Трудно сказать, почему столь важное срочное распоряжение главы правительства доводилось через Верховную коллегию. Возможно, для того, чтобы показать, что заведомо непопулярная отмена демобилизации производится с согласия и одобрения выборного органа солдатской демократии. Однако этот ход не оправдал себя, вызвав непонимание и недоверие у исполнителей. Имеется, например, запись разговора неустановленного лица по прямому проводу со Сталиным: «Товарищ Сталин. Есть депеша, адресованная главкому Кавказского фронта. Содержание таковое: Призываю именем товарища Ленина и Совета Народных Комиссаров отменить распространение телеграммы о мире. Член Верховной коллегии С. Флоровский, ясно ли для Вас содержание?» Сталин после дополнительных расспросов (Откуда она? – Из Ставки верховного главнокомандующего. – Кто именно из Ставки? – Из Ставки верховного главнокомандующего, подпись – Флоровский), как видно, не зная о распоряжении Ленина, ответил: «Передайте в Ставку Флоровскому, что разъяснение получит от главковерха через некоторое время» [92] .
В 17 часов 29 января (11 февраля) в штабы всех фронтов действительно был направлен пространный приказ Крыленко, составленный в стиле брестской риторики Троцкого: «Немецкие капиталисты, банкиры и помещики, поддерживаемые молчаливым содействием английской и французской буржуазии, поставили нашим товарищам, членам мирной делегации в Бресте условия, под которыми не может дать свои подписи русская революция. Мы не можем подписать такого мира, который несет с собою горе, затягивает и страдания миллионов таких же рабочих и крестьян. Мы не можем, не хотим и не будем также вести войну, затеянную царями и капиталистами. Мы не хотим и не будем вести войну с такими же, как и мы, немецкими и австрийскими рабочими и крестьянами. Мы не подписываем мира помещиков и капиталистов. Пусть знают теперь немецкие и австрийские солдаты... что мы с ними воевать отказываемся. Предписываю немедленно принять меры к объявлению войскам, что война с этого момента считается прекращенной. Настоящим объявляется одновременно начало общей демобилизации на всем фронте... предписываю принять меры к уводу войск с передовой линии.» [93] .
Вдогонку этому бесшабашному приказу тем же путем – в Ставку для членов Верховной коллегии 30 января (12 февраля) последовало еще одно распоряжение главы правительства: передать «всем комиссарам армии и Бонч-Бруевичу о задержании всех телеграмм за подписью Троцкого и Крыленко о расформировании армии». Далее подчеркивалось, что нет и не может быть речи об условиях мира, так как «мир еще фактически не заключен» [94] . Кое-где распоряжение было выполнено. Член революционного штаба в Харькове, народный секретарь почт и телеграфа Я. Мартьянов сообщил Флоровскому (в тексте на украинский лад – Хлоровскому) 30 января (12 февраля) вечером, что «телеграмма от 29 января за подписью Крыленко для всего юга по железнодорожным проводам задержана в Харькове согласно Вашей телеграмме из Ставки.» [95] . Заметим, что это касалось прежде всего войск под командованием Антонова-Овсеенко, чтобы они вместе с фронтовыми частями не приступили к демобилизации.
Но были и протесты: «Здравствуйте, Сталин, – обращался по прямому проводу из Ставки некий Аронов. – Чем вызвана необходимость задержания телеграммы Троцкого о мире и главковерха приказ о демобилизации армии. Мы всех информировали, и сегодня даже по этому торжественному поводу устроили демонстрацию воинских частей. Жду у аппарата. Срочно отвечайте» [96] . На этом запись прервана.
Зная об этих не увенчавшихся успехом усилиях остановить демобилизацию и о дальнейшей полемике между Лениным и Троцким на VII съезде РКП(б), можно ли поверить позднейшему утверждению последнего, будто по возвращении делегации из Бреста «Ленин был очень доволен достигнутым результатом», и его же рассказу о том, как он использовал «невольные досуги» в Бресте, чтобы надиктовать стенографисткам по памяти исторический очерк Октябрьского переворота, и как «Ленин был буквально счастлив, когда я привез с собой готовую рукопись об Октябрьской революции» [97] ?
Между тем делегация Украинской центральной рады после подписания ею мирного договора не оставила Брест-Литовск. Ей предстояло еще урегулировать вопрос жизни для руководства Рады – о военной помощи центральных держав. Правительство после отъезда из Киева не смогло надолго задержаться в Житомире: к городу с севера, юга и востока приближались большевизированные части. «К тому же, – вспоминал Христюк, – житомирская городская дума вынесла постановление, в котором недвусмысленно дала понять украинскому правительству, чтобы оно куда-нибудь уехало из Житомира, не подвергая населения опасности обстрела города большевиками» [98] .
Народные министры и депутаты перебрались в Коростень, затем – в Сарны, где на заседании 30–31 января (12–13 февраля) официально признали необходимость военной помощи. Ее для сохранения национального лица власти рассчитывали получить в виде возвращаемых из австро-германского плена этнических украинцев бывшей российской армии, а также украинских (галицийских и буковинских) подразделений австро-венгерской армии. Эта идея получила такое распространение, что занявший Киев Муравьев попросил у советского военного начальства разрешения «сосредоточить весь Чехословацкий корпус ближе к австрийской границе... для загромождения пути австрийским украинским корпусам, на которые надеются еще Петлюры и Порши» [99] . Решено было составить специальную ноту и отправить ее с курьером в Брест, связь с которым по прямому проводу вскоре оказалась нарушенной. Правительство лишилось свежих данных о дальнейших действиях делегации [100] .
Тем временем Севрюк и Левицкий выехали в Вену, где им в связи с обращением к Австро-Венгрии и Германии с просьбой о военной помощи против наступления большевистских сил было настоятельно предложено подписать еще один секретный протокол, ослабивший действие договора по важным для украинцев позициям. Одно условие протокола, подписанного Севрюком и австрийским посланником Визнером 5(18) февраля, касалось повышения степени секретности австрийского обязательства о превращении Восточной Галиции и Северной Буковины в коронный край. Согласно новому протоколу, украинская сторона должна была свой экземпляр этого документа передать на хранение в ведомство иностранных дел Германии до выполнения Австрией взятого на себя обязательства, которое, в свою очередь, должно было наступить только после выполнения правительством Украинской центральной рады принятых им условий мирного договора [101] .
4 марта состоялась передача украинского экземпляра документа, оформленная протоколом за подписями Севрюка, Левицкого, Визнера и Розенберга. Содержание документа в нем для большей секретности было зашифровано в туманных словах: «Определенные меры относительно охраны украинского населения в Австрии» [102] . Стоит сразу сказать, что через короткое время австрийское правительство обвинило украинских делегатов в разглашении секрета галицийским украинцам, и оригинал документа 16 июля был уничтожен в Берлине, освободив Вену от обязательства по Восточной Галиции и Северной Буковине [103] . Когда это случилось, украинский посол в Австро-Венгрии В. К. Липинский попытался деликатно заявить протест – «так же секретно, как секретно аннулирован договор». В ответ официальная Вена без церемоний разъяснила украинскому правительству, что не дело вмешиваться во внутренние дела Австрии (по поводу статуса Восточной Галиции и Буковины) государству, «основу которого заложили Австро-Венгрия и Германия и внутреннее строительство которого происходит под защитой и авторитетным влиянием обеих центральных держав» [104] .