А потом допрашивали батюшку. Он уже не запирался — рассказывал, добавлял всякие подробности, называл имена. И при этом все допытывался: “А что мне будет? Не расстреляют, учтут мое чистосердечное признание?” Никита неизменно сурово отвечал: “Трибунал решает, не мы”.

“Как ловко этот поп-контра устроился, — думал Андрей. — Мало того, что при всяком удобном случае хаял Советскую власть, распускал через прихожан злостные слухи, он еще выпытывал у своих старушек всякие сведения”. Больше всего из-за него-то их семья и пострадала. Главное, из-за набожности бабки. Уж как только можно будет, Андрей ей все выскажет — и про попа, и про религию. Опиум для народа!

Про то, где сукна спрятаны, батюшка у бабки на исповеди вызнал, когда старушка грехи дочкины пришла замаливать. Она случайно услышала, как Евдокия Борисовна рассказала мужу. Ну, поп тут же и побежал к своему племяннику Логачеву в контрразведку. Вот как бывает: рыжий-то оказался близким родственником отца Константина!

И когда Евдокия Борисовна домой при беляках заявилась, поп тоже постарался. Бабка тогда на радостях побежала молебен заказывать. Батюшка помолился господу богу во здравие Евдокии и сразу же отправился в контрразведку: ему племянничек обещал, если поможет, дать сукно. В алтаре его доля была. А оружие он стал прятать уже позже, когда наши пришли. Опять же, по утверждению отца Константина, тут сукно сыграло свою роль. Как-то к нему пришел “крючник”. (Он, как поп объяснил, гвардии подполковник царский, чуть ли не главный среди всех офицеров подпольных в Симбирске). Явился с письмом от племянника и потребовал предоставить подвалы под склад оружия.

В доме поповском явка была. Оружие доставляли по Волге из Казани, потом переправляли в уезды, в первую очередь в банду Никиты Ухначева.

Но в последнее время транспортировка оружия почти прекратилась. Попу сказали, чтобы он затих и берег склад. Как видно, готовилось вооруженное восстание в самом городе. Батюшка сообщил несколько адресов, и вчера чекисты почти всю ночь провели в облавах, выловили немало офицерни.

На вопрос, знает ли он Коренастова, отец Константин категорически ответил: “Нет!” Видно, Филипп Антонович не имел с ним прямого контакта. А ведь попа раскрыли по шифру, найденному в доме гадалки. Интересно, как же это все связано? Золотухин и теперь решил Симочку пока не трогать — посмотреть, что из этого выйдет…

Занятый своими мыслями, Андрей незаметно дошел до губкомола.

— Заходи, заходи, — сказал высокий паренек в военном, — садись.

Андрей увидел в комнате Олю Смышляеву и Старцева. Значит, насчет театра… Что-то с пьесой, наверное?

— Сперва почитай вот это, — завагитпропом протянул ему листок, написанный неровным корявым почерком.

“В губком РКСМ от беспартийной гражданки Ларисы Шурыгиной, проживающей: ст. Бутырки, дом 19. Прошение. В восемнадцатом году страшная эпидемия сыпняка отняла у меня родителей. Мне всего девятнадцать лет, а я уже узнала все превратности жизни. В прошлом году со мной познакомился молодой человек — Андрей Ромашов. Он мне очень понравился, и мы стали с ним жить как муж и жена, хоть и не венчаны. А через год у меня родился сыи. А недавно Андрей потерял у меня записку от женщины Зои. Когда я прочла эту бумажку, то поняла, что он подлый обманщик и хочет бросить меня. И таких людей вы допускаете в комсомол. Судите его сами. К сему — Л.Шурыгина”.

— Вот, Ромашов, и та записка, ее приложили к письму, — добавил завагитпропом. — Что скажешь?

Андрей, ошарашенный, молчал.

— Значит, говорить нечего? Мы товарищей из ТРАМа пригласили, чтобы помогли нам разобраться. Они тут тебя защищали, а это, оказывается, правда…

— Брось демагогию разводить! — вдруг крикнул Андрей. — Кто тебе дал право на такие скороспелые выводы? Это же клевета чистейшей воды!

— Ларису Шурыгину знаешь?

— Первый раз слышу…

— И на Бутырках не был у нее?

— Что за вопрос. Раз не знаю, как же мог быть?

— Гм, странно… А мы уже решили: тебя исключать надо.

— Быстро слишком решили. Можно мне письмо это взять?

— Нет, нет, оно в деле останется. А вы что скажете, товарищи? — обратился завагитпропом к Старцеву и Смышляевой.

— Я же говорила — недоразумение, — вскочила со стула Оля. — Вечно ты со своими бюрократическими замашками: раз есть бумажка, хоть какая, — значит, все!

— Бумажка? А эта записка от какой-то Зои? Как она попала к Шурыгиной? Записка настоящая?

— Настоящая! — подтвердил Андрей. — Зоя Сазонова мне писала. Ну и что? Я не маленький, чай…

— Какая такая Сазонова?

— У нас в ТРАМе занимается, — вмешался Старцев. — Способная девочка. Но ведь она, кажется, невеста, гм, этого — Вадима Борчунова? Как же вы так, Андрюша?

— Вот видишь, — лаже подпрыгнул на стуле завагитпропом, — значит, правду пишет эта, как ее, Лариса: отбиваешь у парня девушку, бабничаешь!..

— Опять ты скороспелые выводы делаешь! — накинулась на него Оля. — Разберись сначала. Мы — близкие друзья Ромашова, знаем его. Что же тут такого? Жених прежний. Ты тут старые времена не восстанавливай! Все это сейчас по доброй воле делается. Понял? Андрей вон Зою от. бандитов спас…

— Спас? Каким образом?

— Таким самым — отбил! Он же чекист. Ты что, не знаешь?

— Нет, — ответил завагитпропом, — я ведь здесь недавно, после фронта, не познакомился еще…

— Вот что, ты мне письмо Шурыгнной отдай все же, — сказал Андрей уже спокойнее. — Я действительно ее не знаю. Очень странно, как к ней попала записка от Зои. Надо разобраться… И зачем ей понадобилось это писать?

— Не знаю. — Парень задумчиво вертел карандаш. — Может, мы сами проверим… Нельзя доверять проверку такого письма человеку, на которого пишут.

— Послушайте, вы неправы, людям надо доверять, — встал Старцев. — Андрея все хорошо знают, он человек очень порядочный. Через три дня у нас будет премьера пьесы, которую он написал, о революционных событиях в Симбирске. Он главную роль в ней играет, и, кстати, Зоя тоже. Я думаю, письмо ему нужно отдать. По-моему, чекисты его лучше проверят, чем вы.

— Что ж, давайте попробуем. На тебе, Ромашов, эти бумажки, разберись с ними, а нам сообщи. Постой, постой, я все же позвоню твоему начальству. На всякий случай…

— Ну и бюрократ же ты! — снова не выдержала Оля.

Андрей возвратился домой после репетиции усталый, но радостный. Завтра, меньше суток осталось, все увидят его пьесу! Его! Неужели он — автор, настоящий писатель? И еще — исполнитель главной роли. Сегодня Евгений Александрович последний лоск, как он выражается, наводил. Костюмы уже готовы, декорации тоже, пригласительные билеты разосланы. А художник Колька Свешников с утра большую афишу у входа повесит… А вдруг провал? Жаль, Золотухин где-то в уезде с Крайневым. Его тоже должны были послать на эту операцию, но Лесов освободил — из-за премьеры. Так и сказал: “Ромашова на два дня освободите, у пего дело не менее важное — пролетарскую культуру утверждать”.

Сои почему-то не приходил. В голове пролетали картины сегодняшней репетиции, слова из роли… А потом вспомнилось имя — Лариса, Лариса Шурыгина…

Кто она? Зачем написала такое письмо, откуда его знает? Был бы здесь Никита, может, и помог бы. А Лесин, когда он ему доложил об этом, только усмехнулся: “Разбирайся сам, некогда с этой ерундой возиться”. Где-то он все-таки слышал имя этой девушки. Где?.. Неожиданно перед глазами всплыла картина: большая комната с подвесной керосиновой лампой над столом, уставленным бутылками и закусками. Пьяный Коренастов, он сам с гитарой, вокруг тесно столпились девушки…

Он сел на кровати. Вспомнил, наконец-то вспомнил! Девица-то из общины, что у Коренастова на другой половине жила. Зачем же она пишет такое? Погоди, погоди, Андрей Васильевич, ты же чекист… Какую цель преследовало письмо? Верно, подкузьмить, подорвать к тебе доверие. Значит, кто-то в этом заинтересован. Почему? Ты в тот дом ходил — хозяин сбежал… Так, так… Надо бы проверить на месте. Где девица живет? В Бутырках, дом 19, — сама написала. Жаль, Никита в командировке — действовать надо немедленно. Андрей тихо встал, натянул брюки, рубаху, сапоги.