После пяти— или шестичасового сна мы снова двинулись в путь и прошли восемнадцать миль на юго-юго-восток, прежде чем добрались до медных копей, расположенных в двадцати девяти или тридцати милях вверх по реке, если считать от устья.

Копями эти места вряд ли можно назвать, потому что они представляют собой просто беспорядочные груды каменных обломков и крупного песка, разбросанных землетрясением. Этот хаос пересекает небольшая речка. По рассказам индейцев, копи представлялись столь богатыми, что тут якобы можно было без труда, если построить в этих местах факторию, загружать трюмы кораблей рудой чуть ли не быстрее, чем камнями на реке Черчилл. По их рассказам можно было понять, что горы там сплошь состоят из медных самородков размером с крупную гальку[16].

Все это не соответствовало истине, так как я и все мои спутники потратили не менее четырех часов, прежде чем нам удалось отыскать всего один самородок крупных размеров. Правда, справедливости ради можно отметить, что он был на редкость высокого качества и весил около четырех фунтов.

Индейцы считают, что каждый найденный ими самородок похож на какое-нибудь животное или растение, хотя, насколько я могу судить, для того чтобы различить чьи-либо очертания в куске металла, требуется большое воображение. Причем у разных людей возникают разные соображения по этому поводу, в связи с чем наш большой самородок незамедлительно обрел двадцать разных названий, но в конце концов большинство сошлось на том, что он похож на лежащего с настороженно поднятой головой зайца-беляка. Наиболее пригодными для практических целей индейцы считают самые большие самородки, меньше всего окисленные и с наименьшим числом веточек. Разогрев их на огне, таким самородкам можно придать любую нужную форму с помощью двух камней.

Еще пятьдесят лет назад, до того как Компания Гудзонова залива обосновалась в устье реки Черчилл, северные индейцы не употребляли никакого металла, кроме меди (если не считать нескольких железных предметов, выменянных группой индейцев, наведавшихся на факторию Йорк в 1714 году, да тех, что были оставлены на реке Черчилл капитаном Манком). И поэтому множество индейцев из разных частей страны каждое лето отправлялись к холмам, где мы теперь находились, чтобы пополнить запасы меди, из которой они делали топоры, колуны для льда, тесаки, ножи, шила, наконечники для стрел и прочие вещи. До сих пор хорошо заметны выбитые ими тропы, наилучшим образом сохранившиеся на сухих гребнях и откосах.

Медные индейцы и сейчас высоко ценят свой родовой металл, ставя его выше железа, которое применяют только для изготовления томагавков, ножей и шил. У них есть в высшей степени странное предание, в котором говорится, что эти копи обнаружила женщина. Год за годом она приводила туда индейцев, но, так как в отрядах, идущих за медью, она была единственной женщиной, некоторые мужчины позволяли себе так вольно с ней обходиться, что она поклялась отомстить им. Она была могущественной колдуньей, и однажды, когда мужчины уже набрали меди сколько могли унести и собирались двинуться в обратный путь, она отказалась идти с ними. Она сказала, что сядет и затем постепенно погрузится под землю, а вся медь уйдет вместе с ней. На следующий год индейцы снова пришли за медью и увидели, что женщина ушла в землю по пояс, хотя была еще жива, а меди стало намного меньше. Еще через год женщина совсем скрылась под землей, и вместе с ней исчезли самые богатые копи. После этого на поверхности остались только мелкие самородки, раскиданные далеко друг от друга.

Теперь Медные индейцы больше не предлагают, как бывало, другим северным индейцам медь для обмена, а выменивают все необходимое за пушнину. Причем установилось негласное правило, что за все товары с Черчилл они должны платить вдесятеро дороже, чем северные индейцы. Поэтому топор, купленный на фактории за одну бобровую шкуру, достается этим людям с наценкой в тысячу процентов. За небольшой латунный чайник они платят шестьюдесятью куньими шкурками или двадцатью бобрами в других видах меха. Под «бобрами в других видах меха» надо понимать следующее: для облегчения торговли с индейцами Компания Гудзонова залива ввела в качестве стандарта для оценки остальной пушнины шкуру взрослого бобра. Получается, что отдельные наиболее ценные виды меха идут по четыре бобра за шкурку, а самые дешевые стоят так мало, что только двадцать шкурок составят одного бобра. Именно в смысле единицы обмена и следует понимать выражение «один бобр».

Наши основные поставщики — индейцы обычно покупали всю пушнину, которую они потом приносили на факторию Компании, именно у Медных индейцев или у их соседей, индейцев племени догриб, живущих еще дальше к западу. Северные же индейцы обитали на территории, бедной пушным зверем, а так как они находились в состоянии войны с атапасками, то продвигаться далеко на юг, где можно было добыть много шкурок, они не могли. Поэтому вся выручка Компании и составляла не более шести тысяч бобров в год — выменянных у Медных индейцев и догрибов оленьих шкур и пушнины.

Теперь, когда я заношу эту запись в дневник, установился мир между индейскими племенами, который значительно способствовал благоденствию как северных индейцев, так и Компании. Благоприятное его воздействие выразилось и в увеличении количества выменянной пушнины — до одиннадцати тысяч бобров в год. Причем в выгоде остаются не только Компания, но и северные индейцы, которые пожинают богатые плоды, когда им открывается доступ в богатые и изобильные земли атапасков.

Но здесь, хотя мне и придется отступить на время от записей, относящихся к моему путешествию, я должен перенестись в будущее и вставить одно трагическое дополнение к рассказу о конечных результатах установления мира между северными и южными индейцами.

Через несколько лет после завершения моего похода кто-то из северных индейцев, навещая своих друзей на юге, заразился от них оспой. А еще через два года от этой болезни вымерло девять десятых всех северных индейцев, включая тех, кто вел торговлю с факторией на реке Черчилл. Те же, кто выжили, последовали примеру атапасков и занялись торговлей с канадцами[17], к тому времени закрепившимися в южных областях.

Так получилось, что уже в ближайшие несколько лет выявилась моя близорукость, ибо и Компании было бы больше выгоды, и страна северных индейцев не опустела бы, если бы эти племена по-прежнему воевали с южными индейцами. К тому же сейчас невозможно оценить вероятный прирост доходов от торговли и постоянных сношений с племенами Медных индейцев и догриб. Как бы то ни было, они, отрезанные от фактории обезлюдевшими территориями северных индейцев, вскоре опять вернулись в изначальное состояние, — между двумя племенами из-за оставшихся у них железных предметов вспыхнула война. В результате оказалось уничтоженным практически все племя Медных индейцев.

До моих походов и короткое время после них еще предпринимались кое-какие попытки убедить индейцев этих двух отдаленных племен посетить основанный Компанией Форт на реке Черчилл. Им отправляли множество подарков, чтобы вызвать желание наведаться на факторию, но ни одна из попыток не увенчалась успехом. Несколько Медных индейцев побывали там в качестве слуг северных индейцев и были отправлены обратно, одаренные щедрыми подарками для своих соплеменников, но все эти подарки оседали у северных индейцев, обиравших своих слуг дочиста, как только они покидали крепостную ограду.

Вне всякого сомнения, дело тут было в дальновидном решении индейцев-посредников предотвратить, насколько это в их силах, установление прямого торгового сношения, которое сильно поколебало бы их влияние и пагубно отразилось бы на выгоде. Вдобавок ко всему против налаживания постоянной торговли с факторией действовали стойкие суеверия, поэтому очень мало кто осмеливался пускаться в столь дальний путь из-за опасения, что резкая перемена питания и воздуха в высшей степени неблагоприятно скажется на их здоровье — ведь из каждых троих, ушедших на факторию, обратно добирался едва один. И если причина, которую приводили для объяснения этого, явно относилась к сфере предрассудков, то гибель Медных индейцев в пути была весьма прискорбным фактом, и настоящая причина крылась в предательстве и бессердечии северных индейцев.