Фульвио решительно покачал головой.

– Вздор все это, мой ангел, почтенная монахиня выпила лишнего, а то и просто обманула тебя по какой-нибудь причине, возможно даже, вполне объяснимой.

– По какой же, мессир математик?

– Это, наверное, была твоя мачеха… Сен-Сакреман… Сан-Сальвадор… Сен-Савен…

– Моя мачеха, переодетая в аббатису?

– Ей хотелось тебя напугать, навредить твоему отцу. Но вот чего я сам не понимаю, так это почему она не воспользовалась случаем и не попыталась тебя убить!..

– Из-за трех писем.

Зефирина рассказала Фульвио, как в «Золотом лагере» она пригрозила донье Гермине, сказав, что в случае ее внезапной смерти три письма, прямо обвиняющие ее в этом, будут немедленно отправлены папе, Мартину Лютеру и Франциску I.

– Боже, оказывается, моя Зефирина умнейшая женщина! Подумать только, окажись ты глупой, тебя бы уже не было в живых… Я так люблю тебя, – прошептал Фульвио.

– И я люблю тебя, – ответила она.

Над зубчатой стеной плавно кружила чайка…

Когда Фульвио случалось отсутствовать, Зефирина имела обыкновение совершать прогулки под руку с Ла Дусером. Гордый этой своей обязанностью, гигант шагал рядом с ней, и вид у него был прекомичный, когда он пытался ступать мелкими шажками.

Горе молодой женщины было все еще слишком велико, чтобы расспрашивать оруженосца о последних днях своего отца. Она знала только, что он умер в присутствии священника, и это вносило в ее душу успокоение.

– Видел ли ты семейство Ронсаров? – спросила она.

– Да, видел… Мамзель Луиза всегда вас помнит… Месье Гаэтан… э-э…

Ла Дусер почесал затылок.

– Я знаю, что он женился, – сказала Зефирина.

Ее удивляло собственное безразличие к человеку, который был ее первой любовью.

– Да, он поселился в Поссоньере.

Луарская земля! Как все это теперь далеко. Рядом с теплым морем Зефирина чувствовала, что ребенок изменил ей и душу, и тело. Она стала итальянской княгиней, княгиней своего времени, именуемого Ренессансом.

Неделю спустя после приезда Ла Дусера Зефирина как-то спала, прижавшись к Фульвио, и увидела ужасный сон. Ребенок уже родился. Она видела это прелестное существо лежащим в колыбели, рядом с ее кроватью. Внезапно откуда-то из стены появилась женщина в длинной белой рубашке и с закрытым вуалью лицом. Она подошла к колыбели и склонилась над ребенком. Откинув вуаль, женщина посмотрела на лежащую в постели Зефирину. Из зеленых глаз скатились тяжелые капли. Слезы текли по ее лицу, молодому и очень красивому. У этой прелестной молодой женщины были такие же рыже-золотые волосы, как у Зефирины.

На ее шее висело длинное ожерелье из пластинок с вправленными в них драгоценными камнями. В самом центре находился большой, величиной с орех, изумруд. Оправой ему служила змея с человеческой головой. «Зефирина… Зефирина, – нежно зашептала женщина. – «Матушка… милая матушка, так это вы!» Зефирина протянула руки к призраку. Но вместо того, чтобы обнять свою дочь, дама в белом взяла из колыбели ребенка.

Зефирина улыбалась от счастья, что видит младенца на руках у матери. Прижимая новорожденного к груди, дама в белом стала говорить нараспев:

«Маленькая Коризанда родилась, маленькая Коризанда не будет жить, проклятая ее украдет… Она уже приближается, скачет галопом. Ты слышишь ее? Она хочет забрать твоего ребенка… Берегись, доченька… я пришла, чтобы спрятать малышку, она не найдет ее…»

Зефирина дико закричала. Дама в белом, внезапно заслоненная черными парусами, исчезла вместе с ребенком в стене.

Зефирина проснулась в объятиях Фульвио.

– Мой ребенок… – снова вскрикнула она.

– Не бойся ничего, на этот раз не очень сильно, – почти крикнул Фульвио, стараясь перекричать глухой гул, как будто тысяча лошадей неслась галопом. Кровать ходила ходуном. В комнате все трещало и двигалось. Картины срывались со стен, вазы и канделябры падали на пол. Балдахин над головами Фульвио и Зефирины шатался точно парус на ветру. «Эта штука сейчас придавит нас», – успела подумать Зефирина.

Ей казалось, что эта дьявольская сарабанда продолжалась целую вечность. И вдруг все, как по волшебству, прекратилось. В комнате все затихло. Во дворце наступила необычная тишина, нарушаемая лишь шумом морского прибоя.

– Что… что это такое? – заикаясь, спросила Зефирина.

– Землетрясение. На этот раз не сильное, – сказал Фульвио, обнимая жену.

– Не сильное? Какого же тебе еще нужно?!

– Видела бы ты то, что было двадцать лет назад. От Мессины до Сиракузы все посыпалось, а мой дворец выдержал, всего несколько трещин на стенах, – с гордостью сказал Фульвио.

Потом спросил с тревогой:

– Ну, как ты, дорогая?

Привычным для всех будущих мам жестом Зефирина притронулась руками к животу. Ребенок, пораженный происходящим не меньше матери, перестал шевелиться. Но, как только мать успокоилась, он снова задвигался.

Она чуть было не рассказала Фульвио о своем кошмарном сне, но потом подумала, что момент для этого не слишком подходящий.

Погладив, в свою очередь, живот Зефирины, Фульвио встал, быстро надел домашнее платье и пошел справиться, много ли разрушений в замке.

Теперь во дворце все ожило. Крики мадемуазель Плюш и верещанье Гро Леона перемежались хлопаньем дверей.

Лежа под покрывалом, Зефирина закрыла глаза. Она была уверена, что видела свою мать, и знала, что та пришла предупредить ее о большой опасности.

Зефирина вытянула ноги. Она почувствовала слабую боль в пояснице, но не придала этому значения.

Она теперь была такой толстой, что у нее вообще все вокруг болело. Даже грудь набухла и стала огромной. Если она ложилась на спину, то ребенок не давал ей дышать.

Она потянулась. Боль повторилась, словно кто-то время от времени наносил уколы. Как и землетрясение, она появилась внезапно.

Зефирина, нимало не взволнованная, собиралась уснуть, как вдруг из горла ее вырвался хрип. Боль неожиданно стала нестерпимой. Живот стал каменным.

В этот момент в комнату вошла мадемуазель Плюш.

– Представляете, маленькая моя Зефирина… земЛа Дрожит… У нас, в милой нашей Луарской земле, ничего подобного нет. По моему мнению, это выглядит как-то не слишком по-христиански…

– Плюш! – простонала Зефирина.

Она кусала кружевную обшивку простыни.

– Мой Бог, что случилось, светлость? Ах! Пресвятая Дева!

Неожиданно Плюш опомнилась. С трудом подхватив подол жесткой от крахмала ночной рубашки, почтенная старая дева понеслась по коридору. Все, что она при этом могла произнести, состояло из нескольких слов:

– Ла Дусер!.. На помощь! Ла Дусер!

Но Зефирине нужен был вовсе не оруженосец, а врач. Поднятый с постели столько же причитаньями дуэньи, сколько землетрясением, лекарь тут же примчался к постели княгини.

Бледный как смерть Фульвио держал руку жены: Ла Дусер говорил что-то нечленораздельное. Мадемуазель Плюш хныкала. Эмилия и Карлотта натыкались друг на друга. Гро Леон верещал, а Зефирина в постели охала.

Доктор Урсино решительным тоном призвал собравшихся у постели роженицы к спокойствию. Для начала он выставил всех, включая мужа, за дверь. Затем приказал приготовить тазы с горячей водой. Наконец, впустил в комнату двух почтенных матрон, которые должны были помогать ему в работе, засучил рукава на своих коротких, но сильных руках и подошел к Зефирине, корчившейся от боли. Она стонала и кусала себе руку, стараясь справиться с болью.

– Никогда не думала, что это так больно… И долго это будет продолжаться?

Учтиво улыбаясь, доктор Урсино наклонился над ней. Ощупывая сквозь рубашку ее живот, он произнес малоутешительные слова:

– Что за нетерпение, княгиня… у первородящей, каковой вы являетесь, это мероприятие наверняка продлится всю ночь…