Естественно: все, что я зарабатываю своей практикой, докладами и публикациями, я отдаю своей общине. И, само собой разумеется, каждый брат или сестра могут пользоваться машиной. Это и есть обещанная общность имущества.
Обет безбрачия для многих людей значительно проблематичнее. Если я считаю безбрачие обязательным условием для монахов, то для светских священников я ратую за освобождение от этого обета. Причину (смысл) безбрачия следует видеть главным образом не в свободе и готовности быть всегда в распоряжении Бога и людей, а в осуществленной солидарности с одинокими, покинутыми и отвергнутыми. Обездоленные – это те, которых имеет в виду Иисус, и меня лично они заботят больше всего. Поэтому и оттого что в Паллоттинской общине я могу хорошо компенсировать это, я в состоянии реализовать обет безбрачия. Конечно, это не исключает появления сексуальных желаний и фантазий; но я принимаю их со всей трезвостью. Если же, напротив, человек ощущает безбрачие как навязанную ему со стороны обязанность, он неизбежно очутится в дилемме и будет мучиться в бесконечных поисках защитных механизмов.
Что касается послушания, необходимо сказать, что сегодня никто из высших монашеских чинов больше не обходится со своими подопечными как Великий Инквизитор. Не следует думать, что простые монахи обязаны слепо следовать всем указанием старших, не имея право возразить и быть выслушанными. Сегодня требования демократического общества и братский диалог определяют общение людей и в духовных общинах. Конечно, может случиться, что человеку придется встать на путь горьких лишений, если это необходимо для блага общины. Но такие фрустрации могут и должны быть приняты во имя Христово.
Мне вспоминается один разговор с моим другом Алексом. Когда ему отказали в желании поехать паллоттинцем на год в Индию, я спросил его, не хочет ли он все же сделать это на собственный страх и риск – теперь, до торжественного обещания? «Нет, – ответил он. – Пока я повременю с исполнением этого желания; лучше я пойду в Духовную семинарию». Этот ответ поразил меня, я ведь знал, какой он свободолюбивый и своенравный человек.
Несомненно, существуют места, где еще бытуют сомнительные формы послушания или высшие чины не готовы вести диалог со своими меньшими братьями. Я замечаю иногда это, когда у меня на психотерапевтических беседах монахи. Есть среди них и настолько перегруженные, что им трудно разобраться в желаниях и нуждах своих подопечных, хоть как-нибудь их выслушать, а потом послушать и другую сторону и в общем разговоре найти удовлетворяющее всех решение. Есть еще диктаторы, которые, во имя неправильно понятого смирения и самоотречения, заставляют страдать чистые души. Но настоящее послушание не имеет ничего общего со слепой покорностью или инфантильной регрессией. Основатель нашей общины Винценц Паллотти уже сто лет тому назад отметил: «Перед тем, как принять то или иное решение, вышестоящий должен – в формах, которые он находит подходящими – посвятить в свои планы и других, и вместе с ними обдумать, что скорее всего пойдет на пользу им и общине».
Мои школьные притеснители сделали меня очень чувствительным по отношению к двум понятиям: слушать и слушаться. Ничто меня так не возмущает, как люди, подавляющие в себе законные чувства и потребности из страха перед кем-то другим. В таких случаях я в состоянии призвать таких запугивающих своих собратьев вышестоящих к ответу и в прямом, но этичном разговоре предложить им «приступить к делу» так, как это предлагал сам Иисус в Луке (17:3).
Постоянные разговоры об отказе, кресте, жертве, покорности и аскезе умоляют послушание и выбрасывают за борт привлекательность духовной общины. Такого рода послушание поощряет разве лишь религиозных мазохистов и одержимых властью садистов.
Я рад, что нашел дорогу к паллоттинцам. И я каждодневно молю Бога о том, чтобы и мои меньшие братья выдержали испытания послушания и образования, и остались бы верными своему призванию.
ПЕРВОЕ ЗАДАНИЕ
За несколько месяцев до первого торжественного обещания мой провинциал (старший по ордену) – как-то спросил меня, задумывался ли я о том, в чем будет состоять моя будущая деятельность. Я поделился с ним своими пожеланиями и сказал, что готов поехать по распределению куда угодно, кроме нашего дома в Мюнхене-Фрайзинге. Мне его атмосфера кажется слишком давящей, он слишком велик и слишком смахивает на крепость. Он записал мои пожелания, но предупредил, что обещать ничего не может.
Еще во время каникул до меня дошло известие, что из-за многочисленных перестроек, которые как раз производятся в наших домах, речь для меня может пока что идти только о Фрайзинге. так как якобы лишь здесь существует необходимая для работы спокойная атмосфера. Я не слишком обрадовался этому известию, но перенес его довольно легко; Мюнхен находился близко, там жили моя сестра и многие знакомые по Зальцбургскому университету; сверх того: Фрайзинг оказался удивительно красивым местечком! Сам же дом, построенный как крепость, следовало еще завоевать; он казался лабиринтом сюрпризов, клад для торговцев антикварной мебелью, для реставраторов мебели, различных любителей мастерить и кукольников. Раньше в доме было общежитие для гимназистов; теперь же он поменял свое назначение и должен был стать центром религиозного обучения и упражнений; моя миссия в нем должна была состоять в том, чтобы заботиться о нуждающихся в христианской психотерапии людях, приезжающих из самых разных уголков страны и из заграницы. Помимо этого на моем письменном столе скапливались запросы о семинарах и докладах, посвященных пастырско-психологическим и духовным проблемам; их было так много, что я был вынужден соблюдать очень строго расписание. Я видел в этих встающих передо мной многочисленных задачах проявление Божественной воли и радовался тому, что через личные контакты, беседы, лекции и выступления по радио я могу свидетельствовать об исцеляющей любви Господней. Я думаю, что апостол Павел, как и наш основатель, Винценц Паллотти, исчерпали бы все технические возможности, чтобы возвещать людям Благую весть. Для меня, кроме всего прочего, важно было знакомить людей с паллоттинской общиной, о которой еще за год до вступления в нее, я и сам не имел ни малейшего понятия.
Помимо повседневных встреч со страданиями, страхами, депрессиями, ищущими Бога, иногда запутанных в оккультизме людей я познаю и радость исцеления, подаренную Богом больным.
Выздоровление не всегда наступает мгновенно, обычно оно приходит постепенно, сперва как внутреннее исцеление, которое заключается в примирении и самоприятии, в отпущении и покаянии. Иногда мне дано увидеть, как люди исцеляются сразу же после таинства примирения (исповеди). И тем болезненнее для меня, когда пациенты с разными заболеваниями, несмотря на годами читаемые молитвы, не познают исцеления. Нередко в таких случаях моя мольба к Богу превращается в жалобу на Него.
После первых восьми недель, когда оказалось, что мой распорядок дня так страшно перегружен, мне стало ясно, что моя молитва должна быть интенсивнее. Во время таких размышлений мне в руки попалась книга Бригге Микенно «Чудеса случаются на самом деле». И мне вдруг стало ясно: «Йорг, ты ведь так перегружен работой, что тебе сперва следует помолиться!» И так как моя рабочая комната находилась в непосредственном соседстве с часовней, я взял себе за правило ежедневно проводить там час молитвы. «Господи, – сказал я, – Ты должен быть для меня на первом месте. Я хочу посвящать Тебе больше времени, заменяя тех многих, которые этого не могут или не хотят. Я прибегаю к Тебе, чтобы Тебя поблагодарить, чтобы попросить Тебя за многих и представить Тебе всех людей, которым я обещал помолиться за них».
С этого дня, 4 ноября 1990 года, я, за самыми редкими исключениями, неуклонно соблюдаю ежедневный час молитвы, что раньше удавалось мне с трудом. И Бог радуется, когда я прихожу к Нему, и я радуюсь тому, что невзирая на мои упущения и недостатки, я Ему нужен.