Лужков, как лев, бросился на защиту своей супруги, утверждая, что обвинения, выдвинутые против возглавляемой ею фирмы «Интеко», организованы его политическими противниками. Мэр утверждал, что «Интеко» «не имеет никакого отношения» к компаниям, занимавшимся незаконными финансовыми операциями. В «наезде» на «родственную» ему фирму он прямо обвинил «власти», то есть, надо полагать, Кремль.

Не ограничиваясь оборонительными действиями, Лужков предпринял мощную контратаку на своих противников.

Нам нужно менять власть, которая себя опозорила тем, что привлекает силовые структуры к политической борьбе, без обиняков заявил он на встрече с журналистами 17 июля.

По словам Лужкова, Кремлю, Администрации президента «страшно не нравится» созданное им движение «Отечество», а в первую очередь «изжогу вызывает» он сам.

Мы можем показать результаты работы в городе, сказал Лужков, а они в стране нет. Это все страшно их раздражает.

Ответ на лужковский призыв к свержению российской власти последовал от тогдашнего премьера Сергея Степашина.

Я понимаю Юрия Михайловича как мужчину, который защищает свою жену, сказал он. Однако форма, выбранная им, не весьма корректна: если есть претензии к правоохранительным органам, для этого существует суд, адвокатура, Генпрокуратура. Обобщать то, что произошло с его супругой, и призывать к свержению власти это можно понять, но не объяснить, если только это не предвыборная риторика.

В действительности «наезд» на Батурину исходил не от Кремля: как правило, во второй половине девяностых в окружении Ельцина довольно четко следовали принципу − не использовать силовиков в борьбе с оппонентами. Скорее всего, скандал вокруг мэрской жены раздул кто-то из журналистов − возможно, из команды того же Доренко.

Если бы в Кремле действительно захотели, дело Батуриной без труда было бы доведено до логического, не очень приятного для мэра и его родственников, конца. А так оно быстро заглохло, рассосалось как бы само собой. Скорее всего, − по прямому указанию Волошина.

Несмотря на аккуратные премьерские увещевания (за которыми, без сомнения стоял и Кремль), Лужков, чем дальше, тем все напористее, выступал против президента и его команды. Причем не только от себя лично, но как бы и от могучих политических структур, стоящих теперь за его спиной, его собственного «Отечества» и блока «Отечество Вся Россия» (их мощь он словесно старался всячески преувеличивать). 26 августа, выступая по радио «Маяк» и вновь обрушившись с критикой на кремлевскую администрацию, московский мэр сказал, что она, администрация, «побаивается возникновения новой реальной политической силы, которая будет претендовать на участие в решении государственных задач, будет по-другому решать проблемы жизни страны». И грозно подтвердил, что не зря побаивается:

О нас, как о половую тряпку, ноги вытереть не удастся.

Очередной повод для нападений на федеральную власть у Лужкова появился после трагических событий, случившихся в середине сентября: в Москве были взорваны два многоэтажных жилых здания на улице Гурьянова и на Каширском шоссе. Столичный мэр поспешил снять ответственность за случившееся с московских властей и возложить ее на федеральные власти.

Взрывы имеют не внутримосковское происхождение, они пришли к нам из России, из всех проблем, которые власть не могла решить в течение последних пяти-семи лет, заявил Лужков 17 сентября.

Назвал он и более конкретную причину произошедшего: это, мол, «предательские» по отношению к России Хасавюртовские соглашения: именно после них «началось воровство людей, выкупы, рабство, бандитизм, и вот теперь террор».

Поскольку за Хасавюртовскими соглашениями, в конечном счете, стоял Борис Ельцин, становилось ясно, кто у нас главный «предатель», по чьей вине взрываются в столице дома. К тому же, думаю, многие все-таки знали, что главную роль в прекращении первой чеченской войны (в величайшем «предательстве российских интересов») сыграли не Хасавюртовские соглашения, состоявшие из двух малозначительных фраз, а полномасштабный Московский договор между Россией и Чечней, подписанный в мае 1997 года двумя президентами Асланом Масхадовым и непосредственно Борисом Ельциным.

17 сентября, когда Лужков выступал в МГТУ имени Баумана, кто-то из слушателей задал ему вопрос: как он считает, уйдет ли Ельцин досрочно, по собственной воле, в отставку? Мэр ответил: мол, «такая возможность номинально существует», но, «немного зная президента», он, Лужков, может сказать: «маловероятно, что он откажется от власти».

Из слов московского мэра можно было понять: напрасно Ельцин пренебрегает имеющейся у него «номинальной возможностью» по собственной воле удалиться от дел. Он посоветовал президенту «задуматься о вечном».

Тут Юрий Михайлович не угадал: как мы знаем, Борис Николаевич отказался от власти досрочно, добровольно ушел в отставку.

Вопрос о досрочной отставке Ельцина был задан Лужкову не случайно. В ту пору распространились слухи, что такая отставка действительно может состояться. 19 сентября эти слухи опроверг президентский пресс-секретарь Дмитрий Якушкин, выступив в программе Николая Сванидзе «Зеркало». Он однозначно заявил, что для президента «принципиально важно легитимно и вовремя как это положено по Конституции передать власть новому президенту в 2000 году и создать, тем самым, прецедент».

По мнению пресс-секретаря, слухи о досрочной отставке Бориса Ельцина и «целый набор других слухов» это «часть организованной и хитро продуманной кампании по дискредитации власти, которая означает, что началась активная подготовка сначала к парламентским, а затем и президентским выборам».

Кстати, попытки дискредитации власти Якушкин усмотрел и в том, что постоянно ведутся разговоры, которые «планово чередуются с публикациями в газетах», будто всю ответственность за взрывы домов несет федеральная власть.

Из слов Якушкина можно было заключить, что источником всех этих слухов Кремль считает, прежде всего, московского мэра и его окружение. А разговоры о том, что Борис Ельцин якобы «агрессивно» относится к мэру Москвы Юрию Лужкову, «выгодны той стороне, которая хотела бы придти к власти, играя на эмоциях, провоцируя негативные настроения в людях, тем более в очень тяжелый момент».

Как уже говорилось, в отношениях с Примаковым Лужкову приходилось лавировать: как-никак они были потенциальными претендентами на президентский пост, причем в течение долгого времени − самыми сильными претендентами. Это лавирование давалось мэру нелегко: надо было точно улавливать момент, когда выступить в унисон с Примаковым, когда − поотстраниться от него или даже позволить себе критику в его адрес.

Пример первого − позиция по Скуратову. Лужков весьма эмоционально выступил против отставки генпрокурора. 21 апреля 1999 года, после очередного отказа Совета Федерации отстранить этого деятеля с его поста, на чем настаивал Ельцин, московский мэр заявил журналистам, что в сложившейся обстановке самое главное для президента это «проявить мудрость, пойти навстречу сегодняшнему решению Совета Федерации и предоставить Юрию Скуратову возможность продолжать работу».

Почему против отставки по предположениям был настроен Примаков, уже говорилось. А чем объяснить аналогичную позицию Лужкова? По словам некоего «кремлевского источника», опубликованным в прессе, московский мэр просто осознал, что «неотставка» Скуратова выгодна Примакову, что Совет Федерации пойдет именно за ним, и решил «приклеиться» к премьеру, стать ему в хвост, разделить с ним лавры победителя.