У Джона имелось собственное мнение по этому поводу, однако даже жаркой семейной ссоры было недостаточно, чтобы заставить коронера высказать его именно сейчас, — он придерживал свои соображения для более благоприятной ситуации.

Матильда же, напротив, никак не могла уняться. Она тяжело рухнула на стул, но, будучи не в силах унять ярость, грозно погрозила пальцем с надетым кольцом в сторону рассерженного мужа:

— Я предложила тебе стать коронером ради твоей же славы и гордости, ради того, чтобы ты мог занять достойное положение в Эксетере, Джон. Я и думать не могла, что ты возьмешься наводить порядки в половине Девона, пользуясь любой возможностью, чтобы носиться как угорелый, по холмам и болотам, позабыв о родном доме!

Джон сердито повернулся и склонился над сидящей женой. — Ты сама прекрасно знаешь, что произошло, Матильда, и, между прочим, в свое время была чрезвычайно довольна, потому что больше всего тебя интересует твое положение в графстве и городе, и в глазах жителей ты сразу стала ах какой солидной дамой.

В соответствии с судебным законодательством, для организации службы коронера в каждом графстве следовало назначить трех рыцарей и писаря. В конечном итоге городской совет избрал на должность коронера в городе Джона де Вулфа. Свою роль при определении кандидатов сыграли отношения Джона с королем и Хьюбертом Уолтером, завязавшиеся еще во времена крестовых походов. Правду говоря, до поста коронера охотников оказалось не так уж и много, поскольку исполнявшему коронерские обязанности ничего не платили. Собственно, коронеру полагалось иметь личный доход не менее двадцати фунтов в год: предполагалось, что нужда не заставит богатого человека опуститься до коррупции, как это произошло с шерифами. И поскольку работа оказалась столь непривлекательной, городскому совету удалось найти только еще одного коронера, Роберта Фитцроя, который свалился с лошади через две недели после принятия новой должности и скончался от паралича позвоночника. Таким образом, под юрисдикцию Джона поступило все графство, и ситуация могла измениться только после того, как кто-нибудь еще согласился бы заняться этой неблагодарной работой.

Матильда не захотела прислушиваться к доводам мужа. — К черту все оправдания! Суть, дорогой муж, совсем в другом, если хочешь знать: ты под любым мыслимым и немыслимым предлогом стараешься смыться из дому, прикрываясь коронерскими обязанностями, только я-то знаю, что ты в это время рассиживаешься по тавернам или пьянствуешь со своими старыми боевыми товарищами, — а между делом стараешься затащить в постель столько грязных шлюх, на сколько сподобишься задрать ногу!

От праведного гнева Джон покрылся багровыми пятнами, хотя следовало признать, что обвинения супруги были не так уж и далеки от истины. Впрочем, сегодня ему довелось с самого раннего утра мокнуть под противным холодным дождем, он проехал верхом тридцать миль и за весь день едва ли парой слов перекинулся с женщинами.

— Ты ведь, — вмешался Ричард де Ревелль, — офицер на службе закона, Джон, как и я сам. А я не гоняюсь по деревням и весям за каждым мелким мошенником. Я поручаю это своим сержантам и солдатам, это их работа. Почему бы и тебе не оставаться в Эксетере, ведь ты можешь управлять делами из города и каждый день возвращаться домой.

— Да-да, — подхватила Матильда, — отправь своего дикаря корнуолльца, а заодно и урода писаря, пусть они кочевряжатся. А тебе не помешало бы иметь побольше достоинства и меньше грязи на сапогах.

Джон презрительно уставился на них:

— Конечно, у меня полный замок вооруженных всадников и солдат, готовых выполнить любой приказ, так, сэр шериф? Разумеется, я должен отправить моих единственных слуг, чтобы они проводили расследование вместо меня в местах, отстоящих на тридцать, сорок миль отсюда? Если вы найдете мне человека, который согласится стать коронером на севере и юге Девона, я с удовольствием останусь в городе, буду приходить домой обедать и спать каждую ночь в собственной постели! — В черных глазах коронера засверкал огонь. — А когда я прихожу домой, как меня здесь принимают? Если бы не служанка, я так и ходил бы голодный, Матильда, потому что не вижу, чтобы ты хлопотала по дому, или следила, чтобы на кухне был готов обед к тому времени, когда я, промокший, продрогший и уставший, вернусь домой. Зато брюзжания твоего да насмешек проклятого братца мне достается в избытке!

Матильда и Ричард уставились на Джона, удивленные горечью интонаций в его тираде. Притом что стычки и ссоры между ними не были редкостью, Джон де Вулф впервые повел себя подобным образом.

Он помахал длинным пальцем под носом у жены.

— И раз ты бросаешь мне ложные обвинения, женщина, то мне только и остается, что сделать то, что мне приписывают, — пригрозил он, внутренне решив, что лучшая защита — это нападение. Отходя от камина, он нанес последний удар. — Я иду в постоялый двор, где для меня, по крайней мере, найдется и доброе слово, и хороший эль… и, может быть, даже веселая шлюха!

Джон с наслаждением хлопнул за собой тяжелой дверью.

Джон сидел у жаркого очага, в котором пылало несколько поленьев, опираясь на выскобленный стол, отделенный от основной части постоялого двора сплетенной из ивовых прутьев перегородкой, образовывавшей нечто вроде алькова над камином. На досках столешницы валялись кости половины цыпленка, обглоданные свиные ребра и крошки небольшой булки — все, что осталось от сытного ужина, который часом ранее подала коронеру его любовница.

Постоялый двор «Буш» пользовался заслуженной славой лучшего места в Эксетере и располагался на Айдл-лейн, в нижней части города, неподалеку от Уэст-Гейта и реки. Коронер сидел за столом в одиночестве — Неста убежала в кухонную пристройку за зданием постоялого двора, чтобы отругать кухарку за то, что та слишком долго возится с приготовлением ужина для другого посетителя. Подручный Эдвин, старый калека, потерявший глаз и несколько пальцев на ноге во время битвы при Уэксфорде больше двадцати лет назад, полоскал оловянные кружки в ведре грязно-коричневой воды. Он наполнял их элем из двух грубых бочек, стоявших у дальней стены зала. На скамейках, попивая пиво и сплетничая, сидели человек семь-восемь горожан, и всех их Джон отлично знал.

Его постепенно окутывало ощущение удовлетворенности, вызванное выпитым пивом и теплом. Когда он вошел в «Буш», злость и раздражение, гнев на жену и ее брата кипели, выплескиваясь через край, однако радость Неста и ее здравомыслие вскоре перебороли недобрые чувства, и Джон успокоился. Вкусные снедь и пиво, не продуваемое сквозняками место перед потрескивающими в очаге сикаморовыми поленьями умиротворили коронера, и сейчас его слегка клонило в сон. Он еще раз приложился к кружке с элем, горьковатым на вкус из-за дубовых чернильных орешков, и остановил свой взгляд на почти гипнотической пляске языков пламени. Неужели проклятая женщина права, думал он. Неужели ему действительно хотелось связать себя коронерскими обязанностями, висящими теперь, словно камень на шее? Или же это просто способ найти благовидный предлог для того, чтобы быть подальше от законной жены и иметь возможность кутить в тавернах и посещать женщин? Нет. Пусть с того времени, как он стал коронером, прошло всего два месяца, но за это время Джон уже успел понять, что работа ему по душе.

— И что за тяжкие раздумья тяготят твою голову? Или все дело в том, что мое пиво крепковато для твоих мозгов?

Вернувшаяся из кухни Неста остановилась за спиной у Джона, положив руку ему на плечо. Джон накрыл ее руку своей ладонью.

— Неста, любовь моя, я думаю о том, что становлюсь, похоже, слишком старым, чтобы думать о войнах. Правая рука стала слишком слабой, и мне не поздоровится в первой же схватке.

Она любовно сжала его плечо, затем обошла вокруг стола и уселась на скамью рядом с ним. Валлийка была двенадцатью годами младше Джона; у нее были темно-рыжие волосы и, что необычно для ее возраста, идеальные зубы. Круглое лицо, высокий чистый лоб и вздернутый нос делали ее, скорее, симпатичной, чем красивой. Небольшого роста, с ладной фигурой, она была одета в простое платье с высоким воротом, которое, впрочем, не могло скрыть высокую грудь.