжения.
И, наконец, главное, — нравственная и мировоззренческая сторона вопроса: исторически невозможно оправдать попытки развязать войну гражданскую за спиной войны Отечественной. Ибо против чужеземцев, пришедших превратить нацию в рабов, «сожрать ее пшеницы груды и высосать ее моря и руды», любой народ во все времена сражается только и только за Отечество, какие бы символы ни были на знаменах.
Народно-Трудовой союз (НТС) — зарубежную эмигрантскую опору власовцев — некоторые сегодня в России пытаются представить рупором всей старой русской эмиграции. Но по свидетельству внука великого писателя — Н.И. Толстого, выросшего в русской среде довоенного Белграда, 80–85 % эмигрантов, ненавидя большевизм, сочувствовали Красной Армии, потому что страстно переживали за Родину, которую топтали чужеземцы. «Пораженцев» было не более 15–20 %. Они-то в «холодной войне» и стали на сторону «мировой закулисы», как и сам НТС, который поначалу объединял пламенных патриотов России. Их деятельность именно после мая 1945-го стала исторически абсурдной.
В это время прозорливые уже понимали подоплеку мировых процессов и чувствовали, что после Великой Отечественной воины Запад боролся уже не с коммунизмом, который остался лишь инструментом соблазна для постколониального мира, а с геополитически преемственным ареалом исторического государства Российского. Это обрекало все заграничные русские структуры с политическими целями вольно или невольно оказаться под колпаком западных спецслужб. Как бы искренни ни были их члены, эти организации и их деятельность против СССР не только не могли способствовать «освобождению» России от «большевизма», но, став инструментом могущественных антирусских сил, лишь помогали обрушить ее с трудом устоявший каркас.
Однако тезис, что не русский народ, а лишь «большевики» и подневольные сражались с фашизмом за мировое господство, продолжал внедряться в сознание в течение десятилетий, чему служит и проникшая в посткоммунистическую Россию пропаганда НТС. В такой интерпретации «ярость благородная» обессмыслена, а война перестает быть опорной точкой национального сознания, ибо у русских в XX веке вместо национальной истории остается лишь погоня за ложными идеалами. Однако, сами стратеги западной политики хладнокровно оценили, что война стала Отечественной, изменила сознание в коммунистической России и воссоединит в душах людей, а, значит, потенциально, и в государственном будущем разорванную, казалось навеки, нить русской и советской истории.
При исследовании процессов в общественном сознании нельзя обойти тот факт, что в голд Отечественной войны в КПСС вступила огромная масса людей, по своему происхождению и сознанию (крестьяне) отличавшаяся от ранних большевиков, замышлявших мировую революцию в женевских кафе, для которых Россия была «вязанка хвороста» в великом пожаре планетарных классовых битв.