взгляд человека в треуголке.

Я садился рядом с ним, прижимался к нему лицом и пытался поймать направление этого взгляда. В стекле книжных полок отражались женские платья, чьи-то ноги, но все это было как-то смутно, неясно.

Очень ясно был виден с этой точки черный чертик на крошечном журнальном столике, который смешно пыхал трубкой, если эту трубку поджечь. От нее курился маленький дымок и вонял на всю комнату.

– Мужики! – кричали женщины. – Хватит там курить! Идите лучше стол раздвигайте!

Приходили веселые мужчины, раздвигали старый стол, вынимали складные половинки, весело переговариваясь.

Женщины стелили на этот большой стол белую скатерть, раскладывали чистые тарелки.

Начинался праздник. Чей-нибудь день рождения. Я шел и всегда садился рядом с папой.

– Слушай, слушай, Сима! – кричал кто-то рыжий. – Анекдот новый знаешь?

– Ну давай... – кивал папа.

– Короче, летят на самолете Брежнев, Никсон и этот... ну как его? Помпиду!

– Который Жорж? – почему-то смеялись женщины.

– Кажется, я этот анекдот знаю, – говорил папа.

– Нет, ну ты слушай! – кричал кто-то рыжий. – А вот этот знаешь, как кота дрессировали, чтобы он там... это... С песнями, с плясками и главное добровольно?

– Знаю, – говорил папа.

– Эх! – огорчался рыжий. – Все все знают! Давай тогда выпьем!

– Давай! – соглашался папа.

– А вы статью про НЛО читали? – спрашивала полная милая женщина.

– Да читали, читали! – кричали на нее все хором. – Надоели вообще эти летающие тарелки! Ты нам лучше тарелочку холодца принеси!

– А селедка под шубой там еще осталась? – интересовался папа.

И ему немедленно выносили свежую тарелку селедки под шубой.

Папа улыбался.

– Сима! – кричала ему с другого конца стола тетя Роза. – А ты хоть попробовал другую селедку, в горчичном соусе? Вон она, рядом с тобой стоит!

– Вкусно. Но очень жжет! – жаловался папа.

– Язвенникам и трезвенникам не рекомендуется! – кричал кто-то рыжий. И хохотал как сумасшедший над этой шуткой.

– Пирог! Пирог еще теплый! Берите скорей! – восхищалась милая полная женщина.

Скоро мне надоедало все это безобразие. Я вновь вставал из-за стола, хорошенько наевшись, и отправлялся к человеку в треуголке.

Он по-прежнему опирался на грот, как будто ничего не происходило. Только выглядел чуть более устало.

Мне не давал покоя поворот его бронзовой головы. Мне все время казалось, что он видит что-то такое своими бронзовыми глазами, чего не видно мне.

Я почти ложился щекой на стол и пытался увидеть мир как-то иначе.

Розовая селедка под шубой плыла над столом, как царица морей, покрытая светло-желтым майонезом, мелкими дольками яблок, остро нарезанным луком, крошечными кусочками соленого огурца. Рядом с ней лежали руки. Руки были огромные, тяжелые, мужские. Я изо всех старался не видеть, чьи это руки. Руки были важны сами по себе, без человека.

На одной было простое латунное кольцо. В другой – сигарета. Сигарета слегка дрожала, и дым, который струился над бутылками водки и вина, тоже слегка дрожал.

Чей-то галстук назойливо залезал в тарелку с салатом. Его поправляли, а он опять залезал.

Чье-то колено прижималось к другому колену, но я не понимал зачем. То колено отодвигалось, но тщетно. Другое колено вновь прижималось к тому колену. Им было тесно.

Страшно блестели рюмки. Они блестели так, что у меня резало глаза. И я зажмуривался на секунду.

«Столичная» – было написано на водке. В простом и круглом бутылочном стекле отражалась люстра. Люстра тоже немного дрожала от шагов, от движения рук и ног, от колыхания человеческих тел.

Ничего особенного с этой точки я не видел.

«Куда же он смотрит, черт возьми?» – упрямо думал я.

– А у вас в институте в Африку не посылают? – вяло спрашивал кто-то рыжий.

– Нет, а что? – кокетливо отвечала милая полная женщина.

– Ничего. Просто я представил вас среди пальм. Очень интересно.

На груди у женщины колыхалась брошь-бабочка. Бабочка куда-то летела – то вверх, то вниз, вверх, вниз.

– Слушай, Лева... – оглядывалась на меня тетя Роза. – Может, ты пойдешь к Таньке в комнату? А то тут жарко, накурено. Иди, а?

– Мы скоро домой поедем, – неубедительно говорила мама. – Иди, Лева, посиди там немного.

Я послушно брел к Таньке в комнату.

Она делала вид, что читает. Сидя на диване и прижав затылок к стене.

Танька была красивая взрослая девушка пятнадцати лет. Она недовольно смотрела в окно, поджав от напряжения губы.

– Танька, слушай! – неохотно начинал я.

– Тихо! – зло шипела она.

– Ты что? – обалдевал я от такого приема.

– Дай послушать! – умоляюще говорила Танька.

Я тоже начинал прислушиваться к голосам из соседней комнаты. Но ничего путного разобрать там не мог.

– Ну а вот если к вам в институт?

– А что – к нам в институт?

– Нет, ну у вас, например, высокий конкурс?

– Высокий.

– То есть можно не поступить?

– Красивая девушка может поступить. Но учиться будет тяжело.

– В каком смысле?

– Когда я вижу красивую девушку, я сразу ставлю ей двойку. Чтобы пришла во второй раз.

– Вы шутите, а я, между прочим, серьезно. Я мать.

– А вы мне позвоните. Как-нибудь так... между прочим.

– Ну хорошо, я подумаю.

– Подумайте, подумайте, раз вы мать...

Слушать всю эту белиберду вместе с Танькой мне отчаянно надоедало. Я зажимал уши ладонями. Но и это не помогало. Ватный и беспорядочный шум все равно проникал через все заслоны.

– А слышал анекдот, как еврей приходит в первый отдел? – спрашивал кто-то рыжий.

– Слышал, – тоскливо говорил папа.

– Не, но ты послушай. Приходит еврей в первый отдел и говорит: моя фамилия Рабинович...

– А танцевать будем? – кричала милая полная женщина.

Тут же сдвигали в угол стол и заводили летку-енку.

Все прыгали как зайцы и кричали:

– Ну-ка! Туфли надень-ка! Как тебе не стыдно спать!

Человек в треуголке качался в такт и качал головой.

– А вы кинофильм «Солярис» не видели? – спрашивал кто-то рыжий.

– Нет, не видела.

– Неужели не видели? Классная картина. По Станиславу Лему. Фантастика. С философским подтекстом. Режиссер Андрей Тарковский. Не слышали?

– Нет, не слышала.

– А в главной роли Банионис. Он на этих съемках вообще сошел с ума. Ну, не до конца, конечно. Так, пришлось немножко подлечиться. Вы сходите, посмотрите. У него там роль такая... Ну вот он и...

– Ой, какой ужас.

На кухне мама разговаривала с тетей Розой.

– Марин, надо сходить к врачу с этим делом.

– Да я понимаю, конечно.

– Нет, ну что ты понимаешь. Я тебе говорю: надо срочно сходить к врачу с этим делом.

– Роз, ты меня не учи. Я знаю. Я все знаю.

– Я тебя не учу. Просто это необходимо. Безо всяких разговоров.

За окном медленно опускался снег.

В углу комнаты, заботливо отгороженная креслом, чтобы на нее не наступили, уютно спала на старой дяди Володиной телогрейке карликовая собака Лайма и громко храпела. Но ее никто уже не слышал.

«Может, он сюда смотрит?» – думал я и оглядывался. Человек в треуголке продолжал опираться на грот и смотреть куда-то вбок. Или вдаль. Словом, он смотрел не сюда. Я никак поймать его дурацкий бронзовый взгляд.

Я садился в кресло рядом с Лаймой. Комната из этого угла почему-то виделась простой и печальной. Просто и печально висели занавески. Просто и печально высовывались из-за стола батареи центрального отопления. Простые книжные полки печально подымались к белому потолку в трещинках и пятнах.

А люди продолжали громко разговаривать где-то там, внизу, под потолком.

– Нет, ну а что?! – с вызовом говорила милая полная женщина. – Питание сейчас не то, что раньше. Вы вспомните, что было раньше. Вспомнили? Ну вот. Это же совсем другое дело. Даже апельсины есть. И бананы. Я вот ананас тут на днях покупала.