Контора адвоката помещалась на четвертом этаже старого неприглядного дома. На лестнице пахло капустой, в душной и темной прихожей ожидало много озабоченных людей, вплотную друг к другу сидевших на диванах. Я тоже стал ждать и ждал, наверное, с час. Эти тени, сидевшие в прихожей, входили, выходили и исчезали одна за другой. Наконец подошла моя очередь.

Кабинет адвоката был уставлен мебелью из черного дерева, инкрустированного костью. Из угла глядело чучело орла с расправленными крыльями. Адвокат сидел за большим столом, заваленным бумагами и уставленным телефонами. Над ним висела картина с изображением улыбающейся крестьянки из Чочарии, в национальном костюме, с цветами в руках. Адвокат Скардамацци ничем не напоминал бухгалтера Скардамацци. Это был массивный человечище, похожий на грузчика, с полным лицом, раскосыми глазами и крючковатым носом. Он говорил оглушительным голосом, приветливо, но безучастно — обычная приветливость римлян, которая ничего не значит.

Пробежав глазами письмо, он сказал:

— А, так мы без работы… Дорогой, сделаю для тебя все, что смогу… Садись-ка пока и подожди минутку.

Я сел, а он сразу же повис на телефоне и вступил в очень напряженный диалог: кто-то на другом конце провода говорил ему что-то, а он неизменно отвечал:

— Полтора или ничего.

Там настаивали, но Скардамацци упорно повторял:

— Полтора или ничего.

Наконец он резко произнес, подчеркивая каждое слово:

— Скажи этому подлецу, что меня на мякине не проведешь. Понял? Так и скажи ему: Скардамацци на мякине не проведешь.

Положив трубку, он тут же набрал другой номер, но на этот раз он говорил совсем иначе: в первый раз выговор у него был римский, даже трастеверинский, теперь же он почему-то перешел на северный, причем голос его звучал слащаво и любезно:

— Договорились, доктор… Вы сможете застать меня с пяти до восьми… Приходите, когда вам удобнее… Не сомневайтесь… Всего доброго, кланяйтесь вашей супруге.

Он повесил трубку, сердито посмотрел на меня своими раскосыми глазами и спросил:

— Тебе что?

— Письмо… — начал я.

— Ах, да, письмо… Конечно… Черт возьми, куда оно делось?

Он долго искал его, вороша на столе бумаги, потом воскликнул:

— Вот оно!.. У меня ничего не пропадает… Все находится.

Он снова прочел письмо, хмуря лоб, затем взял ручку, быстро набросал несколько слов на листке бумаги, вложил его в конверт и протянул мне:

— Иди по этому адресу… Ты как раз застанешь его… Желаю удачи.

Я встал, взял конверт, положил его в карман и вышел.

Когда я очутился на улице, я достал конверт из кармана, чтоб прочесть адрес, и онемел от изумления, увидев: "Адвокат Мауро Молье, улица Пьерлуиджи да Палестрина, 20". Итак, словно в той настольной игре, где неудачно бросивший кость в наказание должен вернуться своей фишкой назад, я, изъездив пол-Рима, должен был возвратиться к Молье, с которого начал, и вся эта беготня на пустой желудок, давка в трамвае и в автобусе — все было напрасно. Я решил, что адвокат Скардамацци по ошибке прочел другое письмо, одно из тех многочисленных рекомендательных писем, которые он получает, и, совсем забыв о том письме, что прочитал сначала, послал меня к Молье, который в свою очередь посылал меня к нему. Совсем как в игре, только в наказание за что? Я был так измучен, растерян и к тому же голоден, что не нашел ничего лучшего, как снова сесть в автобус и вернуться на улицу Пьерлуиджи да Палестрина.

Мне пришлось немного подождать в прихожей, куда доносился теперь приятный запах из кухни. Мне показалось даже, что я слышал стук тарелок и вилок, но, может, это просто разыгралось мое воображение. Тот же мальчик на трехколесном велосипеде неожиданно выехал из дверей, объехал вокруг меня и исчез за другой дверью. Наконец сам адвокат позвал меня. Кабинет теперь был погружен в полумрак, жалюзи были приспущены, а в углу дивана лежала подушка. Адвокат был в халате, он пообедал и теперь собирался немного отдохнуть. Все же он подошел к столу и стоя прочитал письмо.

— Я знаю адвоката Скардамацци, — сказал он, — это мой хороший друг… Итак, тебя зовут Франчезетти, и ты хочешь получить место швейцара в суде… В общем, обычная рекомендация, да?

На этот раз у меня в самом деле закружилась голова. Впрочем, может, это от голода и усталости.

— Господин адвокат, меня зовут не Франчезетти, и я не хочу место швейцара… — сказал я слабым голосом. — Меня зовут Альфредо Чезарано, и я шофер.

— Но здесь написано Франчезетти и сказано, что ты хочешь получить место швейцара… Что за путаница?

Тогда я, собрав последние силы, простонал:

— Господин адвокат, мое имя Альфредо Чезарано, я шофер… Сегодня утром вам звонил по моей просьбе Полластрини, которого вы знаете, и потом я пришел к вам и вы дали мне рекомендательное письмо к адвокату Скардамацци… Только вы перепутали адрес и послали меня в муниципалитет к бухгалтеру Скардамацци, а он послал меня к Треска, но я не нашел его… Тогда мне пришла мысль поехать к настоящему адвокату Скардамацци… Но он потерял мое письмо и прочел в другом письме, которое лежало у него на столе, будто меня зовут Франчезетти и я хочу место швейцара… и дал мне письмо к вам… И вот я вернулся, изъездив пол-Рима, и едва держусь на ногах от усталости и голода.

Слушая меня, он нахмурил брови и скривил рот: он узнал меня, понял, что невольно сыграл со мной злую шутку, и теперь, я это отлично заметил, он был смущен, и ему было стыдно. Едва окончив свою жалобу, я вдруг почувствовал, что в глазах у меня двоится, а лицо адвоката как-то странно расплывается. Тогда я быстро опустился в кресло возле стола, закрыв глаза рукой. Со мной был чуть ли не обморок, а адвокат между тем пришел в себя и справился с охватившим его стыдом.

— Простите меня, это от слабости, — начал я, но он, не дав мне окончить, быстро проговорил:

— Что ж, мне жаль… Но мы все так завалены делами, а безработных сейчас столько… Мы вот что сделаем: до сих пор машину я сам водил… ну, а теперь, значит, водить ее будешь ты… Разумеется, временно, пока не найдешь работу… Сказать по правде, мне не нужен шофер, ну да ладно, ничего не поделаешь.

Сказав это, он не стал меня больше слушать, а позвал служанку, объявил ей, что я новый шофер, и велел проводить меня на кухню и накормить. На кухне этим болтушкам, что расспрашивали меня с любопытством, кто я такой, откуда и как это адвокат взял меня шофером, я, потеряв наконец терпение, сказал, отрываясь на минутку от миски:

— Он взял меня потому, что в нем заговорила совесть.

— Совесть?

— Да, и не спрашивайте у меня больше ничего. Единственное, что я могу вам еще сказать, это то, что меня зовут Альфредо Чезарано. Но вы можете звать меня просто Альфредо.

Жизнь — это танец

_{Перевод С. Токаревича}

В марте мне исполнилось восемнадцать лет, и я добился разрешения отца бросить учебу. Разрешение он дал, отчаявшись во мне: я отстал на четыре года и теперь один из всего класса носил длинные брюки. Мой отец, человек старинного склада, разрешил мне бросить учебу, но предварительно закатил такую сцену, что и рассказать невозможно. Он вопил, что я доведу его до разрыва сердца и что вообще он не знает, как со мной быть. Кончил он тем, что предложил мне работать в нашем магазине, в большом, старом и хорошо всем известном магазине канцелярских принадлежностей, что близ площади Минервы.

На это предложение я ответил очень коротко:

— Лучше подохну.

Тогда отец схватил меня за руку и выставил за дверь.

Итак, поскольку на меня махнули с отчаяния рукой, я в восемнадцать лет был предоставлен самому себе и мог заниматься чем угодно.

Первым делом я купил роскошный красный свитер, синие штаны американского покроя, крупно простроченные белыми нитками, с шестью карманами, с отворотами до половины голени и с фабричным клеймом на самом заду, желтый шейный платок и полуботинки типа "мокасины" с медными пряжками.