В свое время в Харькове был снят телефильм о бывшем военном летчике, полковнике в отставке, увлекавшемся садоводством и точной механикой, конструировавшем какие-то диковинные часы. При первой же встрече он выложил перед журналистами несколько объемистых папок, где были аккуратно подклеены почетные грамоты, благодарности, фронтовые очерки и другие свидетельства заслуг хозяина дома. Можно было подумать, словно всю жизнь он только и делал, что собирал материал для грядущих историков,- вот вам моя легендарная биография, листайте и воздавайте должное!
По ходу беседы обнаружились и еще кое-какие малопривлекательные черты героя. Например, переведенный в конце войны из-за ранения в пехоту, он в каждом городе и селе, отбитом у немцев, приказывал закладывать парк и устанавливать мемориальную доску со своей фамилией: парк высажен батальоном командира… Но свойства характера, явно снижавшие образ героя, ни в коей мере не отразились в фильме. Через много лет, вспоминая об этом случае, создатели картины не могли простить себе тогдашнего малодушия. Тщеславие, бросавшееся в глаза и столь насторожившее журналистов, не объясняло (и, уж конечно, не исчерпывало) противоречий живой натуры. Да, полковник нуждался в постоянном одобрении окружающих. Но он был мужественный человек - один из первых, получивших Звезду Героя. И разве высаженные им парки не цветут в десятках поселков и городов? Озадаченные сложностью встреченного характера, документалисты обошли проблему, которая могла бы стать предметом экранного размышления (возможно, даже и сообща с героем). Проблема осталась за кадром, а вместо нее появилась еще одна идиллическая кинозарисовка.
Развитию документального фильма больше всего мешает… реальная жизнь. Она не укладывается в привычные представления о ней, укоренившиеся в сознании авторов (да и художественных советов, принимающих их работы). Шаблоны восприятия - такая же принадлежность нашего повседневного опыта, как газетные штампы. «Флагманы животноводства» и «мастера прилавка», «ударные вахты» и «вдохновенный труд» давно уже обрели на документальном экране свой зримый эквивалент. Из картины в картину ткачихи ткут, устанавливая рекорды, передовики рапортуют о перевыполнении планов, сталевары льют сталь. Одни и те же улыбки, слова и жесты воспроизводятся, как затверженные общюты из известной пародии на школьные сочинения «Бабизм-ягизм в наши дни…». Бездумная камера, нисколько не искажая жизни, творит безликие киноформулы - ткачизм, сталеваризм, передовизм. Устоявшиеся стереотипы заслоняют от документалистов окружающую действительность, которая начинает казаться куда менее подлинной, чем эти расхожие представления и легенды.
…Телефильм «Начало биографии» знакомит нас с выпускницей школы, застенчивой девушкой, фотография которой в центральной газете вызвала целый поток взволнованных писем. Настя - молодой механизатор, она уже самостоятельно водит комбайн. «Здравствуй, незнакомая девушка!…», «Пишу таинственной незнакомке…», «Я увидел вас в газете, и сразу у меня в груди что-то пробудилось…». Ей поверяют судьбы и просят совета. «Может быть, наш фильм будет и ответом на эти письма»,- обещают за кадром авторы, и мы поначалу охотно разделяем их завороженность покоряющей простотой героини. К сожалению, первое впечатление остается и последним,- по существу, фильм ничего к нему не прибавляет.
Насте демонстрируют кинокадры работы ее бригады, чтобы подсмотреть реакцию героини,- эпизод, напоминающий пролог «Катюши». Но если там эта встреча бесстрашной участницы боев за Крым со своим военным прошлым вызвала у нее бурю эмоций, то Настя лишь несколько озадачена и смущена.
Только однажды в экранном диалоге возникает серьезная пауза: «Есть такое мнение, и тебе, конечно, приходилось слышать его, что работа на тракторе и на комбайне- это не женское дело. Об этом говорят врачи, социологи, журналисты».- «Интересный вопрос…» - задумчиво произносит Настя, после чего интересный вопрос повисает в воздухе.
Отношение журналистов к своей героине мало чем отличается от того безотчетного восхищения, которым охвачены авторы писем: такая молодая - и уже такая известная! Но разве эта популярность не результат излишнего усердия самих журналистов? Неумеренный интерес со стороны телевидения и газет может оказаться нелегким испытанием для героя, рискующего стать человеком, который известен уже только тем, что известен. «Кажется, вроде такая же,- прорывается нотка раздумья в рассказе Насти,- а одноклассники уже говорят: ну, к тебе теперь не подступишься, ты теперь у нас такой человек!» Но вместо того, чтобы поддержать эту неподдельную озабоченность, за которой встает действительно тревожащее противоречие, авторы видят в ней лишь свидетельство подкупающей скромности героини - едва ли не главного свойства изображаемого ими характера Пожалуй, еще несколько таких киноинтервью - и от этой скромности ничего не останется.
Поддаваясь гипнозу стереотипизации или магии изначального впечатления, документалисты в равной степени лишают себя возможности исследовать личность и в результате имеют тех экранных героев, каких заслуживают. Человека, который стремится лишь к заведомо достижимому, следует наказывать исполнением желаний, заметил один проницательный писатель. Однако за какие же грехи это наказание должны вместе с авторами картины делить герои и зрители? Герои - когда их ставят в этически ложную ситуацию («Иван Иванович, расскажите, какой вы хороший!»), зрители - когда вместо лиц экран демонстрирует лики, а вместо образов - образа.
Но бывает и так, что герой на экране приносится в жертву художественному образу «его самого» - образу, каким он возникает в сознании автора.
«Работа с документальным героем над образом» - так формулирует И. Беляев свой творческий принцип, оговаривая, что образ для автора фильма есть способ познания личности. Но в чем же именно здесь состоит работа и насколько само изображаемое лицо участвует в этом познании? «Я никогда не посвящаю героя в сценарный замысел, чтобы избежать самоконтроля с его стороны». Документальный герой «играет» по незнанию. Он открыт для многих образов и ролей и часто не держит той, что нужна для фильма. Поэтому за него это делает режиссер: «Из множества лиц-масок я беру то, что соответствует образу, который я строю в работе с документальным героем… Выбрать героя… задача ничуть не менее сложная, чем найти актера на роль».
Следуя этой логике, мы оказываемся перед довольно двусмысленной ситуацией, когда документалист, по существу, подыскивает исполнителя к собственным замыслам. Что же тогда остается от самого героя? «Резонный вопрос,- предвидит этот момент Беляев,- разве герой не существует сам по себе? Существует, конечно. В жизни. А в фильме - герой плюс я». Но как именно реализуется режиссерская формула «герой плюс я»? И кто раскрывается здесь в наибольшей степени - герой при помощи автора или автор при помощи своего героя?
«Я никогда не стремлюсь снять «всего» человека. Не делаю опись личности»,- уточняет Беляев. Но такое стремление, даже если оно и возникло бы, оказалось бы попросту неосуществимым. Вопрос в ином: оправдывает ли принципиальная невозможность снять «всего» человека авторскую решимость свести объект наблюдения к своему собственному представлению?
То, что сам документалист не может так или иначе не отразиться в портретируемом лице,- обстоятельство, как мы видели, изначальное и неустранимое. Другое дело, принимать ли это обстоятельство как исходную данность или же как заданность результата, так сказать, последнюю смысловую позицию (в темпераменте героя я открываю свой темперамент, в его личности - свою личность).
От решения этой дилеммы проистекают далеко идущие эстетические последствия.
Работа с документальным героем в соответствии с концепцией Беляева (и вопреки, на мой взгляд, его творческой практике, где интуитивно реализуются иные принципы), по сути, есть извлечение из изображаемого характера лишь черт, так или иначе созвучных натуре автора, в то время как остальные выводятся за границы кадра. Разгадку героя автор ищет в себе самом. Тайна героя становится тайной автора. (Этот замкнутый круг, проклятие восприятия, присущую нам наклонность видеть в каждом встречном себя самого А. Ухтомский называл «законом заслуженного собеседника»: «Солипсисту заслуженный собеседник - это он сам, от которого некуда скрыться…».